Почему нельзя учиться на чужих ошибках

Вам хотя бы раз говорили о том, что на ошибках учатся? Разница лишь в том, что умный человек учится на чужих ошибках, а глупый — на своих. А что будет, если мы вам скажем, что это не совсем правда, и ошибки в целом имеют слабый образовательный потенциал. Разбираемся, что мешает людям учиться на чужих ошибках и как с этим справиться.

Ошибки и мозг

На сегодняшний день проведено множество экспериментов с целью узнать, как происходит обучение на практике. Ученые уже выяснили, что важную роль для формирования знания в долгосрочной памяти играет повторение и награда.

Ученые из Массачусетского Технологического Института так в ходе эксперимента над приматами с применением МРТ выяснили, что наиболее ярким стимулом для обучения была награда за правильный ответ. Когда примат, правильно выполнивший задание от организаторов эксперимента, получал награду, его нейроны (светившиеся во время правильного ответа), продолжали активность еще несколько миллисекунд. Но ведь все время давать правильные ответы невозможно.

Ошибки также заставляют наш мозг работать и обучаться, но процесс этот идет гораздо сложнее и витиеватее. Когда мы совершаем ошибку, если выбрать рациональный сценарий, то мы должны проанализировать весь свой опыт: последствия ошибки, предпосылки, что заставило нас выбрать конечное решение и так далее.

Иногда к ошибкам добавляется еще и эмоциональная составляющая, которая либо помогает нам как следует прочувствовать и закрепить полученный опыт, либо — вовсе вышибает пробки и разносит по кирпичикам все эмоциональное спокойствие — вспомните хотя бы себя во время важных экзаменов и что происходило в это время с вашими знакомыми-отличниками.

И таким образом, анализируя и прорабатывая свой опыт, мы приходим к умозаключениям и логическим цепочкам, которые в конце концов имеют шанс быть запомненными. Если этого не произойдет, велика вероятность, что мы с размаху прыгнем на те же грабли. Но с чужими ошибками все еще сложнее.

Что нам мешает учиться на чужих ошибках?

Любое изучение чужого опыта, даже когда мы получаем его из первых рук, может быть искажено в силу «трудностей перевода». Мы можем изучать ошибки человека, который нам не близок по своему мировоззрению, и это различие может сыграть важную роль в формировании опыта. Например, в школе ребенку-отличнику предлагают «учиться на ошибках», ставя в пример ребенка с более низкой успеваемостью. На примерах работы второго ученика разбираются нерешенные большинством примеры, но отличник, наблюдающий это, скорее всего будет сидеть и думать: «Ну я же не тупой, чтобы так ошибиться».

С похожей мыслью уже в более взрослом возрасте люди слушают истории знакомых, попавших в токсичные отношения или обманутых мошенниками. Отсутствие эмпатии, нежелание признавать, что человек и сам может оказаться в такой же ситуации, совершить ту же ошибку, не дает в полной мере воспринять чужой опыт.

К тому же, человек может совершить системную ошибку выжившего. То есть, изучая только опыт другого человека, как свершившийся факт, вы запомните только один сценарий, и — возможно — будете просто повторять чужие ошибки, вместо того, чтобы избегать их или в крайнем случае совершать свои.

Однако никто не говорит, что чужие ошибки полностью бесполезны. Просто к ним нужен особенный подход.

«Мы должны были стать образцовыми рабами, но результат оказался противоположным»

Василий Павлович Аксёнов (1932-2009) — русский писатель, драматург и сценарист, переводчик, педагог. С 1980 года жил в США (где преподавал в университетах и работал радиожурналистом), в последние годы жизни — во Франции. Лауреат премии «Русский Букер» 2004 года за роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки». Здесь текст приводится по изданию: Третья волна: русская литература в эмиграции. — Ardis Publishing, 1984.

Шесть лет назад мы с мамой (мы были тогда в поездке по Франции, это был ее первый и единственный выезд за границу), посетили одного великого художника, давно покинувшего родину, Россию. Ему сейчас около ста лет, так я предполагаю. А тогда был значит моложе на шесть лет, т.е. примерно 90. И вот он нам рассказал забавнейшую историю. Он говорит: «Когда я был несколько лет назад в Москве, она меня спросила: ,Почему Вы покинули свою родину?’ Я ей ответил…» «Простите, кто это она? — спросил я художника. — Уж не Степанида ли Власьевна?» Оказалось, что Фурцева, министр культуры. «Я ей тогда сказал, — продолжал он. — Я покинул родину, потому что искал краску.

Мне нужна была краска, которую я не мог найти на своей родине». Потом он как-то наклонился к нам и шепотом, хотя, вроде, опасаться нечего было, это было в Провансе, в его доме, пробормотал: «Но я ей не сказал, что краска — это свобода». Сначала я хотел уточнить, что он имеет в виду под этим, но потом решил, что, может быть, даже лучше, если метафора останется нерасшифрованной. То ли найденная за границей краска дала художнику нужную для его живописи свободу, то ли свобода в метафорическом смысле дала художнику необходимые ему краски. И тот, и другой варинт в равной степени фантастичны. Двустороннее движение между духом и материей. Сейчас каждый из нас в эмиграции задает себе вопрос: где мои краски сейчас и где моя свобода, что потерял и что нашел, если вообще что-нибудь потерял и что-нибудь нашел, оказавшись за пределами родины с очень маленькими шансами на возвращение.

Мы появились на свет Божий, во всяком случае, писатели моего поколения, те, кто принадлежал к так называемым «new voices of Russia» в 30-е годы, золотые 30-е годы, заря фашизма. Мы появились в 30-е годы, в разгаре мировой и российской несвободы. Мы должны были стать образцовыми рабами, но результат оказался противоположным, и мы вошли в литературу в начале 60-х годов или в конце 50-х годов уже с каким-то смутным ощущением, смутной жаждой свободы. В конце концов, именно сама по себе тотальная несвобода виновата в том, что мы пришли к ее полному отрицанию. Может быть, мы очень долгое время шли на компромисс и достигали какого-то компромисса. В конце концов, развитие шло так, что мы натренировали свою руку и сделали ее оружием литературной, и не только литературной борьбы. Борьба шла с самого начала, в принципе. И мы все время себя ощущали какими-то борцами, понимаете ли. Я помню, как писал, глядя на венецианского льва с его книгой и обращаясь к читателю: «Он к чтению вас (т.е. он, этот лев), мой друг, расположит лицом. К писанию меня расположит когтями».

Однако является ли сейчас, я задаю себе вопрос, да и раньше, по сути дела, я задавал себе этот вопрос, является ли полное отрицание несвободы… полной свободой, — не уподобимся ли мы в своей постоянной и утомительной борьбе бедняге Маяковскому, одураченному интеллектуалами-коммунистами 20-х годов. Помните, он писал: «Теперь для меня неважная честь, что чудные рифмы рожу я… (как-то там). Мне важно сейчас побольнее уесть, уесть покрупнее буржуя». Такие были стихи. Поистине, жалкая судьба у этого гениального поэта. Даже в этом четверостишии он родил эту чудную рифму, потому что «рожу я — буржуя» — это очень замечательно, по- моему, звучит. Но тем не менее, он тут же подставил свою шею под это антибуржуазное ярмо, так же, впрочем, как и многие поэты и гениальные деятели русского авангарда пришли в 17-м году и заявили, что готовы служить. Произошло трагическое недоразумение, хронологическое совпадение революции в искусстве и в обществе.

Когда я писал «Ожог», я часто разговаривал со своей рукой, наподобие старика из романа Хемингуэя «Старик и море». Я говорил все время своей руке: «Ты, рука, принадлежишь свободному человеку. Ты, рука, не должна останавливаться там, где тебе приказывают остановиться советские табу. Ты, рука, должна доказать им…» И вот тут я сам себя хватал за руку. «Остановись, — говорил я себе, — ты ничего не должен доказывать этой швали». Противоборствуя в условиях тоталитарной несвободы, писатель часто развивается в романтического такого борца. Он постоянно старается что-то доказать и не только своему читателю, он старается доказать что-то «им». В конце концов, он бросает «им» вызов. Однако, превращаясь в романтического борца, он рискует стать занудой, он рискует потерять свою партитуру и свой квадрат для импровизации. Дерзко работая посреди всеобщего свинства наглядно-массовой агитации, он рискует потерять своего благородного читателя и вместо этого адресовать свою прозу (как мы всегда смеялись, «прозу гнева и печали», хорошо еще, что хватало юмора) всяким альбертам беляевым — феликсам кузнецовым. И он может потерять свою чудную рифму и магию прозы и задвинуться на желании «уесть», вместо «буржуя» какого-нибудь партхолуя.

Говоря это, я никого не отговариваю от борьбы. Напротив, уверен в ее неизбежности и даже необходимости. Подчеркиваю лишь только опасности, подстерегающие писателя. Одна из этих опасностей сродни звуковому барьеру при реактивном полете. Оглушительная тишина, возникающая после эмиграции. Сциллы и харибды остались за кормой, борьба как бы окончена. Вы вдруг ощущаете нечто вроде своей неполной нужности или полной ненужности. Вполне можно растеряться, перо может затупиться мгновенно, вы можете его бросить. Из затравленного медведя вы превращаетесь в резидента штата Калифорния или республики Франция. Но можно однако, немножко напрягшись, осознать, что вот эта неполная нужность — это нечто новое, новое западное состояние. Западное состояние литератора, западное состояние писателя.

И можно представить себе, что это новое отношение к литературе, может,является именно другой свободой, не той полной свободой, которую мы в конце концов выработали у себя на родине, но другой, ненасильственной свободой. Она, эта свобода, является совсем другой, чем ваша дерзкая и задавленная, но сопротивляющаяся, вот именно как медведь, свобода. Так или иначе, перед вами появляется соблазн того, чего всегда не хватало русской литературе, отсутствие чего делало ее часто каким-то натужным и не всегда вполне здоровым делом, снабжало ее тем, что мы называем «звериной серьезностью». И перед вами появляется соблазн и мираж неангажированности впервые в вашей жизни. Может быть, попробуем эту новую краску, если, конечно, еще осталось немного холста.

Теперь коснемся вопроса о наших старых красках, которыми мы уже привыкли малевать пару десятилетий. Неужели мы такой болван, что растеряли все накопленное за столь долгий срок при элементарном для каждого несоветского человека переезде из одной страны в другую? Неужели таможенники в Шереметьево все растаскали, неужели нам, такому хитрецу, не хватит ума все накопленные краски как-то протащить под кожей? Чтобы растерять писательский багаж, надо быть не писателем, а деревенской бабой. Конечно, что-то вывалится по дороге, что-то вы потеряете, но перед вами открывается новая жизнь, новая страна, и каждый день эта новая жизнь и новая страна дают вам новые краски, дают новые возможности. Какие-то уже появляются некоторые даже фокусы и с языком в чужой среде.

Вот, например, вас спрашивают, как у вас английский… Вчера меня спросили. Я говорю: «Через пень-колоду», а мне говорят: «Cherries and pina colada, not bad.» Конечно, мне не хватает моих родных советских бичей, которым я столь обязан в своих языковых шалостях. Но я выхожу на Санта Моника beach и вижу американских бичей, довольно красивых тоже. Один спит, вернее, лежит не песке, и над ним парит его собственность, ярчайший воздушный змей. Открывает глаза и говорит: «Buddy, can you spare some change for a cup of coffee?» И я тогда … улетаю в свою юность, в Ленинград…, когда я в первый раз услышал песню «Buddy, Can You Spare a Dime» — это классика такая джазовая, и можно подумать хотя бы об уровне инфляции в этой стране. Предположим, вы погружаетесь по уши в «оушен» и предаетесь воспоминаниям, и если у вас вертится в памяти слово «большевик», то вы можете отпарировать словом «bullshitvik.»

Будет у вас успех в этой стране или не будет, это неважно. Во всяком случае, никто вам не помешает, вспомнив тоже одну из классик, песенку «Be young at heart», ее немножко переделать и сказать самому себе: «Be ‘стар’ at heart», т.е. возникают некоторые странные новые возможности, но самое главное это то, что осталось за спиной. Юрий Трифонов сказал однажды… Я не знаю, напечатал он это или нет, в письме ко мне он однажды написал: «Старые раны — вот наши тайные драгоценности». Этот клад нельзя отобрать у писателя, даже если его забросить на луну. Писатель, конечно, занимается странным делом, я совершенно согласен с Эдвардом Олби. Помню, Георгий Владимов тоже как-то говорил, что нет более странного, немного даже с приветом, дела: человек садится перед пустым листом бумаги и начинает покрывать его знаками…

Что с нами происходит здесь? Свобода для нас не новость, мы добились ее уже и на родине. Она была нашим достоянием и нашим, в общем-то, оружием. Мы не были рабами и на родине. Теперь мы встретились с новой свободой. Естественно, и в палитре нашей произошли некоторые изменения. Выбирать нам не приходится, у нас такая судьба. Вообще, судьба современной русской литературы совершила абсолютно непредвиденный поворот. Кто бы мог вот предсказать нынешнюю конференцию в 1962 году на пленуме по молодой литературе в Союзе писателей, в московском отделении? Здесь есть, кстати, участники, вот и Володя Войнович, Толя Гладилин, кто-то, может быть, и еще. Мы помним, как тогда нам пели «осанну» и как кричали, что мы будущее этой страны. И все-таки, несмотря на учиненное над нами насилие и на горечь изгнания, я благодарен судьбе за этот поворот. И не только потому, что он помог русской литературе лучше осознать себя, но и потому, что он осветил оставшуюся часть горизонта каким-то новым светом.

Смешно притворяться снова молодым, я не хочу новой литературной жизни, но я надеюсь, что моя старая литературная жизнь, оставаясь по-прежнему в библиотеке России, вольется и в культуру этой новой, все еще щедрой и гостеприимной страны. В принципе, современная русская культурная эмиграция может дать совершенно неожиданный эффект, разрушить изоляцию русской культуры, которую насаждают марксистские дьячки в Советском Союзе. Будем ли мы поняты Западом? Вопрос в достаточной мере риторический, как мне кажется. Я думаю, что мы уже поняты Западом, т.е. теми людьми на Западе, которые хотят понять нас, о других людях разговор другой.

Вот я вспомнил сейчас, и на этом закончу, один эпизод в 1977 году, т.е. три там с чем-то года назад… я участвовал, будучи еще советским писателем, в дискуссии в Евангелической академии в Западном Берлине. Там был круглый стол, вокруг сидели писатели, в основном, молодые писатели, ну так лет 30-35, писатели западноберлинские, и я был единственный советский и чувствовал себя не очень-то хорошо во враждебном марксистском окружении. Один писатель западноберлинский, такой молодой с горящими глазами, стал говорить о том, как должен себя вести писатель в капиталистическом обществе и в социалистическом обществе. Он сказал, в капиталистическом обществе писатель должен критиковать свое правительство, в социалистическом обществе писатель не имеет права критиковать свое правительство, потому что это общество самое передовое, и он может нанести ущерб этому передовому обществу. Сказав это, он посмотрел на меня, как на единственного товарища из Советского Союза, дескать, как в песне поется: «Давай, геноссе!» Я ему сказал тогда, помню, что-то в таком духе, что отношения с правительством —далеко не самое важное для писателя, и вызвал этим какое-то странное удивление вообще всех присутствующих, а он был даже возмущен, этот парень.

Надо сказать, что в этой Евангелической академии слово Бог было произнесено один только раз и то мною, «геноссе из СССР». А они в основном говорили об «измах», и я замечал, что они увядают, когда начинаешь говорить, предположим, о женщинах — им не интересно. Когда говоришь «троцкизм», у них сразу ушки на макушке — им это интересно, любой «изм» уже сразу О.К.! Я сказал, что писатель в течение своей жизни должен выяснить, вернее, попытаться выяснить, очень много разных соотношений, сделать очень много разных попыток в этом направлении. Каких соотношений, каких попыток? Соотношений, ну, скажем, с деревьями, предположим, с животными, с ландшафтом, свое расположение в человеческой среде, в толпе и в одиночестве, там… соотношение с женщинами, с друзьями, с Богом… и при этом слове мой собеседник передернулся. Различные философские, эстетические, религиозные системы, техника, спорт, автомобили, т.е. масса всего, и в этом только числе, в ряду других, соотношение с правительством. В том смысле, что — Господи, есть еще и правительство!..

Он мне тогда закричал, этот парень: «Я вижу, вы потенциальный диссидент!» И прямо палец так направил. Я сказал: «Надеюсь. Надеюсь, что я потенциальный диссидент». Он говорит: «Вы ничего не понимаете в пролетарском искусстве, в борьбе, отстали от всего нового». И ушел, так разозлился, что ушел, хлопнул дверью и вышел… я видел, там это все близко очень… он сел за руль шикарного «Феррари» и уехал. Потом мне сказали, что это дико богатый человек, из какой-то очень богатой семьи. Я вслед ему сказал, этому богатому дураку, какую-то экспрессию на языке пролетарской диктатуры, но он не понял, и я очень жалел, что он не понял, но сейчас не жалею, потому что Запад приучил меня к толерантности. Спасибо.

Источник: Блог Николая Подосокорского

В первую очередь определимся со словом «ошибка» без философского подхода к определению специальных понятий, терминов и дефиниций. Обыденное и житейское понимание слово «ошибка» — это какое-либо неправильное действие человека, сделанное не так, как следовало бы, по мнению самого ошибающегося или окружающих его людей.

А как нужно сделать, кто может точно сказать? Большое значение в судьбе человека играют его мировоззрение, моральные принципы и психологическая природа, которые определяют его взаимодействия с окружающим миром. А как формируются мировоззрение и моральные принципы человека? В большей степени воспитанием, в ходе которого и приобретаются навыки житейской мудрости.

В отличие от врожденных житейских понятий общественного сознания, характер человека, зависимый от смешения четырех типов темперамента (холерического, меланхолического, сангвинического и флегматического) не бывает врожденным, а формируется в процессе обучения и воспитания. Он связан с условиями жизни человека и проявляется в его поступках и действиях.

Как мы знаем, формирование человеческого сознания проходило на всех этапах становления человеческого общества. И на всех этапах развития существовали какие-то правила поведения человека в разных жизненных ситуациях. Появились законы, обуславливающие поведение человека в обществе, описанные в этнографической и религиоведческой литературе.

В системе понятий, определяющих отношения людей, появляются принципы социального поведения в обществе: не убивай, не воруй, не прелюбодействуй и т. д. Но в каждом обществе наряду с горизонтальными связями существуют вертикальные, которые по национальным или иным признакам напоминают о родовых связях и обычаях в форме разных мифологических сказаний и пословиц.

Но кто может сказать человеку, как правильно поступить, когда сосед ворует, а его никто не наказывает за это; другой прелюбодействует и ведет развратный образ жизни, а ему все сходит с рук. Иное дело у инков, у которых воров практически не было, а супружеская неверность каралась сурово. «Прелюбодея» ждала мучительная и позорная смерть от поражения стрелами. И первую стрелу пускал в детородный орган соблазнителя сам муж-«рогоносец»!

Большинство житейских ошибок связываются с любовью, которая у женщин, по наблюдениям разных психологов, вспыхивает быстро, но так же быстро и гаснет. У мужчин же чем быстрее любовь возникла, тем дольше она продержится. Любовь — как наркотик, и не длится вечно. Эксперты объясняют это биологическими факторами, когда естественные любовные химикалии испаряются после 18 месяцев.

Английский эксперт Сара Литвинофф утверждает, что люди глупеют от любви. В данном случае можно поверить на слово. Практически все без исключения оказывались в ситуации, когда природа требует продолжения рода человеческого, а наука почти откровенно приравнивает состояние влюбленности к легкому сумасшествию.

Геродот, например, рассказал о том, как власть, принадлежавшая ранее дому Гераклидов, перешла к роду Креза. Гераклид Кандавл был очень влюблен в свою жену и, как влюбленный, считал, что обладает самой красивой женщиной на свете. И вот «сдуру» или будучи под любовным влиянием Кандавл похвастался красотой своей жены перед своим телохранителем Гигесом, который увидел ее обнаженной.

И Гигес любовался, как она вошла и сняла одежды. Как ни в чем ни бывало, женщина хранила молчание. Но когда наступил день, она велела своим слугам позвать к ней Гигеса. Гигес пришел и услышал такие слова: «Или ты убьешь Кандавла и, взяв меня в жены, станешь царем лидийцев, или сейчас же умрешь, так как увидел то, что тебе не подобает». Мораль тут, видимо, такова, что полностью раздетой женщину мог видеть только муж. И Гигес овладел царством.

Ошибка ли это? Или специально придуманная история оправдания женской неверности, послужившая своеобразной тропинкой на трон с использованием расположения жены обладателя этого трона? Например, мать первой русской царицы Анны, императрица Феофано, была женой двух византийских императоров — Романа II Молодого (959−963) и Никифора II Фоки (963−969), убитых своими последователями.

Жизнь человека подчинена природным законам, и вне общественного сознания отдельный представитель человечества существовать не может. Поэтому он и должен подчиняться законам общественного самоуправления, положений, включающих и моральные нормы поведения в обществе. Но поведение каждого человека, реагирующего на изменения в быту, будет зависеть от сложившегося характера, когда он пребывает в тоске и печали меланхолика или ревнивой ярости холерика.

В том, что «ошибающихся» людей Бог накажет, мы сами увидеть не можем, а поверить в это сложно, видя, как человек украл миллион, а его никто не преследует. Можно ли воровство в данном случае назвать ошибкой? Расхожая фраза: «Хочу любить и быть любимым». А почему нет, когда никто не любит страдать и один из способов защитить свое сердце от боли — это поступать так, как тебе хочется?

Для того чтобы учиться на чужих ошибках, надо, по крайней мере, признавать и на психологическом уровне осознавать наличие каких-то существующих правил, которые нарушаются. Но как может осознать человек, ошибается сосед или нет, когда он не признает или не осознает, в силу своего воспитания, каких-либо правил. Может быть, тот живет по другим законам и правила у него другие.

И выходит так, что учиться человек может только на своих ошибках, получив негативные последствия. Когда он осознает объективную реальность и будет думать, что это конкретное его действие, поддающееся измерению, послужило причиной для изменений в состоянии жизни.

Вам хотя бы раз говорили о том, что на ошибках учатся? Разница лишь в том, что умный человек учится на чужих ошибках, а глупый — на своих. А что будет, если мы вам скажем, что это не совсем правда, и ошибки в целом имеют слабый образовательный потенциал. Разбираемся, что мешает людям учиться на чужих ошибках и как с этим справиться.

Ошибки и мозг

На сегодняшний день проведено множество экспериментов с целью узнать, как происходит обучение на практике. Ученые уже выяснили, что важную роль для формирования знания в долгосрочной памяти играет повторение и награда.

Ученые из Массачусетского Технологического Института так в ходе эксперимента над приматами с применением МРТ выяснили, что наиболее ярким стимулом для обучения была награда за правильный ответ. Когда примат, правильно выполнивший задание от организаторов эксперимента, получал награду, его нейроны (светившиеся во время правильного ответа), продолжали активность еще несколько миллисекунд. Но ведь все время давать правильные ответы невозможно.

Ошибки также заставляют наш мозг работать и обучаться, но процесс этот идет гораздо сложнее и витиеватее. Когда мы совершаем ошибку, если выбрать рациональный сценарий, то мы должны проанализировать весь свой опыт: последствия ошибки, предпосылки, что заставило нас выбрать конечное решение и так далее.

Иногда к ошибкам добавляется еще и эмоциональная составляющая, которая либо помогает нам как следует прочувствовать и закрепить полученный опыт, либо — вовсе вышибает пробки и разносит по кирпичикам все эмоциональное спокойствие — вспомните хотя бы себя во время важных экзаменов и что происходило в это время с вашими знакомыми-отличниками.

И таким образом, анализируя и прорабатывая свой опыт, мы приходим к умозаключениям и логическим цепочкам, которые в конце концов имеют шанс быть запомненными. Если этого не произойдет, велика вероятность, что мы с размаху прыгнем на те же грабли. Но с чужими ошибками все еще сложнее.

Что нам мешает учиться на чужих ошибках?

Любое изучение чужого опыта, даже когда мы получаем его из первых рук, может быть искажено в силу «трудностей перевода». Мы можем изучать ошибки человека, который нам не близок по своему мировоззрению, и это различие может сыграть важную роль в формировании опыта. Например, в школе ребенку-отличнику предлагают «учиться на ошибках», ставя в пример ребенка с более низкой успеваемостью. На примерах работы второго ученика разбираются нерешенные большинством примеры, но отличник, наблюдающий это, скорее всего будет сидеть и думать: «Ну я же не тупой, чтобы так ошибиться».

С похожей мыслью уже в более взрослом возрасте люди слушают истории знакомых, попавших в токсичные отношения или обманутых мошенниками. Отсутствие эмпатии, нежелание признавать, что человек и сам может оказаться в такой же ситуации, совершить ту же ошибку, не дает в полной мере воспринять чужой опыт.

К тому же, человек может совершить системную ошибку выжившего. То есть, изучая только опыт другого человека, как свершившийся факт, вы запомните только один сценарий, и — возможно — будете просто повторять чужие ошибки, вместо того, чтобы избегать их или в крайнем случае совершать свои.

Однако никто не говорит, что чужие ошибки полностью бесполезны. Просто к ним нужен особенный подход.

Вам хотя бы раз говорили о том, что на ошибках учатся? Разница лишь в том, что умный человек учится на чужих ошибках, а глупый — на своих. А что будет, если мы вам скажем, что это не совсем правда, и ошибки в целом имеют слабый образовательный потенциал. Разбираемся, что мешает людям учиться на чужих ошибках и как с этим справиться.

Ошибки и мозг

На сегодняшний день проведено множество экспериментов с целью узнать, как происходит обучение на практике. Ученые уже выяснили, что важную роль для формирования знания в долгосрочной памяти играет повторение и награда.

Ученые из Массачусетского Технологического Института так в ходе эксперимента над приматами с применением МРТ выяснили, что наиболее ярким стимулом для обучения была награда за правильный ответ. Когда примат, правильно выполнивший задание от организаторов эксперимента, получал награду, его нейроны (светившиеся во время правильного ответа), продолжали активность еще несколько миллисекунд. Но ведь все время давать правильные ответы невозможно.

Ошибки также заставляют наш мозг работать и обучаться, но процесс этот идет гораздо сложнее и витиеватее. Когда мы совершаем ошибку, если выбрать рациональный сценарий, то мы должны проанализировать весь свой опыт: последствия ошибки, предпосылки, что заставило нас выбрать конечное решение и так далее.

Иногда к ошибкам добавляется еще и эмоциональная составляющая, которая либо помогает нам как следует прочувствовать и закрепить полученный опыт, либо — вовсе вышибает пробки и разносит по кирпичикам все эмоциональное спокойствие — вспомните хотя бы себя во время важных экзаменов и что происходило в это время с вашими знакомыми-отличниками.

И таким образом, анализируя и прорабатывая свой опыт, мы приходим к умозаключениям и логическим цепочкам, которые в конце концов имеют шанс быть запомненными. Если этого не произойдет, велика вероятность, что мы с размаху прыгнем на те же грабли. Но с чужими ошибками все еще сложнее.

Что нам мешает учиться на чужих ошибках?

Любое изучение чужого опыта, даже когда мы получаем его из первых рук, может быть искажено в силу «трудностей перевода». Мы можем изучать ошибки человека, который нам не близок по своему мировоззрению, и это различие может сыграть важную роль в формировании опыта. Например, в школе ребенку-отличнику предлагают «учиться на ошибках», ставя в пример ребенка с более низкой успеваемостью. На примерах работы второго ученика разбираются нерешенные большинством примеры, но отличник, наблюдающий это, скорее всего будет сидеть и думать: «Ну я же не тупой, чтобы так ошибиться».

С похожей мыслью уже в более взрослом возрасте люди слушают истории знакомых, попавших в токсичные отношения или обманутых мошенниками. Отсутствие эмпатии, нежелание признавать, что человек и сам может оказаться в такой же ситуации, совершить ту же ошибку, не дает в полной мере воспринять чужой опыт.

К тому же, человек может совершить системную ошибку выжившего. То есть, изучая только опыт другого человека, как свершившийся факт, вы запомните только один сценарий, и — возможно — будете просто повторять чужие ошибки, вместо того, чтобы избегать их или в крайнем случае совершать свои.

Однако никто не говорит, что чужие ошибки полностью бесполезны. Просто к ним нужен особенный подход.

Ошибки уже давно перестали восприниматься как поражение. Сейчас они выступают возможностью сделать выводы и научиться чему-то новому. Однако, согласитесь, намного лучше учиться на чужих ошибках, не допуская досадных промахов, чем раз за разом наступать на свои старые грабли. Почему же тогда нам очень сложно это делать?

Исследование вопроса

На сегодняшний день ученые провели много экспериментов, чтобы узнать, как происходит обучение на практике. По их мнению, на формирование знаний в долгосрочной памяти очень сильно влияют награда и повторение.

Так, например, исследователи из Массачусетского Технологического Института проводили эксперимент с участием приматов и в ходе него выяснили, что самым ярким стимулом для обучения была награда за верный ответ. Когда примат, который правильно выполнил задание, получал от ученых какой-нибудь приз, активность его нейронов не пропадала еще несколько миллисекунд. Но постоянно давать верные ответы невозможно.

Ошибки тоже заставляют наш мозг работать усерднее, однако этот процесс оказывается более сложным. Согласно расхожему мнению, когда человек ошибается, он должен проанализировать ситуацию и сделать правильные выводы, чтобы в будущем не оступиться.

Эмоциональная составляющая также играет очень важную роль, когда дело касается ошибок. Но здесь возможно два абсолютно противоположных варианта: либо эмоции помогают нам прочувствовать и закрепить полученный опыт, либо полностью разрушают спокойствие, заставляют нервничать и неадекватно реагировать на поражение. Банальный пример — экзамен. Если отличник его завалит, он не станет проводить анализ ситуации, а просто разочаруется в себе или даже станет обвинять всех вокруг.

Другой эксперимент на эту тему провели Лорен Эскрейс-Уинклер и Айелет Фишбах из Школы бизнеса Бута Чикагского университета. Они предложили участникам исследования пройти сложный тест с двумя вариантами ответов. Затем одной половине испытуемых ученые сообщили, на какие вопросы те ответили правильно, а другой — где ошиблись. После повторного теста Эскрейс-Уинклер и Фишбах обнаружили, что участники, получившие положительный отзыв, улучшили свой результат, а люди с негативным фидбэком — ухудшили. Это говорит о том, что человек далеко не всегда способен учиться на своих ошибках.

Пережив неудачу, люди чувствуют себя уязвимыми и уходят в глухую оборону. Они стараются отвлечься, чтобы сохранить остатки самооценки, и в результате плохо воспринимают информацию, на подсознательном уровне отказываясь обучаться. Интересно, что если ошибка ничем не грозит, человек просто ее игнорирует. Например, нет ничего страшного в том, чтобы не ответить на вопрос «Сколько иероглифов в китайском алфавите?», если вы не имеете к этому языку никакого отношения. Но если последствия ошибки слишком велики и их не получается оставить без внимания, приходится извлекать из нее урок.

Анализируя и прорабатывая собственный опыт, мы приходим к логическим умозаключениям, которые в ряде случаев имеют шанс быть запомненными и использованными в будущем. Если этого не произойдет, в скором времени придется встретиться с теми же граблями. А вот с чужими ошибками все гораздо сложнее.

Почему не получается использовать чужой опыт?

Главная помеха заключается в своеобразных «трудностях перевода». Мы можем пытаться научиться на ошибках человека, абсолютно не похожего на нас, с другими привычками, знаниями и мировоззрением, и эти различия сильно влияют на процесс формирования опыта. Например, в школе преподаватель разбирает нерешенные задачи на примере ученика с плохой успеваемостью, предлагая отличнику учиться на его ошибках. Однако вряд ли отличник сможет это делать, ведь для него эти ошибки — глупые.

Примерно в такой же ситуации оказываются взрослые люди, которые слушают истории знакомых, попавших на крючок мошенников или состоящих в токсичных отношениях. Они просто не понимают, как их знакомые могли совершить такие ошибки. Отсутствие сочувствия, нежелание признавать, что подобное может произойти с каждым, мешают в полной мере осознать чужой опыт.

Кроме того, человек может совершить системную ошибку выжившего. Это тип смещения выборки, которая возникает, если в процессе принятия решения люди ориентируются исключительно на примеры «выживших» — тех, кто добился успеха. При этом опыт «погибших» — людей, которые пришли к абсолютно противоположному результату — не учитывается, поскольку данных по ним мало или вовсе нет.

То есть, изучая опыт только одного человека, вы запомните единственный возможный сценарий. Однако это не значит, что неудачи ваших друзей и знакомых не могут быть проанализированы и использованы с умом.

Как учиться на чужих ошибках

Лорен Эскрейс-Уинклер рассказывает, что в одном из исследований участники должны были просматривать ответы других людей на вопросы тестов и получать информацию об их результатах. И это позволило им сделать нужные выводы. Если при мысли о собственных ошибках большинство людей ощущают угрозу своей самооценке и уходят в себя, то чужие неудачи не мешают им анализировать и учиться.

Вот несколько советов, как научиться правильно воспринимать чужой опыт:

• измените свое отношение к ошибкам — когда речь идет о возможных неудачах, мы часто преувеличиваем масштабы трагедии. Плохая оценка не влечет за собой исключение из вуза, а понижение в должности — увольнение. Иногда к ошибкам стоит относиться по-философски, как к полезному опыту. Да, допускать промах — досадно, и, возможно, вас ждет неприятное наказание, однако мир от этого не рухнет. Просто в следующий раз вы пойдете другим путем;
• подключите эмпатию — изучение чужого опыта чем-то похоже на просмотр фильма или чтение книги. Если история главных героев зацепила вас и увлекла настолько, что вы стали воспринимать их переживания как свои собственные, значит, вы сможете проанализировать чужой опыт. Если же вы остались равнодушными, то не сможете усвоить ошибки персонажей;
• мыслите шире рассказанной истории — если разные люди совершают одинаковые ошибки, последствия тоже будут разными. Например, когда ошибку совершает новый сотрудник, который не успел заработать авторитет и проявить себя в качестве хорошего специалиста, его ожидает наказание со стороны руководства. Но если эту же ошибку совершит работник, который работает в компании очень давно и все его знают как грамотного, ответственного и компетентного профессионала, начальство, скорее всего, ограничится замечанием. Поэтому не стоит думать, что опыт вашего знакомого в точности повторится и у вас.