Девяностые годы были тяжелыми для всей страны ошибка

90-е годы — что это было? Однозначно оценить этот отрезок времени невозможно. С одной стороны, это эпоха разрушения прежней советской системы. Одна из главных ее идей была схожа с идеями большевиков. О неучтенных ошибках реформаторов 90-х годов и об их влиянии на российское общество рассказал в ходе своей лекции, состоявшейся в Музее современной истории России, доктор исторических наук Сергей Журавлев. «Лента.ру» публикует выдержки из его выступления.

Те, кто занимаются не только историей 90-х годов, но и историей ХХ века, найдут у этого периода очень много аналогий с периодом 1917-1920 годов и увидят, что у людей, которые тогда пришли к власти, было большевистское сознание. Они хотели как можно быстрее до основания разрушить СССР, чтобы затем попытаться сделать совершенно новую Россию. На самом деле, конечно, тогда происходили процессы, совершенно противоположные тем, которые внедряли большевики в 1917 году. Но методы и идеи были абсолютно теми же, просто с другим знаменателем.

При этом не очень понятно, почему же люди, которые были у власти — на самом деле очень умные и образованные, не понимали, насколько сложным будет то, что им предстоит сделать. Почему они не учитывали вещи, которые нам, гуманитариям (историкам, в частности) в общем понятны? Конечно, нужно делать скидку на то, что времени на принятие решений было очень мало, и страна находилась на грани распада. Но все же, можно ли было сделать по-другому, и что для этого необходимо было учесть?

Национальная специфика

Когда я занимался социальной историей, то очень четко видел, что социальные структуры намного более консервативны, чем политические и экономические институты. В исторической науке это называется «зависимостью от прошлого», когда общество и его структуры зависят от пережитого опыта. Нужно ли было учитывать нашу российскую специфику при проведении реформ 90-х годов? Безусловно, нужно. Учитывалась ли она? Боюсь, что нет.

В ходе радикальных экономических преобразований наиболее тяжелой их составляющей была массовая безработица, которая на протяжении многих десятилетий не существовала в СССР — в 1930 году была закрыта последняя биржа труда. Люди полностью утратили память о том, как выживать в таких условиях. В 90-е годы в стране появились миллионы безработных, которые попадали в крайне сложное положение, им нечем было кормить семью. Многие ломались, теряли имущество, жилье, становились бомжами.

Когда люди оказывались на краю голода, у них включалась память о голоде. Она была, потому что, как ни парадоксально, советский дефицит и память о войне трансформировались в социокультурные практики. Люди знали, как обрабатывать землю. Они понимали, что если есть нечего, надо идти на свой приусадебный участок, где ты сможешь вырастить элементарные продукты, чтобы не умереть от голода.

Но нужно же было понимать, что в условиях радикальных реформ необходимо было создавать какие-то подушки безопасности для общества, проводить определенные государственные программы! Например, по профориентации, когда есть излишек рабочей силы в какой-то профессии и недостаток в другой. Да, открывались биржи труда, но были такие законы, согласно которым для того, чтобы доказать, что ты безработный, приходилось проходить семь кругов ада. В результате, согласно официальной статистике, в 90-е годы было 1,5 миллиона безработных, а профсоюзы утверждали, что их 5-6 миллионов.

Если говорить о макропроцессах — неужели нельзя было понять специфику и структуру советской экономики? В Советском Союзе она была абсолютно рациональной и предусматривала (в особенности, к концу советской эпохи) вымывание мелких и средних производств, монополизацию многих отраслей и гигантоманию, когда на базе и без того крупных предприятий создавались супергиганты и становились практически монополистами своей отрасли. Советская экономика вообще противоречила идее о конкуренции, она считала конкуренцию нерациональной. И тут сразу эти гигантские производства оказывались в ситуации рыночной экономики.

Мне довелось участвовать в интересном проекте, посвященном истории Волжского автомобильного завода в 90-х годах. На его примере мне очень четко стала видна специфика перехода от советской системы к рыночной. Волжский автозавод был самым крупным по количеству сотрудников предприятием в СССР, на нем работали 100 тысяч человек.

Специфика разделения функции власти на советском предприятии (таком, к примеру, как ВАЗ) между ним и государством заключается в том, что последнее финансирует завод. От него предприятие получает и зарплату для рабочих, и перспективное финансирование. Дальше государство забирает автомобиль, само его продает и распоряжается выручкой от продажи. Заводу остается организовать производство, и все. Поставщиков материалов для него тоже определяет государство, часть из которых из Советского Союза, а часть — из СЭВ.

Как только СССР разрушился, ВАЗ практически одномоментно оказался — как и другие предприятия — в ситуации, когда государство отстранилось от финансовых вопросов, обеспечения поставщиками и комплектующими. Часть из них теперь находилась в других странах — Чехии, Польше и так далее. Другая часть — в Прибалтике, Белоруссии. В результате завод практически в один миг потерял 80 процентов своих поставщиков, и где их искать, не знал. У него не было никакого опыта даже самостоятельной продажи автомобилей.

ЛогоВАЗ Березовского — эта та структура, к которой руководство ВАЗ стало ходить на поклон. И не только туда, но вообще к любым дилерам, готовым продавать автомобили, ведь их просто некуда было девать, а площадки для хранения продукции были ограничены. Вскоре выходец из структур ЛогоВАЗа Николай Глушков стал финансовым директором завода. Представляете, какая лафа? Он является и топ-менеджером предприятия, производящего автомобили, и в то же время их продает.

Это хорошо иллюстрирует, в какую тяжелую ситуацию попала страна. Система советского монополизма не предусматривала никакой конкуренции. Если загибался один поставщик, альтернативы не было, и ВАЗ начинал сам искусственно создавать конкурентную среду, на что уходили годы, потому что никто другой за него это делать не собирался.

Политика и экономика

Когда на рубеже 80-90-х годов стала очевидна необходимость реформы как политической, так и экономической систем, на мой взгляд, команда Ельцина совершенно верно выбрала экономику как приоритет, а потом уже стала переходить к политике. Существовало несколько альтернативных вариантов экономической трансформации России. Один из них назывался «500 дней», и в его разработке принимал участие Григорий Явлинский. Она происходила из концепций академика Абалкина и других экономистов. Речь шла о том, чтобы проводить экономические реформы постепенно, учитывая специфику страны, — в том числе и преимущества социализма, элементы плановой экономики.

Другая концепция исходила из ультралиберального взгляда на преобразования, и именно она была выбрана российским руководством. Почему это произошло? Дискуссия об этом уходит корнями в спор между сторонниками кейнсианских и ультралиберальных подходов. Конечно, ее суть упирается в главный вопрос о роли государства в рыночной экономике. Сторонники ультралиберальной концепции, которая была реализована у нас, считают, что государство должно самоустраниться от экономических процессов и отдать все на волю рынка, который сам расставит все на свои места.

Сторонники альтернативного подхода, когда-то разрабатывавшегося Кейнсом и впоследствии его сторонниками, считают, что государство, напротив, должно иметь здесь важную регулирующую функцию. Например, с помощью налоговых преференций стимулировать реальное производство, не допуская то, что было у нас, когда реальное производство оказалось за бортом, задушенное налогами. Зато сырьевая и банковская сферы экономики развивались очень успешно и никакого налогового гнета со стороны государства не испытывали.

Можно ли было по-другому? Можно, но тут сыграл важную роль политический момент. Сторонники реформ связывали концепцию Кейнса в некоторой степени с возвратом к социализму. В результате, по политическим причинам более подходящая нашему государству концепция была отложена и выбрана другая, которая оказалась намного более болезненной для российской экономики.

Кем были зарубежные экономические советники, часть из которых мы пригласили сами, а часть приехала вместе с МВФ, Экономическим банком реконструкции, организациями, которые помогали нам проводить реформы? Я не знаю среди них ни одного сторонника кейнсианского подхода. Они исповедовали исключительно ультралиберальные концепции реформ в России. Понятно, что по идеологическим причинам были выбраны люди, придерживающиеся только одной точки зрения.

А ведь на самом деле, как рассказывал мне Филатов, когда велись дискуссии о том, какой подход выбрать, и целые делегации Верховного совета ездили в Америку, там проводились мозговые штурмы, в которых участвовали экономисты совершенно разных взглядов. Многие из них высказывали очень правильные и рациональные идеи относительно перевода российской экономики на рыночные рельсы. Их мнение не было учтено. Все связанное с советским прошлым было проклято. Вот в чем заключалась проблема — в идеологизации экономических реформ.

Если посмотреть на специфику западных стран, в том числе и Америки, опыт которой мы пытались копировать к тому времени, когда выбирался проект экономических реформ в России, эти государства были социальными, и государство в них играло очень большую роль в регулировании процессов в экономике. Мы говорили о необходимости избавления сельского хозяйства от государственного финансирования. Но во всех развитых западных странах — это норма.

Власти много не бывает

После начала радикальных экономических реформ разгорелся политико-конституционный кризис 1992-1993 годов, приведший к расстрелу Белого дома, кануну гражданской войны. В чем его причина? Обратите внимание на то, что эта проблема выходит на проблему разделения властей, за что на рубеже 80-90-х годов активно критиковали советскую систему. На практике получилась крайне сложная и запутанная ситуация.

Верховный совет и Съезд народных депутатов обладали одновременно и законодательными, и исполнительными функциями. Когда президент и его команда приступали к экономическим реформам, они обратились к депутатам за чрезвычайными полномочиями и осенью 1991 года получили их. В результате сложилась ситуация, в которой Верховный совет и Съезд — с одной стороны, а президент и правительство — с другой. И те, и другие получили одновременно и законодательные, и исполнительные функции.

В правительстве положение было еще более сложным, поскольку оно само разрабатывало законопроекты, затем в виде президентских указов они получали форму законов, спускались в правительство, которое реализовало законопроекты им же и разрабатывавшиеся. Вроде бы, оно должно было отчитываться за свои действия перед депутатами. Но как только депутаты, которые отражают мнение общества, оказавшегося в условиях шоковой терапии и безработицы, начинают критиковать правительство, между ними возникает конфликт, усугубляющийся проблемой того, что у обеих ветвей власти есть и законодательные, и исполнительные функции. Началась война законов, приведшая к путчу в конце 1993 года.

Достижения Ельцина

В результате реформ очень сильно изменилась социальная структура общества. В конце советской эпохи в результате целенаправленной политики основную часть населения СССР составлял советский средний класс. Это были представители самых разных профессиональных слоев общества: и интеллигенция, и квалифицированные рабочие, и представители сельскохозяйственного сектора.

В 90-х годах советский средний класс прекратил свое существование. Более того, произошла очень сильная социальная дифференциация, появились совершенно новые социальные категории. Если в советской идеологии главным носителем «советскости» был рабочий класс, то в новой системе опорой режима становились предприниматели. Очень важно появление мелкого предпринимательства, расцвет которого пришелся именно на 90-е годы. Правда, многие мелкие предприятия очень быстро прекращали свое существование, не выдерживая конкуренции в тех условиях. Но началась и маргинализация общества. Появились социальные категории, которых практически не было в советские времена: безработные, бездомные, беспризорные дети, разросся криминал.

Проблема состояла не только в этом, но и в резкой поляризации доходов населения, разница между бедными и богатыми стала катастрофической. Это продолжает быть наследием 90-х годов не только в экономическом, но и в политическом плане, поскольку именно государство допустило такой уровень неравенства. Как и структуризация экономики — никогда у нас не было такого, чтобы экономика делилась на эти сектора: топливно-энергетический, реальный и банковский. До сих пор сохраняется разделение на бюджетную и коммерческую сферы, чего нет ни в одной стране (по крайней мере, такого четкого разделения). В советские времена, конечно, тоже была теневая экономика, но в 90-е годы, по разным оценкам, доля черного рынка в национальном доходе составляла чуть ли не 50 процентов, соответственно государство не получало налоги и не имело возможности реализовывать социальные программы в разных областях.

Подводя итоги тому, что я говорил, хотелось бы сделать несколько выводов. Первый заключается в том, что в начале реформ никто не знал, как это делать, потому что в мировой практике не было ничего подобного. Поэтому многие вещи неминуемо делались путем проб и ошибок, и иначе было нельзя. Другое дело, на мой взгляд, степень радикальности, идеологизированности, отсутствие учета российской специфики и упование на то, что за образец нужно взять западную модель, — вот это было безусловной ошибкой реформаторов.

Страна неоднократно стояла на пороге гражданской войны. То, что мы ее избежали, — безусловно, наше счастье и отчасти заслуга руководства страны во главе с Ельциным. Этот человек благодаря своей решительности и готовности брать на себя ответственность, заслуживает уважения. В решающий момент оказывалось, что многие убегали в кусты. Часто вроде бы все замечательно говорят, а когда что-то нужно делать, встать перед всеми и сказать: «Я готов взять на себя ответственность!», они исчезают.

Блеск и нищета, братки, рэкет, компроматы, гуманитарная помощь, элитные проститутки и погибшие королевы красоты, колдуны в телевизоре и Чикатило, коммерсанты и сухой закон — кажется, в 90-е мы пережили все, что только можно было придумать. А теперь накатывают волны ностальгии. Что ж, ловите брызги воспоминаний.

Девяностые годы прошлого века минувшего тысячелетия. Тогда на ура воспринималось все новое только потому, что оно не было надоевшим старым.

Вы даже не представляете, насколько изменилась наша жизнь за эти двадцать лет. У нас не было мобильников, зато были телефоны с крутящимися дисками, а чтобы позвонить в другой город, нужно было заказывать разговор. Вместо компьютеров, ноутбуков и планшетов были громадные машины ЭВМ, да и то исключительно на заводах. Вместо привычного цифрового аппарата был полароид, фотка вылезала тут же, но ее нужно было спрятать в темное место и дождаться проявления. Эти маленькие карточки хранятся, пожалуй, у всех, они пожелтели и выгорели, но как приятно вглядываться в искренние улыбки, без отбеливания в фотошопе. Мы были настоящими, а потом словно дружно встали в очередь на апгрейд мозжечка.

Как росло правосознание

Независимость России была провозглашена Декларацией 12 июня 1990 года на I съезде народных депутатов РСФСР. Российские органы власти, Верховный Совет РСФСР и его Председатель начали борьбу с союзными властными структурами. Противостояние двух центров власти персонифицировалось в борьбе двух президентов — избранного 15 марта 1990 г. на союзном съезде народных депутатов Президента СССР Михаила Горбачева и избранного 12 июня 1991 г. всенародным голосованием Президента России Бориса Ельцина. Кульминацией стали события 19-21 августа 1991 года, известные как августовский путч ГКЧП. С осени 1991-го независимость Российской Федерации стала реальной. Страна опьянела от свободы, все запреты были сняты. Началась разом сексуальная и интеллектуальная революция.

 Странно, но заглянув в 90-е, можно понять, что сейчас происходит с Украиной и откуда ноги Майдана растут. Несмотря на общность интересов и задач, с 1993 года в отношениях между странами постсоветского пространства и Россией появились первые противоречия. В первую очередь они касались раздела имущественной базы Советской Армии.

Попытка создания единого войска СНГ потерпела крах. Вопрос раздела Черноморского флота стал предметом раздора с властями Украины. Договоренности были достигнуты только в 1997 году, когда правительство России вынужденно пошло на ряд существенных уступок.

Напряженность в отношениях с Украиной возникла и в вопросе отказа от ядерного оружия. Киев долго оттягивал сдачу ядерного потенциала, который размещался на территории Украины. Только в 1994 году между США, Украиной и Россией был заключен трехсторонний договор о разоружении.

Закончилась холодная война. В 1992-м США и Россия обязывались де-факто не рассматривать друг друга в качестве противников. Однако дружба не была долгой, российское правительство не поддерживало вступление некоторых восточных европейских государств (Польши, Чехии) в НАТО. Разногласия значительно усилились после ввода вооруженных сил НАТО на территорию Сербии.

В 90-е появилась (хоть и ненадолго) журналистика. Вместо балета в «ящике», с которым у всех советских людей ассоциировался путч или смерть вождя, стали показывать неотутюженные новости. Начался и нелепо оборвался выстрелом в парадной «золотой век» Влада Листьева.

Мы смеялись над рекламой «ТВ-Парка», надеялись поступить в МГИМО, собрав ордена в «Умницах и умниках», и мечтали рассказать стишок Леониду Аркадьевичу за видеомагнитофон. «Спид-Инфо» прятали под партами, а на стену вешали плакаты «На-На». На экраны просочились тетя Ася, заботливая «Тефаль», а киндер-сюрприз стал подарком на все времена. Мое поколение — дети 90-х. Повзрослев, мы не перестали мечтать о целом лотке шоколадных яиц и домике для Барби. По воскресеньям мы смотрели сначала американизированную «Русалочку» и Скруджа МакДака и, конечно же, Чипа и Дейла, которые уже спешат на помощь.

Родители увлекались другими «мультфильмами», они прятали кассеты, из которых все узнали, что такое «дас ист фантастиш». Впрочем, прятали плохо. В каждой компании был тот, кто притаскивал безымянную кассету. Звук сводили на минимум, и глаза жадно всматривались в тактику и стратегию взрослой жизни.

Только представьте, в определенный момент закончились деньги, и страна разом скатилась до первобытного общества. Модель обмена ракушек на бананы. Так, например, вместо зарплаты учителям выдавали короб масла, а на автомобильном заводе торжественно вручали макароны. Порой выстраивалась такая хитрая цепь взаимообменов с участием десятка особей, что прямо гордость берет за родителей. Вот кто умел считать и планировать.

Дети тоже менялись кассетами с фильмами, жвачками, вкладышами и картриджами к «Денди». Все имело свои курсы. ММВБ нервно курит в сторонке. У нас не было электронных денег, банкоматов, и никто даже не думал, что появятся евро, но зато в одно прекрасное утро все в стране стали миллионерами.

Дневник отчаяния

Ольга Иванчук сейчас весьма успешная женщина. У нее — трехкомнатная квартира в центре города, «Форд» в гараже, частный дом под Курском, дочь работает педиатром, сын — предприниматель. Теперь Ольга каждые полгода отправляется в путешествия. Так, через неделю она в третий раз летит в Испанию. В 90-е все было иначе. Тогда она работала медсестрой в областной больнице. Чтобы как-то сверстать бюджет, Ольга вела дневник. Вот выдержки из него:

«13 января 1992 г. Со 2 января все цены отпущены, свободные. С продуктами плохо. Молоко, хлеб и крупы подорожали. Хлеб — от 1 рубля 80 копеек до 3 рублей 60 копеек, литр молока — 1 рубль 50 копеек, сметана — 68 рублей за килограмм. Никто не берет. Зарплату не повысили. Сахара и жиров нет уже два месяца. Сын и дочка закончили полугодие на «4» и «5». Мы работаем».

«11 июня 1993 г. Новости такие: дети успешно закончили учебный год. Муж работает на заводе, зарплата — 16 тысяч рублей, у меня — 6 тысяч. В магазине цены: хлеб — 24 рубля буханка, сахар — 430 рублей/килограмм, колбаса — 1450 рублей/килограмм, копченая — 1950 рублей/килограмм, масло сливочное — 1450 рублей. Что дальше?»

«20 января 1994 г. До сих пор мужу не дали зарплату за декабрь, мне не дали аванс. В ноябре у него было 80 тысяч, у меня — 130, а теперь мы уже 50 тысяч заняли. Хорошо, что есть картошка и другие огородные продукты, ими и живем. Хлеб — 280-300 рублей/буханка, масло — 3500 рублей, колбаса — от 3200 до 4800 и выше, сахар — 700. Дети учатся хорошо, мы работаем. Зима мягкая, мало снега, температура — 5-8 градусов. Заводы по России закрываются».

«6 февраля 1995 г. Муж устроился на работу в другой город, так как на нашем заводе не платили пять месяцев. Живем впроголодь на одну мою зарплату. Хлеб — 1 тысяча/буханка, сахар — 2850 рублей/килограмм, масло — 23-24 тысячи, литр молока — 700 рублей».

«6 ноября 1996 г. Денег нет. Ни мне, ни мужу зарплату не дают. Ему — пять месяцев, мне — три. Дети поступили в техникум, но там стипендию тоже еще не дали. У мужа зарплата — 1 миллион 500 тысяч, у меня — 460 тысяч, все это только на бумаге».

Улицы разбитых фонарей

Те, кто в 90-е окончили школы и вузы, пожалуй, хлебнули горя больше всех. Их дискотека из горячей зачастую превращалась в кровавую. Они не могли брать пример с растерявшихся родителей, отказаться от соблазнов и предположить, что через десять лет пена сойдет, а горькие ошибки останутся на всю жизнь.

Это было время не социальных лифтов, а скорее, социальных телепортаций. Из бандитов — в банкиры, а следом в депутаты и на тот свет.

Мой коллега, корреспондент местного телеканала Андрей рассказывал, как в 90-е он пробовал построить свой бизнес.

— Первым делом я купил пистолет. Потому что если пистолет не оттягивает задний карман джинсов, то с тобой никто разговаривать не будет, ты недостаточно серьезный. Я никого не убивал, ну, может быть, пару раз доставал поразмахивать у носа непонятливого собеседника. Когда дела пошли в гору, я купил себе джип. Тогда мне казалось, что через десяток лет я куплю себе остров, а на самом деле потерял последнее. Деньги легко приходили, легко уходили. Мы загружали водкой «Парламент» машину и уезжали в деревню на неделю. Ну кто так ведет бизнес? Конечно, я прогорел. Но не жалею, нет, — улыбается Андрей. — Я ведь чувствовал себя почти президентом. Пьяный я покупал всю электричку и ехал к родителям в деревню, обнимая ошалевшего машиниста. Знаешь, сейчас многие недовольны властью, застой в экономике, партия власти и прочее. Мне смешно это слушать, потому что сейчас никто уже не приходит к «коммерсам», говоря с порога одну и ту же фразу: «Здравствуйте! Вы не могли бы уделить нам внимание?» Вежливо так. А значило это «уплатить дань на общак». Самое страшное, что сейчас может грозить предпринимателю, это несколько лет условно за какое-то экономическое преступление.

Алексей Игоревич запомнил это десятилетие иначе. В 90-е он был лейтенантом милиции, в «нулевики» ушел в частную охрану, сейчас работает охранником в одном из крупнейших храмов страны. Стал набожным, но, вспоминая начало своей карьеры, едва удерживается от крепкого словца.

— У меня все время возникает вопрос: почему люди не понимают, откуда появилась коррупция в милиции? Они что, на другой планете в это время жили? Я в середине 90-х только пришел в органы и, будучи зеленым лейтенантом, окунулся в такое дерьмо криминального миропорядка тех дней, что все мои идеалы были разбиты вдребезги! Рабочий день длился по 12-16 часов, таскаешь всякое пьяное отрепье, громящее ларьки, и наглых братков вежливо так приглашаешь на допрос, гнев начальства вечен, а вот зарплата постоянством не отличалась. Задержка была от трех до девяти месяцев. Как жить? Многие понимали быстрее, чем я. А когда у меня появилась семья и родилась дочь, то я понял, что или я беру «на лапу», или мне пора валить из органов. Я ушел, но другие-то остались! Я их знал — вместе начинали служить порядку. Сначала ребятам было тяжело, стыд заливали водкой, а потом ничего, втянулись. Первое время намекали, теперь нагло требуют. Они становились примером для новых лейтенантов. Я порой задумываюсь, как бы пошла моя жизнь, останься я на службе. Наверное, сидел бы сейчас при чинах и погонах, как большинство тех, бывших стыдливых, — улыбается Алексей Игоревич и крестится будто от наваждения.

Звезды из фанеры

Музыка тогда связала не только участников группы «Мираж», но и целую индустрию талантов. В 90-е годы появилась фонограмма. Вокал перестал быть даром и стал коммерческим проектом. Так рождался шоубизнес. Попса тогда размножалась делением — из одной группы образовывалось сразу несколько. Солистки перебегали туда-сюда, а одураченный зритель, казалось, и не замечал подмены. По стране гастролировали десятки экс-солистов «Миража», «Ласкового мая» и «Комбинации». И только рок-группы гордо умирали, потеряв своего идейного лидера. Так было с «Кино», так было с «Зоопарком». Ушедшими от «перемен», которых так долго ждали, о которых так много пели, стали многие: последний герой Виктор Цой, Майк Науменко, Янка Дягилева, чуть раньше Саша Башлачев, чуть позже Андрей Панов (Свин), Игорь Тальков и Сергей Курехин.

Для кого-то — безликий список забытых кумиров. Для других — имена ушедших друзей и духовных учителей. Для меня нечто слишком личное, сакральное. То, о чем нельзя говорить и разово можно написать шепотом.

Улица Роз

Елена сейчас работает в туристическом бизнесе. Получает хорошо, путешествует часто, замуж так и не вышла. Почему? Говорит, что не может переносить мужчину 24 часа в сутки. Те, кто не знает, что Лена — завязавшая проститутка, недоумевают.

Лена встречает меня улыбкой, на обиженную и оскорбленную Сонечку она явно не тянет. Все отлично про себя знает, себя же ценит и любит.

— К нам зашла мама моего одноклассника, она на рынке торговала, — наливая мне кофе, рассказывает Елена. — Увидела, какие мы с братом зеленые от недоедания, и предложила мне в путаны податься. У нее был знакомый, который девочек продавал. Я согласилась. Что ты глаза округляешь? Я помню гнилую ветчину, которую удалось достать, ее варили, обжаривали и ели с перловкой. Перловку нужно размочить в воде, потом долго варить, потом обжарить на сковороде. Помню, как мою подругу бандиты поймали на улице, затащили в машину, насиловали вдвоем сначала, потом пришел их бригадир, забрал ее, отвез куда-то, там насиловал уже один. У нее забрали паспорт, сказали: «Напишешь заявление — убьем». А мне за это еще и деньги платили. Хотя знаешь, самое радостное было, когда из сауны с братками возвращалась живой. Проституток, да и обычных девушек с приятной мордашкой убивали с такой легкостью и такой наглостью. Как мух. Жизнь ничего не стоила. Хороших воспоминаний у меня о том времени нет вообще. Многие мои одноклассники или были убиты бандитами, или сами были бандитами и погибли в перестрелках, — вспоминает Лена. — Мы жили в атмосфере всеобщего страха.

Добраться б дотемна

Когда мы родились, наши герои уже умерли. Нам достались затертые кассеты с хриплым голосом, плакаты и жажда перемен.

Пока родители таскали клетчатые сумки и вместе с гимном разучивали новые запреты якобы свободной страны, мы пробовали на вкус разогретый портвейн и гордо задирали подбородок. Захлебывались строчками Цоя, кланялись портретам Че Гевары, а потом вдруг утонули в сытном бульоне довольства.

Расплелись феньки на руках, развязались узлы противоречий. Раньше одинаково легко резали джинсы и запястья, а теперь лишь затачиваем карандаши и подсчитываем доходы, научились правильно вставлять кляп в собственные рты. Заискивания перед фамилиями и чинами, жирок самодовольства, интернет-отупение. Это не взрослая жизнь, это предательство.

Слишком пафосно звучит: «Мы предали Перемены». С большой буквы. Нет, мы продали собственные шкуры за «адекватные запросам» зарплаты, майки с глупыми надписями, билеты на концерты, стоимость которых пугает нулями, друзья из партийных организаций.

Баррикады… Что слаще поцелуя на баррикадах? Наверное, митинговые мятые сотни из потной депутатской ладошки, полученные за поддержку нового вождя.

Мы поверили заповедям последнего героя, но не идем на свет звезды по имени Солнце, мы уже жаримся на сковороде массового потребления. Да и она куплена на распродаже.

Пора начинать развенчание мифов о «лихих девяностых», превратившихся в мощнейший инструмент политической пропаганды в современной России. Короткая историческая память и масштабная обработка общественного мнения привели к демонизации этого времени в массовом сознании. Прошлое десятилетие сегодня принято называть чуть ли не самым неудачным периодом в российской истории.

Такие оценки не просто несправедливы, они уводят россиян от понимания, что именно произошло со страной в те непростые для всех нас годы. Разбираться в этом необходимо трезво и без эмоций. Критика 90-х, к сожалению, слишком часто не выходит за рамки эмоционально окрашенных суждений. Например, покойный академик-экономист Дмитрий Львов описывал первопричины всплеска социальных проблем в 90-е так: «В эйфории рыночных реформ мы переступили грань дозволенного: духовное и живое подменили материальным и мертвым».

Эти чувства понятны. Безусловно, отсутствие морального компаса на фоне рухнувшей системы фальшивых коммунистических ценностей было одной из серьезнейших проблем страны в 90-е. Однако если отвлечься от эмоций и нелюбви к отдельным реформаторам, следует признать, что

девяностые были в полной мере продуктом предшествующего десятилетия – по-настоящему «лихих» 80-х, откуда и ведет отсчет глубокое экономическое и социальное падение страны, обусловленное банкротством коммунистической системы.

В 90-е мы лишь пожинали плоды этого краха.

Нет смысла сравнивать 90-е с нынешним относительно сытым временем. Дело тут не только в разнице цен на нефть, хотя и этот фактор существен: в 2007 году средняя цена нефти Urals составила $67,8, в 90-е – $16,7. Легко обсуждать минувшее десятилетие сегодня, когда мы уже практически преодолели тяжелейшие проблемы, доставшиеся нам в наследство от коммунистического режима.

Однако в 90-е как раз и происходил этот трудный и болезненный выход страны из предшествующего периода нашей истории. Сегодня о 80-х говорить не любят.

Когда кого-то охватывает приступ ностальгии по СССР, вспоминают обычно тихие и спокойные годы брежневского застоя. Стройотряды, бутылку шампанского к Новому году, комических героев Гайдая, рязановскую «Иронию судьбы».

Но относительно сытые 1970-е, когда нефть сама била из-под земли (больше половины ее добывалось фонтанным способом, когда нефть выходит на поверхность под действием естественной энергии пласта — сейчас так добывается только 8% «черного золота»), мы попросту проспали. Вместо проведения необходимых экономических реформ страна погрузилась в застой.

В 80-е граждане ощутили экономические проблемы в полной мере — начиная с двукратного повышения Брежневым цен практически на все основные непродовольственные товары в январе 1981 года, отрезвившего страну от олимпийской эйфории, и заканчивая пустыми полками магазинов в 1988-1990 годах и драками в очередях за элементарными продуктами питания. То десятилетие было своего рода расплатой за спячку 1970-х.

Механизм экономического и финансового краха СССР блестяще описан в книге Егора Гайдара «Гибель империи», повторяться не стоит. Но, развивая его мысли, стоит обратить внимание на трюк критиков реформ 90-х, которые предпочитают ссылаться на цифры негативной динамики различных социально-экономических индикаторов (падение производства, ухудшение демографии, рост преступности), начиная с 1992-го, в крайнем случае – с 1990 года. При этом они забывают отметить, что

практически все негативные тенденции – производственный спад, ухудшение демографической ситуации, рост преступности – начались задолго до 90-х, и первая половина этого десятилетия была всего лишь продолжением соответствующих трендов.

Стагнация и спад в ключевых отраслях промышленности впервые проявились во второй половине 80-х. Катастрофическое падение добычи нефти, обусловленное массовым применением советским руководством хищнических методов эксплуатации нефтяных месторождений (так называемого заводнения — масштабной закачки воды в пласт для поддержания пластового давления, чего категорически нельзя делать на ранней стадии разработки месторождений), началось в 1988 году. И уже в 1991-м нефтедобыча в РСФСР упала почти на 20% к пиковому уровню 1987 года. Почти в таком же масштабе сократилась добыча угля — с 425 млн тонн в 1988-м до всего 353 млн в 1991 году. Причины – низкая экономическая эффективность, глубокая зависимость от бюджетных дотаций, невысокая производительность труда в угольной отрасли. В 1985–1990 годы существенное падение физического выпуска продукции произошло в ведущих отраслях промышленности: цветной металлургии (в черной металлургии в этот период наступила фактическая стагнация), промышленности минеральных удобрений, почти во всех видах машиностроения. Спад производства начался в сельском хозяйстве, прежде всего в животноводстве.

Экономические трудности, порожденные крахом советской системы, проецировались и на социальные проблемы. Коммунисты приписывают сокращение численности населения в 90-е годы последствиям реформ, а чуть ли не всех умерших в тот период причисляют к «жертвам ельцинского режима». Однако

рост смертности населения начался вовсе не при Ельцине: она устойчиво росла в течение и 70-х, и 80-х. В 1990 году смертность в России составила 1116,7 человек на 100 тысяч человек населения, или была на 29% выше, чем в 1970 году.

Рост смертности продолжался до середины 90-х и только в 1996 году впервые пошел на спад. На этом фоне в 1985–1990 годах случилось резкое падение рождаемости — с 16,6 новорожденных на 1000 человек населения в 1985-м до 13,4 в 1990-м. Уровень рождаемости в России в целом стабилизировался только начиная с 1997 года.

То же самое относится и к преступности. В 1987 году в РСФСР было зарегистрировано 9 тысяч убийств на 100 тысяч человек населения, а в 1990-м – уже 15 тысяч. Этот восходящий тренд убийств продолжался вплоть до 1994 года, после чего он пошел на спад. И новый пик случился уже в 1999–2001 годы.

Как видно из приведенных статистических данных, все негативные тенденции, за которые в России принято ругать девяностые, стали продолжением экономического коллапса, начавшегося в 80-е и вызревавшего в предыдущие десятилетия. К середине 90-х эти процессы, в целом, прекратились. Страна сбросила с себя бремя нерыночной системы хозяйствования, груз массового производства продукции, не пользовавшейся спросом. Как раз в то время стартовали основные позитивные тенденции: в 1997 году начала вновь расти экономика, после «перерыва на дефолт» рост ВВП составил в 1999 году 6,4%, промышленное производство выросло на 11%. Начавшийся тогда рост продолжается до сих пор.

В 90-е мы недооценивали масштаб доставшихся нам в наследство проблем. В силу элементарного отсутствия информации, скрывавшейся коммунистической властью от своего народа. Недооценку признавал позже и Борис Ельцин, в конце 1991-го обещавший за год привести нас к процветанию.

Можно долго спорить, насколько правильными были действия власти в те годы. Однако едва ли стоит всерьез говорить, что прекратить падение возможно было существенно быстрее.

«Лихие девяностые» — красивый пропагандистский штамп, но не более. На самом деле в этот период имел место тяжелый выход из проспанных и проеденных 70-х и по-настоящему «лихих» 80-х. Этот выход мог быть хуже или лучше, но

за коммунистические годы в стране накопилось такое количество отрицательной энергии, которое не могло не обернуться взрывом.

Этот взрыв случился. Так или иначе, пострадали мы все.

И обвинять в последствиях взрыва девяностые годы – все равно что, к примеру, ругать лечащих врачей, попав в госпиталь с застарелым серьезным заболеванием. И врачи могут казаться не слишком искусными, и избранный ими метод лечения — далеко не оптимальным. Но важно помнить, что отнюдь не эти лекари привели вас на больничную койку.

И реабилитация девяностых неизбежна, как неизбежно раннее или позднее освобождение граждан от очередных мифологем.

Недавно в российской блогосфере прошел своеобразный флешмоб: люди выкладывали свои фотографии и воспоминания о «девяностых». Большинство блогеров отзывались о том времени негативно, вспоминая и массовую нищету, и разгул криминала, и многие социальные беды, постигшие нашу страну. При этом многие склонны противопоставлять 90-е и «двухтысячные», считая нынешнее время не следствием, а отрицанием первых послесоветских лет.

Насколько верна такая трактовка? Какой исторический урок из 90-х мы можем вынести, спустя время? Об этом беседуем с экспертом Фонда Анатолия Собчака Сергеем Станкевичем. С 1991 по 1993 годы он был советником президента Бориса Ельцина, два последующих года — депутатом первой Государственной Думы. Так что Станкевич был свидетелем и непосредственным участником самых важных событий ого времени.

«СП»: — На ваш взгляд, как можно охарактеризовать нынешнюю политическую систему России? Она имеет свои корни в 1991 году?

— Вне всякого сомнения. До 1991 года монопольно правила одна Коммунистическая партия Советского Союза, и ей принадлежало в стране все: и административная власть в виде исполкомов сверху донизу и правительства, и все СМИ, и армия, и правоохранительные органы. Это была совершенно другая политическая система. А та политическая система, в которой мы имеем возможность жить и работать, сформировалась в основном в первой половине 90-х годов. Главные ее черты зафиксированы в Конституции 1993 года. Мне довелось принимать участие в ее написании, особенно раздела, касающегося палат Федерального Собрания, и я считаю, что эта Конституция — величайшее наше завоевание, при всех обоснованных критических замечаниях в адрес текста. Тем не менее, впервые Россия получила такую Конституцию за свою тысячелетнюю историю, в этой Конституции впервые поставлена совершенно немыслимая раньше для России задача: создать правовое демократическое социальное государство, еще и федеративную республику. Так что эта политическая система была создана в основных своих чертах в первой половине 90-х годов, существует до сих пор, но, конечно, ее предстоит неоднократно еще совершенствовать.

«СП»: — Вас не смущает, что эта Конституция появилась после развала страны, а потом расстрела законно избранного парламента?

— Смущает, конечно. Начнем с развала страны. По этому поводу идет известная битва мифов не первый год. Самый глупый, на мой взгляд, миф — это то, что стояла как скала великая коммунистическая империя, потом, вдруг, собралась кучка заговорщиков, и взяли всё развалили. Ничего подобного не было. Много глупостей было сделано и преступлений в ходе реализации коммунистического проекта. Одна из величайших глупостей была скроить Советский Союз именно так, как он был скроен, т.е. в виде 15 республик, где были национальные республики с правом свободного выхода из Союза. В 1991 году республики воспользовались этим правом свободного выхода. Причем, границы, когда спохватились, были проведены не так, как очень многим россиянам хотелось бы. Но воевать за них, посылать танки и парашютно-десантные полки во все стороны в августе 91 года, — слава Богу, такая бредовая и кровавая идея никому в голову не пришла. Итак, коммунистический проект зашел в тупик к 1991 году, попыталась неуклюже правящая Коммунистическая партия поправить что-то. Не получилось, не справилась с управлением, обрушила всю эту конструкцию, и в конце 1991 года, когда было сформировано первое посткоммунистическое правительство, нам оставалось только выкарабкиваться из-под обломков. Потому что казна была абсолютно пуста, товарных запасов ноль, государственный долг 150 миллиардов долларов, которые отдавать нечем и обслуживать нечем, и никто нам его списывать не собирался.

Основные ошибки, которые были сделаны в 90-е годы — это неверно выбранная модель приватизации, это то, что мы не смогли найти мирный выход из конституционно-политического кризиса 1992−1993 года, не смогли мирно урегулировать сепаратистский конфликт на Кавказе и втянулись в первую чеченскую войну. Ну и, конечно, можно упомянуть еще пресловутый залоговый аукцион, который у всех на слуху. Лично от себя я бы добавил еще одну ошибку: Борису Николаевичу Ельцину не следовало, пожалуй, баллотироваться на второй срок, а стоило выдвигать другую фигуру уже на том этапе.

Вы сказали об одной ошибке, очень тяжелой, которая над всеми нами довлеет — это трехдневная гражданская война в Москве в 1993-м. В то время Россия вошла в конституционно-политический кризис, связанный с тем, что страна уже стала другой, а Конституция оставалась прежняя, советская, социалистическая, унаследованная от тех времен, которую поспешно перекраивали. В общей сложности было внесено свыше 400 поправок в Конституцию, она превратилась в лоскутное одеяло.

Понятно, что кризис был абсолютно неизбежен, но из него надо было разумным и мирным способом выходить. Каким способом — было обрисовано на народном референдуме в апреле 1993 года, который проходил под слоганом: «да, да, нет, да». Он так и остался в истории, когда было выражено доверие Ельцину, несмотря на появившиеся сложности.

«СП»: — Но референдум все оставил как есть.

— Не совсем. Было выражено доверие и Ельцину, и социально-экономической политике, но в то же время предлагалось переизбраться. И самый разумный был выход — это немедленно выйти на обоюдные выборы и президента, и парламента. Лично я это предлагал, будучи политическим советником Ельцина, был еще целый ряд людей в его окружении, которые отстаивали именно этот вариант. Их бы сейчас назвали «либералы», тогда этот термин был не так моден. Но в любом случае, выход должен быть через выборы и через самоопределение самих граждан. Некоторое время эта логика действовала, где-то до конца июня 1993 года, а потом возобладали силовики, находившиеся рядом с Ельциным. Они сказали: «Да что они вам голову морочат, Борис Николаевич, сейчас мы наведем порядок». Силовой сценарий возобладал.

Да, я считаю, что силовой сценарий тогда был ошибочным. Это колоссальная трагедия, гибель людей. Но, тем не менее, Конституция тогда была принята правильная… Ничего сейчас нас так не удерживает в русле относительно мирного и относительно цивилизованного развития, как эта Конституция.

«СП»: — В чем причина того, что сегодня многие критикуют 90-е, и это относится как к простым гражданам, так и к государственным мужам?

— Критикуют по разным причинам. В 80-е годы была ежедневная пытка тотальным дефицитом, пустые полки в магазинах, ежедневная ложь в СМИ и по ТВ. Это безнадега и бесперспективность для разумных, талантливых людей получить нормальное образование и сделать карьеру. Это очевидный тупик и полное психологическое отчуждение. 2000-е годы, их начало — это относительное благополучие, это наконец-то нормальная жизнь с нормальным материальным достатком, это возможность получать образование, ездить по всему миру, возможность сделать разумную профессиональную карьеру.

Так вот, из 80-х, которые очень многих не устраивали, в 2000-е, которые очень многим нравятся, надо было перейти по какому-то «мосту» в 10 лет. Это были 90-е. Из тупика и недостроенного социализма 80-х в недостроенный, несовершенный капитализм 2000-х надо было перейти. Это и был переходный период, это был трансформационный шок.

Его особенность в том, что он неизбежно сказывается на жизнях конкретных людей и семей. Это всегда испытание, выбивание людей из привычного мира, из привычной карьерной траектории, это девальвация очень многих постов, которые занимали люди на государственной службе, в науке или где-то еще. Это множество невидимых миру драм, а иногда трагедий человеческих. Поэтому психологически люди никогда не любят эпоху перемен и не должны любить, и они вправе предъявлять претензии политическому классу.

«СП»: — А была ли альтернатива? Дэн Сяопин в Китае, например, вначале начал экономические реформы, а следом политические. А у нас получилось наоборот, политическая жизнь изменилась, а новые экономические институты не были созданы. Опять-таки, были в советское время люди, которые хорошо зарабатывали, у них были сбережения на книжках… Не им дали свободу предпринимательства, их сбережения сгорели, а к вершинам бизнеса поднялся откровенный криминал.

— Пресловутая китайская модель неизбежно дискутируется и обрастает новыми и новыми мифами. Во-первых, страны разные. Китай с преобладающим аграрным населением — это одна история. Другая ситуация с Советским Союзом. Но возможность была. Была бы возможность, если бы КПСС совершила подвиг и чудо. Если бы она в 70-е годы не настаивала на том, чтобы Брежнев оставался, когда он пару раз собирался уходить, а уже тогда выдвинула какого-то коммунистического реформатора, который, сохраняя стратегическую управляемость всей страны, сохраняя прежние взаимоотношения в социалистическом лагере, в странах Варшавского договора в Европе, постепенные бы начал изменения. Последняя возможность была в самом начале 80-х, при Андропове. Если бы он совершил этот подвиг, Господь дал больше здоровья, и он дольше бы правил, он бы сказал: «Тот проект, который мы до сих пор развивали, к сожалению, оказался несостоятельным. Отныне мы строим демократический рыночный социализм вместе с нашими соратниками в Восточной Европе, партия провозглашает этот курс, я призываю всех честных коммунистов этот важный исторический поворот поддержать». Вот в этом варианте возможность была.

Когда Горбачев пришел к власти в 85-м году — практически не было шансов на китайскую модель. Прежде всего, потому, что рушилась социалистическая империя в Восточной Европе, все страны там волновались. Уже начинала бурлить Прибалтика в 1986−87 годах. И там нужно было уже к силовым методам прибегать, а тогда какие реформы, какая демократия? Т.е. у Горбачева шансы были минимальные. Но если представить себе какого-то коммунистического Макиавелли на его месте — может быть, каким-то чудом и удалось бы вырулить, если с первых же дней 1985-ого года начали. Горбачев первые два года говорил, в основном, правильные вещи. Но, поскольку реальных перемен не было, он просто потерял два года, а в 1987 году было поздно. Уже никакая китайская модель никого не спасала. Тогда уже надо было идти гораздо дальше. Тогда уже не Коммунистическая партия должна была совершать подвиг, а надо было обращаться к уже выросшему в народе, стихийно сложившемуся гражданскому обществу, надо было давать возможность образоваться каким-то новым демократическим политическим париям. Иными словами, в августе 1991 года окончательно были утрачены все возможности нереволюционного и некатастрофного перехода. Вот это самое главное. Позже 90% всех решений были вынужденными.

«СП»: — Почему самыми униженными оказались инженеры, врачи, ученые, т.е. самые уважаемые люди в любой стране мира, будь это Азия, Африка или Западная Европа? Что произошло с массовым сознанием?

— Конечно, это был культурный шок. Было общество уравнительное, где была совершенно верная и правильная пропаганда дружбы народов, пропаганда коллективизма, взаимопомощи. В общем, правильные вещи говорились, и воспитание было нацелено на эти ценности. Общество вдруг увидело перед собой совершенно другую картину, когда рынок — это нажива, агрессивное преследование прибыли, которое не предполагает дружбу, в бизнесе возможны личные предательства. И те, кто осуществляют их быстрее и эффективнее, оказываются на коне, особенно в диком первоначальном бизнесе. Конечно, слом человеческих отношений — это была психологическая драма, колоссальная.

Сейчас у нас золотовалютные резервы порядка 400 миллиардов долларов. Представьте себе, если бы мы тогда имели такую «подушку». У нас есть запас, мы можем сейчас приспосабливаться к санкциям, к трудностям, к валютным потрясениям, к падению цен на нефть, благодаря колоссальной «подушке безопасности». А если бы ее сейчас не было? У нас за истекший год доходы граждан упали на 10%, а расходы, если брать не вообще инфляцию, какую нам обычно показывают, а продуктовую, плюс ЖКХ и лекарства, т.е. потребительская инфляцию, то на 30% увеличились. Т.е., мы стали на 10% беднее, а расходы у нас увеличились на 30%. Это за год. Вот представьте себе еще несколько таких лет и ноль золотовалютных резервов — у нас все будет то же самое.

Я всегда переживал, продолжаю переживать и сочувствую тем, кто, так или иначе, испытал очень серьезное бедствие, связанное с переменами 90-х. Но компенсировать его было практически нечем, не было золотовалютных резервов, они были на нуле, никакой «подушки безопасности». А что наши тогдашние западные партнеры? Польше они списали 50% всех внешних долгов, а нам не списали ни гроша, несмотря на все дивиденды, полученные от окончания «холодной войны».

«СП» — В советское время ругали царский режим, в 90-е годы ругали коммунистический режим. А мы близки сегодня к тому, чтобы спокойно, как говорил великий Спиноза, над историей не плакать, не смеяться, а просто ее понимать? Понимать и трагические, и героические ее страницы и не говорить, что какие-то поколения жили зря?

— Вот мы с вами уже близки к тому, чтобы прекратить войну с нашей историей. Дело за малым, чтобы мы в этом отношении стали большинством. Боюсь, что нас пока меньшинство. Сегодня историю России, историю разных периодов страны, используют для политической борьбы. Пока это конъюнктурное использование истории будет в нашем сознании и в наших СМИ доминировать, боюсь, что примирение не состоится. Надеюсь, что мы с вами в этом смысле, как миротворцы в отношении российской истории, станем большинством лет через 5−10.

«СП»: — Сегодня ситуация лучше, чем в 1985-м году или хуже?

— На мой взгляд, существенно лучше. Тогда мы были в тупике, и мы вынуждены были тащить на своих плечах уже безнадежно проваленный проект. Сейчас у нас есть — при всех недостатках, жизнеспособный, цивилизованный государственный проект — Российская Федерация. Республика федеративная, демократическая, не слишком правовая, не слишком социальная, но та республика, с которой можно работать, которую можно развивать и понятно, куда вести. Так что, по сравнению с ситуацией середины 80-х годов, мы в гораздо лучшем положении.

«СП»: — А что-то грозит государственной целостности, стабильности? Какие, на ваш взгляд, сегодня главные проблемы?

— Целостности государственной ничего не грозит, стабильности грозит новый приступ старой болезни, и называется он «монолит». Точнее, «монолитом» это называлось в советские времена, а сейчас новый модный термин — «вертикаль». Вертикаль слишком вертикальная. Вот история щедро подбросила нам буквально к этой беседе, блестящий пример — это ситуация с республикой Коми. Глава республики Коми господин Гайзер сделал блестящую карьеру и руководил республикой более 10 лет, а если на разных постах, то существенно больше. Год назад он лично избирался с рейтингом 80%, а пару недель назад он, как глава списка «Единой России», победил на выборах, собрав свыше 56% голосов. И вдруг, оказывается, что все последние годы он — вместе с окружением, расхищал государственное имущество. Обратите внимание, политические оппоненты все это время не протестовали и ничего не видели, общественные организации не поднимали голос протеста. Ни одно СМИ за все эти 10 лет даже не вякнуло в этой республике. Тишина и благодать. И рейтинг только рос. И мы видим цену этому рейтингу. Вот это самое страшное.

«Вертикаленосцы» — так я называю людей, которые переборщили с вертикальностью, убаюкивают себя этими рейтингами и догнали уже рейтинги до 86%, и я молю только об одном: чтобы они не догоняли до 99%. Чтобы кто-то еще схватился за голову и остановился. Эти рейтинги рушатся в секунды, если малейшие серьезные системные напряжения возникают. Система становится невероятно хрупкой, потому что никакой общественной жизни нет, никакого общественного реального контроля нет. Не со стороны правоохранительных органов, которые проснулись после 10 лет и спохватились, а социального реального контроля власти никакого нет. Демократического контроля со стороны свободных СМИ нет. Допустим, в Москве еще кто-то может сказать: «Я — свободная пресса». А вот в Коми и в других подобного рода регионах — «не слышны в стране даже шорохи».

Так и власть поменяется в регионе, а мы об этом даже не узнаем, если Следственный комитет нам не сообщит.

Самое страшное — это бесконтрольная, монопольная и несменяемая власть. Нам нужна конкурентная политика, нам нужны реальные выборы, нам нужен реальный парламент на федеральном уровне, законодательные собрания живые, а не управляемые губернаторами. Нам нужен простор для гражданского контроля власти, нам нужен простор для гражданского самоуправления на местах. Вот это основной вызов. Я понимаю, что в какой-то момент, как представляют себе идеологи ныне существующего режима, нужно было собирать страну, нужно было закручивать гайки, нужно было прекращать вольницу 90-х и т. д. Всегда после революции идет консервативная консолидация, тут важно только меру соблюдать, но я вижу, что эту меру перешли давно, что государства слишком много везде. И вот здесь пора вносить системные коррективы. Пора вернуть народу выборы и пора вернуть стране парламенты, представительные органы на всех уровнях и самоуправление — это самое важное.

«СП»: — Простой вопрос: вы считаете себя оппозиционером, лоялистом?

— Нет, я не оппозиционер и не лоялист. Я считаю себя аналитиком. Можно заниматься политической борьбой, становясь на ту или иную сторону политических баррикад, но тогда ты уже не аналитик. И ты уже не можешь быть профессиональным аналитиком. Я избрал себе дорогу профессионального аналитика, я стараюсь анализировать ситуацию. Это не значит, что я абсолютно нейтрален и у меня нет каких-то гражданских чувств. Я точно знаю, как человек, имевший прямое отношение к организации августовской революции и всего, что за ней последовало, что никаких новых революций нам не нужно ни в коем случае, ни под каким предлогом, ни при каких обстоятельствах. Главная ответственность элиты политического класса и смысл ее существования в том и состоит, чтобы использовать только одно важное средство: адекватные и своевременные реформы вместо революции. Поэтому и деятельность моя в качестве аналитика направлена именно на это — на пропаганду и стимулирование реформ вместо революций.

Ельцинское «лихолетье» и его воздействие на материальное положение и духовно-нравственное состояние России еще не получили в нашей исторической литературе и в СМИ объективной, правдивой и всесторонней оценки, хотя написано об этом много. Для народа не раскрыто должным образом, какие внешние и внутренние силы стояли за «реформами» Ельцина и определяли их характер и направленность. И это понятно: пришедшие к власти неолибералы отнюдь не заинтересованы в правде о том, как их политика привела к обвалу России. На одном из совещаний в Академии наук мне довелось услышать такое мнение: «Нас ожидает еще такой ХХ съезд, от которого весь мир ахнет».

Что же произошло с Россией в 90-е годы? Начнем с влияния внешнего фактора. Распад Советского Союза и приход к власти в России новой «элиты» во главе с Б.Ельциным правящие круги США восприняли как возникновение исключительно благоприятных геополитических условий для осуществления идеи мировой «американской империи». Для этого им нужно было решить очередную задачу – устранить с американского пути Россию как важного субъекта мировой политики.

С этой целью администрация президента Клинтона разработала новую внешнеполитическую доктрину, получившую название «Политика нового сдерживания» России («New Containment Policy»). По сути дела, она явилась продолжением политики холодной войны с применением не военных, а «косвенных методов воздействия» на Россию. Даже сотрудники МИД ФРГ восприняли этот курс США с недоумением. В немецком официозе Internationale Politik они писали в октябре 2001 г.: «Для стратегии «нового сдерживания» и «отрицательного воздействия в легкой форме» или стратегии «селективного сотрудничества» в отношении России нет теперь никаких оснований. Россия не представляет никакой опасности. Она является важным партнером, обладающим, как и раньше, большим воздействием на безопасность в Европе и Азии».

Вместо того, чтобы следовать замечательным принципам Парижской хартии, подписанной всеми европейскими странами и самими США 27 ноября 1990 г. после окончания холодной войны и объединения Германии и нацеленной на создание в Европе мира, безопасности, всеобщего сотрудничества и процветания, Вашингтон предпочел продолжить курс «косвенного разрушительного воздействия», на этот раз применительно к России.

Особая роль в достижении целей новой американской стратегии отводилась режиму Ельцина, который консультировали более 300 американских советников, среди которых было много сотрудников ЦРУ. В российской печати приводилось множество свидетельств относительно того, как осуществлялось управление российской политикой во время «нового сдерживания» России. Бывший председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов, весьма осведомленный в тайнах тогдашней политики, писал, что Ельцин добровольно согласился на роль марионетки США. «Через различные инструментарии» он согласовывал с американцами «на высшем политическом уровне» состав правительства, политический, экономический, социальный курс государства, его внешнюю политику.

«Независимая газета», опубликовав в декабре 1997 г. директивы МВФ правительству Черномырдина, поставила законный вопрос: «Зачем России собственное правительство?» Главный редактор этой газеты Виталий Третьяков писал в статье «Правительство холопов»: «Давайте называть вещи своими именами: речь, по существу, идет о внешнем управлении по крайней мере экономикой нашей страны. Пусть этим занимаются и умные люди, но, во-первых, они – не граждане России, а во-вторых, их никто не избирал и не назначал внутри РФ, то есть господа Комдессю и Вульфенсон абсолютно не ответственны ни перед кем в нашей стране. Так управляют банкротами… В Кремле сидят холопы, временно ворвавшиеся во власть».

Речь шла о команде в составе Ельцина, Гайдара, Чубайса, Березовского, Гусинского, Грефа, Абрамовича, Черномырдина, Козырева и многих других нуворишей. Что можно было ожидать, например, от Чубайса – члена закрытого Бильдербергского клуба, созданного представителями американской финансовой олигархии в 1954 г.? Этот клуб стал важным звеном «мировой власти» наряду с Трехсторонней комиссией, учрежденной группой Рокфеллера, Моргана и Ротшильда в 1974 г., а также американским Советом по международным отношениям и другими аналогичными организациями, занимающимися разработкой геополитических проблем в интересах «мировой элиты» США. В Бильдербергский клуб вошли такие видные политики, как Г.Киссинджер, З.Бжезинский, Д.Буш, ряд крупных финансистов и промышленников. От России в него выбрали, кроме Чубайса, И.Иванова, бывшего при Ельцине главою министерства иностранных дел и секретарем Совета безопасности и ставшего членом совета директоров ЛУКОЙЛа.

Используя Ельцина и его команду, администрация Клинтона рассчитывала создать в России материальную и духовную нищету, состояние разрухи ее государственности, экономики, науки, образования, вооруженных сил, не допустить возрождения страны, превратить ее в сырьевой, нефтегазовый придаток Запада и поставить безопасность страны в прямую зависимость от цены на нефть и газ на мировом рынке. Лучшим способом достижения этих целей рассматривалось введение в России «капитализма с американской спецификой».

Это был гибельный путь для страны. Он принес неуправляемость экономикой и социальными процессами в стране. Период «первоначального накопления капитала», который страны Запада прошли более 300 лет назад, ознаменовался в России необузданной стихией рынка, диким произволом и поощряемой сверху безнаказанностью за экономические преступления. С невероятной быстротой в стране было создано состояние всеобщей бедности. В начале 1992 г. в один миг были полностью обесценены рубль и государственные ценные бумаги, российские граждане и предприятия лишились своих сбережений, до минимума пала собираемость налогов, после чего последовали все беды России. Подавляющая часть ее национальных богатств была передана за бесценок («копейка за рубль», как писал советник Клинтона Строуб Тэлбот) разного рода проходимцам, чтобы выпестовать тесно связанную с США финансовую олигархию и американских ставленников во влиятельных государственных структурах.

Американская «шоковая терапия» привела к небывалому обвалу России – параличу ее производства из-за криминальной приватизации и отсутствия платежеспособного спроса населения, более половины которого оказалось за чертой бедности, переливу финансовой олигархией, теневой экономикой и криминалом громадных финансовых средств и национальных богатств России за границу; массовому бегству от нищеты на Запад, в основном в США, ученых, деятелей культуры, технической интеллигенции; развалу вооруженных сил, подрыву научно-технического и образовательного потенциала, упадку сельского хозяйства, невозможности модернизации недопустимо устаревшего (на 70-80%) промышленного оборудования.

Россию охватил демографический кризис. В комментариях к предварительным итогам переписи населения 2002 года, подготовленным к заседанию Правительства РФ, говорилось: «Чудовищными темпами идет вымирание русского народа… Происходит абсолютно плановая, кем-то хорошо просчитанная депопуляция русского населения».

В средствах массовой информации было немало призывов к законодательной и исполнительной власти опомниться, подумать о собственных национальных интересах, перестать проводить политику разрушения России. Не было недостатка и в апелляциях к европейской общественности по поводу деструктивных действий режима Ельцина. Так, в «Воззвании к германской общественности», подписанном наряду со мною Львом Копелевым, Юрием Афанасьевым, Вадимом Белоцерковским, Сергеем Ковалевым, Григорием Водолазовым, Дмитрием Фурманом и другими представителями российской интеллигенции и опубликованном во Frankfurter Allgemeine Zeitung 19.12.1996 г. и в Deutsch-Russische Zeitung в феврале 1997 г., говорилось: «С горечью и возмущением мы наблюдаем, как германское правительство всеми мыслимыми способами поддерживает возникший в нашей стране антидемократический режим во всех его жестоких и противоправных действиях и как большая часть немецких средств массовой информации вольно или невольно пытается не замечать глубокий кризис, охвативший Россию.

Мы не можем себе представить, что германское руководство недостаточно информировано об этом кризисе. Многие люди в России подозревают даже, что Запад, в том числе Германия, оказывает Ельцину безоговорочную поддержку, потому что надеется с его помощью окончательно низвести Россию в ранг слабосильных государств. При решительном осуждении и угрозе экономических санкций со стороны демократических государств команда Ельцина едва ли решилась бы в период с октября по декабрь 1993 г. ниспровергнуть Конституцию и установить авторитарный режим, развязать чудовищную войну в Чечне и провести недавние антидемократические выборы, то есть действовать таким образом, что это предопределило эскалацию кризиса в России.

Катастрофа развивается своим ходом: только так можно характеризовать теперь положение в нашей стране. Экономическая политика касты вокруг Ельцина и Черномырдина превратила тонкий слой старой коммунистической номенклатуры и «новых русских» в невообразимо богатых, ввергла подавляющую часть промышленности в состояние застоя, а большинство населения – в бедность. В отношениях собственности пропасть между классом богатых и бедных ныне намного глубже, чем та, которая вызвала в прошлом Октябрьскую революцию».

Это воззвание, как и многие другие, было проигнорировано правящими кругами западноевропейских стран. С одной стороны, они были под пятой США и не смели возражать против поддержки режима Ельцина, с другой – в Западной Европе было немало сторонников максимального ослабления России. Действовали инерция холодной войны и опасения, как бы Россия снова не превратилась в мощную державу и не вернулась к экспансивной политике, от которой она решительно отмежевалась во время реформ 80-х годов.

При анализе результатов деятельности команды Ельцина на протяжении 90-х годов невольно возникает впечатление, будто в России орудовали оккупационные власти. По тогдашним расчетам экономистов, потребуется от 20 до 30 лет, чтобы устранить гибельные последствия «шоковой терапии». Ущерб от нее сравнивался с тем, который был нанесен стране в годы Второй мировой войны.

Этого мнения придерживаются и поныне многие российские эксперты. Так, директор Института Европы Российской академии наук академик Николай Шмелев в своей статье «Здравый смысл и будущее России: да или нет?» писал: «Сегодня вряд ли кто из реалистически мыслящих людей решится сказать, что за обозримые 15-20 лет мы сумеем возместить весь ущерб, нанесенный нынешним «смутным временем». За последние два десятилетия Россия потеряла половину своего промышленного потенциала и, если не будут приняты экстренные меры, из-за устаревания оборудования в ближайшие 7-10 лет будет потеряна и оставшаяся половина. Минимум треть сельскохозяйственных земель выведена из оборота, около 50% поголовья крупного рогатого скота пущено под нож. По оценкам ряда экспертов, за тот же период из страны уехало до трети ее «мозгов». В полуразрушенном состоянии находятся наука, прикладные исследования и конструкторские разработки, система профессиональной подготовки кадров. За последние два десятилетия в России не было построено ни одного нового крупного промышленного предприятия (за исключением Сахалинского проекта), ни одной электростанции, ни одной железной или автомобильной дороги серьезного значения».

Нет ничего удивительного в том, что американский миллиардер Сорос, выступая на международном форуме в Давосе 27 января 2013 г., обратил внимание на плачевное состояние российской экономики. Но он не назвал тех, кто содействовал этому. Об этом поведал видный американский исследователь Стивен Коэн в своей книге «Америка и трагедия посткоммунистической России». Он писал о катастрофических последствиях американской политики разрушения России. Cо своей оценкой этой политики он ознакомил и широкий круг российских читателей в статье «США ведут в отношении России неразумную политику»: «Американское государство участвует во внутренних делах России с конца холодной войны, и ничего хорошего это не принесло. США должны просто заткнуться, пойти домой и заняться собственными делами… Это плохие времена для России, плохие времена для русско-американских отношений, и я не вижу, чтобы что-то улучшилось».

В 1996 году группа видных российских и американских экономистов, озабоченных экономическим положением России, выступила с обращением к российскому президенту с осуждением политики «шоковой терапии» и с предложением новой экономической программы, способной вывести страну из кризиса, чреватого тяжелейшими последствиями. С российской стороны обращение подписали академики Л.Абалкин, О.Богомолов, В.Макаров, С.Шаталин, Ю.Яременко и Д.Львов, с американской стороны – лауреаты Нобелевской премии по экономике Л.Клейн, В.Леонтьев, Дж. Тобин, М.Ингрилигейтор, М.Поумер. В обращении, в частности, предлагалось следующее:

— Российское правительство должно играть значительно более важную роль при переходе к рыночной экономике. Политика невмешательства государства, являющаяся частью «шоковой терапии», не оправдала себя. Правительству следует заменить ее программой, при которой государство берет на себя основную роль в экономике, как это происходит в современных смешанных экономиках США, Швеции, Германии.

— «Шоковая терапия» имела ужасающие социальные последствия, включая огромное увеличение числа абсолютно бедных людей, неудовлетворительные показатели здоровья и продолжительности жизни, разрушение среднего класса. Правительство должно активно действовать по перестройке структуры промышленности.

— Должны быть приняты серьезные правительственные меры для предотвращения процесса криминализации экономики. Пользуясь невмешательством правительства, уголовные элементы заполняют вакуум. Произошел переход не к рыночной, а к криминализованной экономике. Государство обязано дать этому обратный ход и ликвидировать раковую опухоль преступности, чтобы создать стабильный предпринимательский климат и стимулировать инвестиции в производство.

— Государство должно возродить потребительский спрос, увеличив пенсии и зарплаты, содействовать образованию достаточных фондов для социальных нужд и обеспечить поддержку системы здравоохранения, образования, экологии, науки, что в целом могло бы защитить два великих достояния России – ее человеческий капитал и природные ресурсы.

— Было бы целесообразно, чтобы правительство использовало доходы, получаемые от внешней торговли газом и нефтью, не на импорт продуктов и предметов роскоши, а на модернизацию устаревших заводов. Нужно добиваться, чтобы рента от эксплуатации природных богатств превращалась в доходы государства.

— При проведении новой политики необходимо терпение. Переход экономики к системе рыночных отношений требует времени, иначе не избежать катастрофы. Архитекторы «шоковой терапии» не признали этого; результаты, как и ожидалось, вызвали глубокий кризис.

Таковы были главные аспекты корректировки реформ для России, разработанной экономистами с мировым именем. Но режим Ельцина не обратил никакого внимания на рекомендации «экономических мудрецов». К сожалению, и его последователи совершенно проигнорировали их. Кстати, заметим, что и папа римский осудил сторонников «капиталистического неолиберализма» в одной из речей, произнесенных им во время поездки на Кубу в январе 1998 г.

В связи с этим очень показателен один эпизод. Чубайс, ознакомившись с программой «экономических мудрецов», поспешил в Вашингтон, посетил Госдепартамент и выразил протест в связи с программой, которая могла поставить крест на всей политике команды Ельцина. Государственный департамент США позитивно отреагировал на вмешательство Чубайса, осудил программу и участие в ее разработке американских ученых.

Гайдар, Чубайс и иже с ними попытались оправдаться тем, что они, мол, одним махом хотели покончить с коммунистическим режимом и не допустить его возврата. На деле же они сделали все, чтобы одним махом разрушить и разграбить Россию, – то, что и планировала администрация Клинтона. Строуб Тэлботт, разрабатывавший политику Клинтона в отношении России, писал: «С чистосердечного одобрения большинства западных экспертов они (Гайдар и его команда. – Прим. авт.) верили, что подобные жесткие меры необходимы по двум причинам: во-первых, чтобы создать условия для рано или поздно неминуемой платежеспособности российского государства, а во-вторых, чтобы переломать хребет советского левиафана». Как говорится, «метились в Советский Союз, а попали в Россию».

Величайший исторический парадокс конца ХХ века состоит в том, что менее чем за одно десятилетие одна супердержава – США – расправилась с другой супердержавой – Россией, не сделав ни единого выстрела и не пролив ни единой капли крови своих солдат. Такого еще не знала история.

Покидая пост президента России, Борис Ельцин попросил в своей прощальной речи прощения у русского народа, но при этом не сказал, за какие же именно грехи. За то, что в декабре 1991 г. подписал в Беловежье декларацию о роспуске Советского Союза, нарушив тем самым волю народа, выраженную за сохранение страны на референдуме в марте 1991 г.? Или за то, что за 10 лет своего правления привел Россию на грань катастрофы? Или за то, что, завладев властью в российском государстве, стал служить американской «закулисе»? Всему этому нет прощенья. Такое мог свершить Герострат, какого еще не знала история.

Мы попросили читателей поделиться яркими эпизодами из прошлого, которые лучше всего характеризуют девяностые.

В первом выпуске собрали несколько впечатляющих историй, которые объясняют, почему девяностые по праву считают непростым временем для страны. Бесконечные усилия, чтобы прокормить семью, ужасные жилищные условия, безработица, холод, плохое качество товаров и страшная реальность за окном — вот о чем рассказали читатели в комментариях.

Это комментарии читателей из Сообщества Т—Ж. Собраны в один материал, бережно отредактированы и оформлены по стандартам редакции.

ИСТОРИЯ № 1

О том, что случилось, когда люди неожиданно потеряли все

Я 1973 года рождения. В 1990 году поступил в университет. Помню конец 80-х, как все жили в предчувствии перемен. По ночам смотрели заседания Верховного совета СССР и программу «Взгляд», а днем бурно обсуждали в школе и на работе, кто что и как сказал. А потом как все рухнуло…

Родителям перестали платить зарплату. Все накопления заморозили в Сбербанке, и они пропали. Моя стипендия из довольно весомых 70 Р превратилась в какую-то мелочь с кучкой нулей. Кормились картошкой с участка, которую таскали домой на себе по электричкам, мой рекорд — 43 кг за раз. А еще — отвратной на вкус унизительной гуманитарной помощью, ее давали бабушке с дедом, они есть не могли этот колбасный фарш, отдавали нам. Один раз у мамы на работе продавали по дешевке замороженные куриные бедрышки упаковками — я приехал и дотащил до дома две упаковки по 10 кг, потом ели месяца два.

Подработать было почти невозможно: бригады буквально дрались за разгрузку фур и вагонов. Один раз разгружали с однокурсниками фуру со спиртом «Рояль» и несколько бутылок припрятали в снегу. Потом выпили и отравились, но очухались. Помню, как мне хотелось кожаную куртку, — тогда было модно. Моя милая мама долго копила, и мы пошли и купили эту куртку в 1991 году. Но нас обманули, кожа была плохая и быстро вытерлась. Отец подрабатывал и все пытался деньги куда-то вложить, и его каждый раз обманывали, ведь он был советским человеком, честным, а кругом было море жулья. И ваучеры наши с отцом украли жулики. А вот мама ваучер вложила в акции «Газпрома», потом эти акции продала уже в 2012 году за 4 тысячи рублей.

Кругом резали друг друга, по ночам иногда слышны были выстрелы и взрывы, на нашем Перовском кладбище появилась целая аллея могил бандитов. В ресторанах, в которые нас и понюхать бы не пустили, гуляли ельцинские выкормыши — нувориши и чиновники. Но иногда убивали и их, там было трудно разобрать, кто чиновник, кто бизнесмен, а кто бандит, — обычно это были смежные профессии. У нас в подъезде убили двух человек, не знаю уж за что, но помню, как лужу крови утром обходили. На даче у нас сосед был бизнесмен, резко разбогател, дом большой кирпичный почти построил, потом по пьяни двух человек задавил насмерть «Мерседесом» своим, отмазаться не смог, и его посадили, потом в тюрьме убили за долги, а дом без крыши лет десять стоял, пока его другой человек по дешевке не купил.

Потом я закончил учиться, работу нашел в 1996 году, зарплату стали платить, хоть и небольшую, стали мы с отцом инженерным делом зарабатывать, что-то накопили, и тут бум — дефолт 1998 года. Как сейчас помню, скопили мы в рублях в пересчете на доллары 20 тысяч, а как я увидел пьяную морду Ельцина в телевизоре — «Девальвации не будет, панимаишь!», — тут же отцу сказал: «Давай все деньги на доллары поменяем и дома будем держать». Он не согласился, поменяли только половину. Так остальные деньги и сгорели. За два месяца доллар в три раза подорожал, и все цены поднялись.

С начала 2000-х стали как-то спокойнее жить, потом и деньги в семье появились, машину купили, дачу достроили. Поганое было время — 90-е годы. Ничего особо хорошего сказать не могу, кроме того, что я был молодой, надеялся на лучшее, и как-то легче все переносилось. Сейчас бы такого не выдержал, наверное, как и тогда многие не выдерживали.

ИСТОРИЯ № 2

О том, как ломбард помог спасти жизнь

Холод, бесконечный холод и темнота. Отопления нет, горячей воды нет нигде, свет отключают постоянно — то на пару часов, то на пару дней. Не работает ни обогреватель, ни электроплитка, ни телевизор. В кривых деревянных оконных рамах щели, и в них дует сквозняк. В старых автобусах печки нет, и пока едешь на учебу, закоченеешь без движения. Фонари на улицах не горят, лифты не работают, мусор не вывозится неделями — у нашего городишки нет денег оплачивать коммуналку, ведь все три завода разрушены и обанкротились. Люди не получали зарплаты и пенсии по полгода. В магазины никто ничего не завозил — покупать-то некому и не на что.

Мы выжили на подножном корме с огорода. И еще отчим сначала стал ловить рыбу в реке с приятелем, у которого была лодка. А потом завел бизнес по перепродаже: закупал на складе в областном центре запчасти к лодкам и мотоциклам и привозил их в наш маленький городок, стоял на рынке. Хотя и боялся, что его убьют. У моей подруги так отца убили и забрали деньги, на которые он собирался закупать товар. Труп нашли в лесу через два года.

Трое моих одноклассников не дожили до 18 лет: двое умерли от наркотиков, одного сбил насмерть на тротуаре водитель в состоянии наркотического опьянения на джипе. Моя однокурсница к 19 годам успела выйти замуж, родить ребенка и овдоветь: ее молодого мужа убили на Чеченской войне в 1994 году. У другой жених начал вести какие-то мутные дела с криминальными приятелями, они решили припугнуть конкурента с помощью взрыва в гараже. И через полгода уже они в бегах. Ей звонили и приходили к ней попеременно то менты, то бандиты — разыскивали. А ведь мы все были хорошие мальчики и девочки из приличных семей инженеров, юристов и военных. С тех пор ненавижу шансон и мерзнуть.

В 1996 году меня угораздило заболеть — внезапно, серьезно и очень не вовремя. Как сейчас помню: в пятницу мы потратили последние деньги на продукты и были совершенно спокойны, ведь на выходные купленного точно бы хватило. Мне клятвенно обещали, что в понедельник выдадут стипендию. А в субботу меня скрутил приступ. Таблетки дома были, и сначала попытались обойтись ими. Но к вечеру стало хуже, и мама вызвала скорую. Скорая сказала, что надо госпитализировать.

Помню, как мать шарила по всем карманам в поисках мелочи, — еле нашли на автобус, чтобы она смогла вернуться из больницы вечером домой. Видимо, заметив это, врачи отвезли меня в ближайшую больницу в нашем же районе. От нее в крайнем случае можно было дойти пешком до нашего дома. В этой больнице не было ничего — ни лекарств, ни расходников, ни постельного белья, ни питания, ни посуды, ни горячей воды. Единственное, что мне выдали, — это маленькое вафельное полотенце и старую простыню в дырках. Слава богу, что сама больница была еще относительно новая, построенная как раз перед самым развалом. И в ней хотя бы было рабочее оборудование, крепкие стены, и трубы не успели проржаветь.

Маме врачи сказали, что сегодня меня, конечно, полечат — на острые случаи у них есть кое-какие запасы. Но уже завтра надо принести для меня не только еду, кружку, ложку, тарелку и постельное белье, но и все лекарства, шприцы для уколов, капельницы, бинты и вату. Вообще все это надо было купить. Мама пошла занимать по соседям. Проблема в том, что все соседи и знакомые были в таком же положении, что и мы. А кого-то в воскресенье просто не оказалось дома. Кончилось тем, что мама отнесла в ломбард свои золотые сережки.

Меня вылечили. А из соседней палаты, например, девушку выписали на третий день — денег на лекарства она не нашла. Пару дней ее лечили тем, что было в больнице. Потом скинулись пациенты по отделению, у кого что было: кто дал пару ампул, кто лишний шприц. А потом она уехала домой. А ведь мы жили не в глуши какой-то, а в нормальном городе. Если бы тогда случилась такая же пандемия, как сейчас, мы бы вымерли все гарантированно.

ИСТОРИЯ № 3

О том, какая была разница между людьми в девяностых

Я 1987 года рождения. Заводы закрывались, но тот, на котором работал отец, держался. Жили в Подмосковье, жили хорошо, мама имела возможность не работать. С просадкой в деньгах столкнулись в 1998 году, мама пошла работать.

Но отлично помню, как жили другие дети, мои одноклассники. У людей не было денег устроить ребенку день рождения, многие никого не приглашали. Родители брали вторую работу после первой, многих родителей не было дома. Мужчины, которых сократили или которым не платили по полгода, не ели дома, чтобы не ущемлять своих маленьких детей. Некоторые валялись пьяные перед лифтом, потому что не пережили безработицы.

Одевались очень плохо. Огромная разница была между девочками из Москвы или ближнего Подмосковья и провинциальными детьми. Ездили летом к бабушке на границу с Владимирской областью. Местные дети были очень бедны. Девочки просили у меня одежду, чтобы надеть на дискотеку или встретиться с мальчиком. Дети очень рано понимали, у кого в семье есть деньги, и старались подружиться с этим ребенком, чтобы ходить к нему в гости нормально поесть.

Наша учительница математики была вынуждена брать у семьи одноклассницы, у которой была корова и хозяйство, молоко и творог собственного производства, они продавали ей подешевле. Учительница была очень сильная, и пятерку по математике получить было трудно, но она ставила этой однокласснице пятерки за то, что та учила правила.

Многие мои знакомые вспоминают, как пахали все лето на даче. Либо их родители и бабушки, потому что дача солидно расширяла рацион питания. Еще помню, как праздники и дома, и в школе действительно были праздниками — в том числе из-за обилия разной дорогой еды, которую сейчас все едят каждый день.

Но и нельзя отрицать, что для большой части населения это было время свободы, головокружительных возможностей, внезапного огромного богатства, риска, поездок за границу, шмоток и приключений. И совсем не обязательно эти люди шли на преступление. Многие ничего противозаконного не сделали, но построили бизнес и разбогатели.

ИСТОРИЯ № 4

О том, как люди научились экономить на всем

Мы в 90-е в трудное время готовили суп из бульонных кубиков и картошки, которую выращивали на огороде. Это был просто участок, до которого надо было пешком идти, наверное, часа два, если не больше. Однажды мы пришли на огород, а там кто-то выкопал уже все до нас. Проблема была и в доставке урожая. Ни о какой машине мы тогда и не думали — я даже представить не мог, чтобы мы купили машину. Это казалось нереальным. У нас даже фотоаппарата-мыльницы не было, приходилось брать у кого-то, чтобы поснимать семейные праздники. Поэтому из детства у меня крайне мало фоток. Особенно со школы.

Еще бабушка постоянно покупала муку и сахар — целый мешок, так как будто дешевле было. Потом она всю зиму пекла хлеб сама, чтобы не покупать. А вместо сладостей мы делали повидло или варенье из фруктов и ягод, которыми с ней делились ее коллеги, когда бывал хороший урожай. Я сам делал это повидло в летние каникулы, а потом по утрам ел с хлебом перед школой. Мой дядя ходил к семи утра с бидоном за разливным молоком — если так рано не придешь, то не достанется. Когда я шел в магазин, мне запрещалось покупать пакеты или мешки. Могли дико отругать, если купишь, допустим, гречку на развес и не дашь свой мешок. А я стеснялся. Пакеты же бабушка стирала и использовала до последнего.

Если я шел стричься, мне запрещали соглашаться на мытье головы в парикмахерской, из-за этого ценник повышался. Однажды я забыл помыть голову перед стрижкой и мне пришлось идти домой и объяснять бабушке, почему мне не хватило привычной суммы.

Карманных денег мне никогда не давали. Только дарили на день рождения, но это были очень мелкие суммы. Для школы мне из экономии покупали стержни, а не ручки. Когда в ручке кончалась паста, заменялся стержень. Старая одежда всегда перешивалась в сумки или что-нибудь подобное. Бывало, мне даже приходилось носить обувь сестры. Одежду покупали только для школы, да и то не джинсы, а школьную форму и брюки, которые я ненавидел. Все остальное либо донашивал за дядей, либо нам отдавал кто-то, у кого выросли дети. Надевать что-то новое или хорошее на улицу было нельзя — испортишь или испачкаешь.

Отдых летом — только во дворе. Иногда мы ходили с пацанами на футбол. Перед этим собирали бутылки со всего района, отмывали их в луже от этикеток, сдавали, на вырученные деньги покупали сладости и газировку и шли на стадион. У меня был старый советский мяч, и мы играли в футбол до тех пор, пока мяча из-за темноты было не видно. Мы играли в чижа и клек, используя отломанные палки, — весь реквизит добывался с соседних деревьев. Про прятки даже и говорить не надо.

Я не скажу, что это были голодные времена, но и назвать это изобилием тоже не получается. Немного лучше мы стали жить в нулевые, ощутимо лучше — после 2005 года. У меня появился компьютер, мобильный с цветным экраном и камерой, и я покупал себе кассеты, хоть на них и приходилось экономить со школьных завтраков.

ИСТОРИЯ № 5

О том, как целая семья в один момент лишилась работы

Я 1991 года рождения. Вся семья — аграрии с более чем 70-летней историей, так или иначе работающие в агропромышленном комплексе, с высшим образованием — закончили либо ветакадемию, либо аграрный в Питере, тогда еще Ленинграде. Почти все лишись работы за одну ночь, так как предприятия и техника исчезали. Мама рассказывала, что как-то вечером она расписала календарь прививок для коровника на 400 голов где-то под Всеволожском, а утром на месте этого коровника не было ничего вообще, кроме навесов и навоза. Навоз потом тоже вывезли — видимо, кому-то продали в качестве органических удобрений.

Всем срочно пришлось переквалифицироваться: кому-то — в преподавателей биологии, фармакологии и зоотехники. Кому-то — в химиков полимеров и углеводородов, благо нефть качать не переставали. Кто-то так и не смог оправиться от утраты и жил в разваливающейся деревне, куда когда-то сослали работать в колхоз. Но был плюс: работа с сельхозом всегда так или иначе связана с едой. Может, деньги и не всегда платили, но мясо, молоко, овощи и какие-то продукты дома были, потому что бартер. Ты чьей-то корове помог отелиться, а тебе потом молочко, масло, творог. Так и выжили. Но это по рассказам мамы и папы.

А с моей точки зрения, это тамагочи, «Юппи», турецкий трикотаж, школьная форма на вырост, первые мобильники от северо-западного GSM, а ныне «Мегафона», жуткие страшилки про купчинские группировки — поэтому вечером гулять было нельзя — и «Улицы разбитых фонарей» как фон для семейных ужинов по будням.

ИСТОРИЯ № 6

О том, как привыкаешь к страшной повседневности

Я 1968 года рождения. Институт окончила в 1991 году. Помню, как я купила последнюю в своей жизни венгерскую курицу, как стояли в очереди и покупали по 60 яиц — хорошо, что тогда зима была и «добычу» хранили между окнами. Очереди были за всем: за продуктами, обувью, одеждой. Наши ребята, общежитские, помогали в обувном держать очередь, чтобы народ не лез. Директор выдал каждому по флакону французской туалетной воды. Она долго стояла у меня в шкафу, пока окончательно не выветрилась.

После окончания института пошла устраиваться по распределению в НИИ, а мне сказали: «Девушка, идите отсюда, нам самим есть нечего». Муж стал челноком, сначала возил из Турции одежду, потом перешел на обувь, торговал в Лужниках. Я устроилась секретарем. Съездила в первый раз за границу с помощью работы. Плохо ли жили? Да нет, сносно.

В 1993 году я шла на работу — офис был на Лубянке, рядом с «Детским миром», — а вдали звучали автоматные очереди. Народ в офисе не работал, смотрел по телевизору Euronews. Было не страшно, даже когда пошли на штурм телецентра. Из окна квартиры было видно, как летят трассирующие пули. Прихожу на работу, а меня спрашивают: «Ты живая?» Страшно было осенью 1999 года, когда взрывали дома. Помню, как муж вместе с соседями ходил дежурить. Девяностые кончились как по расписанию, 31.12.1999, объявлением по ТВ. Но это уже совсем другая история.

ИСТОРИЯ № 7

О том, как приходилось годами терпеть холод и голод

Я родилась в 1983 году. Мы жили в Приморье, в городе, больше похожем на деревню. Позже, уже в 2000-х, в столичном студенчестве постоянно слышала: «Хорошо, у вас там рыба». Но нет, рыба если и была, то во Владивостоке и у тех, кто откуда-то имел деньги на ее покупку, а у нас в материковой тайге была только своя картошка с огорода. А к ней — прочие засолки: капуста, огурцы, помидоры. Засолки любила, картошку ненавидела. Растущий организм требовал мяса, а в меню очередное блюдо из картошки. Ночью вставала, шла к холодильнику, отрезала себе кусок хлеба, мазала вареньем. Понимала, что утром накажут: варенье было свое и в достаточном количестве, а вот хлеба — буханка на всю семью, а я половину за ночь слопала.

И это у нас еще огороды были. Одноклассница была дочерью приезжих — жили в квартире, работали на вставшем заводе, участка не имели. Раз по дороге из школы она возмущалась: в газете «Спид-инфо» была статья про жизнь артистки, а та своей дочери дала сметану прямо ложкой есть, как так можно — в семье моей одноклассницы сметану намазывали на хлеб по особым поводам.

После 1995 года света чаще не было, чем был. Зимой 1998/1999 — еще и отопления, горячей воды. Ходишь по дому в пяти свитерах, нагреешь тазик кипятка помыться, первый свитер из пяти в обледенелой ванной снимаешь — уже холодно. Но юморили, пришедшим в гости говорили: «Сейчас, он из джакузи вылезет…» В моду вошли сапоги выше колена: в школе, сидя в шубе, правой рукой пишешь, а левая — на коленке в сапоге греется.

В 2000 году уехала учиться в Питер, поселилась в общежитии, где кухонь не было, а мыться приходилось среди руин, прикручивая при этом свой личный шланг для душа. Мне эта жизнь казалась раем: свет — есть, вода — горячая, сидеть в комнате можно всего лишь в толстовке поверх футболки и не мерзнуть.

Уже после окончания вуза попала в семью своего молодого человека и поразилась: шашлыки на даче жарят каждые выходные. В моей семье покупка мяса и вылазка на природу были главным событием лета: если в мае делали — хорошо, если в октябре еще раз — чаще точно не будет.

Еще, кстати, тогда заметила характерные отличия ребенка 90-х от ребенка 80-х: молодой человек был на шесть лет старше, подростком успел как следует постоять в очередях по просьбе мамы и бабушки. Я же, наоборот, привыкла, что сникерсов в ларьках изобилие, но брать их не на что. В супермаркетах он хватал все подряд: потом не будет. Я тут же выкладывала обратно: до завтра не убежит, а спонтанные траты совершать не на что. Хотя, к счастью, на что — давно уже было. И он больше любил картошку, чем макароны: городские родители макаронами кормили его каждый день, а картошка означала чью-то зарплату. В моем же случае как раз макароны были пищей богов за чудом раздобытые деньги, а картошка — пищей трудных дней.

ИСТОРИЯ № 8

О том, почему носить хорошие вещи было очень опасно

В 90-е я еще пешком под стол ходила, но помню, что было очень много воров в общественном транспорте. Наверное, каждый из моих родственников столкнулся с карманниками, которые резали сумки и одежду, вырывали вещи прямо из рук. Сейчас это воспринимается как дикость, но тогда было повсеместно. Помню, учительница пришла на первый урок в слезах и с порванной сумкой, вместо занятия чаем ее отпаивали. Носить дорогие вещи или яркую красивую одежду означало привлечь внимание воров. Помню, как бабушка подарила свои золотые сережки и просила на улицу их не надевать, иначе «оторвут с ушами».

Одевались я и большинство моих одноклассников на рынках и в секонд-хендах, мерили вещи прямо на улице, стоя на картонках за ширмами. Секонд-хенды были не как сейчас, а-ля бутики, а склады с наваленными вещами, которые продавались на вес недорого, — при везении можно было интересные и качественные вещи урвать. Доступных магазинов с одеждой в Москве толком не было: Гум и «Охотный ряд» с фирменными магазинами известных брендов по безумным ценам, раз в десять дороже, чем на рынках. В классе только одна девочка там одевалась, все ей страшно завидовали, потом кто-то украл прямо из школы ее дубленку — ни у кого больше не было, — ее родителям пришлось нести теплую одежду, чтобы она могла вернуться домой по морозу.

Еще у нас пропал одноклассник со всей семьей, трое их детей ходили в нашу школу. Учителя шептались, а мы подслушивали. То ли сбежали, то ли их убили — так и не узнал никто.

Было очень много нищих, чуть ли не у каждого магазина они побирались, помню, как мне их было жалко до одного случая. Ждала я как-то маму у магазина, а рядом был пункт обмена валюты. Мужик хотел обменять 100 $, но кассир сказала, что у нее закончились рубли. Тогда сидящая рядом «нищенка» предложила ему размен — с тех пор к нищим у меня сочувствие как отрезало.

В ресторан и кафе никто из моих знакомых или родственников не ходил, свадьбы, дни рождения и похороны все были только в квартирах. Чайные пакетики заваривали по два-три раза, «Доширак» считался иноземным деликатесом, картошку заготавливали на даче с лета на всю зиму. В конце 90-х одноклассница пригласила нас в «Макдональдс» на день рождения, и это считалось нереально круто!

Бабушка еще в конце 80-х начала откладывать часть пенсии на спецсчет якобы до моего восемнадцатилетия. Ей обещали кучу денег к этому сроку, вложилась она прилично, думала так сберечь. Потом вышла куча законов, касающихся преемственности вкладов от СССР и пересчета, — в результате спустя годы в 2000-х мы пошли забирать этот вклад и получили около 100 Р. Родители рассказывали, как все тогда массово повелись на эти ваучеры, МММ — прямо натуральная истерия была, контор много, а итог один. У моих, к счастью, вкладывать было нечего, потому и не погорели.