Скотт туроу судебные ошибки фильм

Скотт Туроу
Судебные ошибки

Посвящается Джонатану Гэлэсси

* * *

Среди судебных ошибок выделяется особый разряд — существенные. Это ошибки, допущенные судом первой инстанции, столь значительные, что пересматривающий дело апелляционный суд должен отменить вынесенный приговор. Затем суд первой инстанции получает указание прекратить дело, провести его повторное слушание или изменить свое решение иным образом.

Часть первая
Расследование

1
20 апреля 2001 года
Адвокат и клиент

Клиент, как и большинство клиентов, утверждал, что невиновен. Смертный приговор должны были привести в исполнение через тридцать три дня.

Артур Рейвен, его адвокат, решил не волноваться. В конце концов, рассудил Артур, это даже не его выбор. Федеральный апелляционный суд направил его удостовериться, что спустя десять лет со дня вынесения приговора не осталось никаких веских оснований для сохранения жизни Ромми Гэндолфу. Причин для волнения он не видел.

И все-таки волновался.

— Прошу прошения? — спросила сидевшая рядом молодая помощница Памела Таунз, когда у Артура, вновь представившего себе свое положение, вырвался горький смешок.

— Ничего, — ответил Артур. — Просто неприятно, что меня назначили стороной, проигравшей дело.

— Значит, мы не должны его проигрывать.

Румяная, красивая Памела, ничего не имевшая против появления в теленовостях, широко улыбнулась.

Они были уже далеко от города, ехали со скоростью восемьдесят миль в час в новом немецком седане Артура. Гладкая дорога шла по прерии так прямо, что можно было даже не касаться руля. Мимо проносились поля со стерней — вечные, безмятежные в бледном утреннем свете. Артур с Памелой выехали из Сентер-Сити в семь часов, чтобы избежать скопления машин на шоссе. Он надеялся провести краткую предварительную встречу с их клиентом Ромми Гэндолфом в Редьярде — там располагалась тюрьма штата — и вернуться за свой письменный стол к двум часам — или к трем, если отважится пригласить Памелу на обед. Артур остро ощущал соседство молодой женщины с мягко спадающими на плечи каштановыми волосами, рука которой через каждые несколько миль одергивала клетчатую юбку.

Как ни хотелось Артуру доставить ей удовольствие, надежды выиграть дело было мало.

— По закону на данной стадии, — сказал он, — единственным, что могло бы дать основание для отмены судебного решения, было бы свидетельство его невиновности. А нам его не найти.

— Откуда ты знаешь? — спросила Памела.

— Откуда? Да ведь этот человек сделал публичное признание. Десять лет назад Гэндолф попался в руки полицейских, потом дал письменные показания заместителю прокурора Мюриэл Уинн и наконец повторил свои признания перед видеокамерой. В каждом случае подтверждал, что застрелил двух мужчин и одну женщину и оставил тела в морозильной камере ресторана. Пресса окрестила это дело «бойней Четвертого июля», и его именуют так до сих пор.

— А по телефону он твердил, что невиновен, — сказала Памела. — Это возможно, разве не так?

Поскольку Артур раньше работал в прокуратуре, пока семь лет назад не перешел в фирму «О’Грейди, Штейнберг, Маркони и Хорген», — подобной возможности он не видел. Но Памела в свои двадцать пять, ну, может, двадцать шесть, только начинала адвокатскую практику. Спасение невиновного клиента было своего рода подвигом, о котором она мечтала на юридическом факультете. Видела себя скачущей, подобно Жанне д’Арк, к сияющей справедливости. Вместо этого устроилась в большую юридическую фирму на сто двадцать тысяч долларов в год. Но почему бы не совместить одно с другим? Что ж, нельзя винить людей за их фантазии. Видит Бог, Артур понимал это.

— Послушай, что я обнаружила в протоколах, — сказала Памела. — Пятого июля девяносто первого года Ромми был приговорен к отбытому в предварительном заключении сроку за нарушение режима условно-досрочного освобождения. Те убийства произошли четвертого. Поскольку к уже отбытому, значит, он в это время находился в тюрьме, разве не так?

— Находился, но не обязательно четвертого июля. В протоколах эта дата ведь не указана?

— Нет. Но имеет смысл проверить это, не так ли?

Это имело бы смысл проверить лет десять назад, когда существовали документы, с помощью которых можно было бы доказать, что обвинение безосновательно. Однако даже теперь федеральный апелляционный суд мог ненадолго отсрочить исполнение смертного приговора, и в это время Артуру с Памелой придется из кожи лезть в упорных — и тщетных — поисках подтверждений этой иллюзорной идеи.

Раздраженный перспективой пустой траты времени, Артур сильнее нажал педаль газа и ощутил какое-то мрачное удовлетворение, что большая машина увеличила скорость. Он купил ее два месяца назад как своего рода награду за то, что стал полноправным партнером в своей юридической фирме. Она представляла собой один из немногих предметов роскоши, которые Артур редко позволял себе в жизни. Едва повернув ключ зажигания, он чувствовал, что непочтительно относится к памяти недавно умершего любящего отца, одной из причуд которого была крайняя бережливость.

— И вот еще что, — сказала Памела.

Она достала из лежавшей на коленях толстой папки перечень судимостей Гэндолфа и стала читать вслух. Гэндолф был воришкой и укрывателем краденого. У него было около полудюжины приговоров — за взлом, кражу, хранение украденных вещей.

— Но никаких преступлений с применением оружия, — отметила Памела. — Никаких насильственных действий. Никаких преступлений против женщин. Как он мог внезапно стать насильником и убийцей?

— Среда заела, — ответил Артур.

Краем глаза он заметил, что уголки пухлых губ Памелы резко опустились вниз. Он все испортил. Как обычно, Артур толком не понимал, отчего ему так не везет с женщинами: в тридцать восемь лет остается холостяком. Одной из причин, догадывался он, была внешность. Бледным и сутулым он был еще в школе. В студенческие годы немного прожил в тягостном браке с Марией, иммигранткой из Румынии. Потом довольно долго у него не было ни времени, ни желания начинать заново. Он очень много сил отдавал работе — много неистовства и страсти в каждом судебном деле, множество вечеров и выходных, когда испытывал наслаждение от возможности поразмышлять в одиночестве. Кроме того, ухудшающееся здоровье отца, вопрос о том, что будет со Сьюзен, его сестрой, отодвинули мысли о женитьбе на годы. Но теперь, ища хотя бы малейший признак того, что Памела как-то интересуется им, он почувствовал себя неловко из-за собственной глупости. Его надежды на сближение с ней были так же несбыточны, как ее — на освобождение Гэндолфа. Поэтому он решил отрезвить и себя, и Памелу.

— Послушай, — заговорил Артур. — Во-первых, наш клиент Ром ми сознавался преждевременно и часто. Во-вторых, на суде защищался ссылкой на невменяемость. И адвокат вынужден был признать, что эти убийства совершил Ромми. Затем следуют десять лет апелляций, заявлений о пересмотре дела, два разбирательства с участием новых обвинителей и адвокатов, и ни один из участников процесса не говорит, что Ромми невиновен. Тем более сам Ромми. Он вспомнил, что не совершал этих убийств, лишь когда провел полтора месяца без наркотиков. Думаешь, он говорил прежним адвокатам, что невиновен? Эту игру знают все заключенные — новый адвокат, новая история.

Артур улыбнулся, стараясь выглядеть всезнающим, однако на самом деле он не был готов к роли адвоката по уголовным делам. Уйдя из прокуратуры, он изредка выступал в роли защитника в тех случаях, когда кто-то из корпоративных клиентов фирмы или ее боссов подозревал существование каких-то финансовых махинаций. Закон, с которым он имел дело большую часть времени, был приятнее, мягче. Обе тяжущиеся стороны жульничали, и предметом судебного спора были мелочи экономической политики. А проведенные в прокуратуре годы казались временем, когда ему приходилось ежедневно очищать затопленные подвалы, где гнилостные бактерии и смрад канализации разлагали почти все. Кто-то сказал, что власть портит людей. Но о зле можно сказать то же самое. Какой-нибудь извращенный поступок, вопиющее проявление психопатологии, невообразимое для нормального человека — отец, выбросивший младенца из окна десятого этажа; бывший ученик, заливший щелок в горло учителю; или кто-то вроде их нового клиента, который не только убил трех человек, но и надругался над одним из трупов, — портит всех, кто как-то соприкасается с ним. Полицейских. Обвинителей. Адвокатов. Судей. Бесстрастно, как того требует закон, на подобные случаи никто не реагирует. На ум приходит только один вывод — мир рушится. У Артура не было ни малейшего желания возвращаться в ту сферу, где всегда чувствуешь надвигающийся хаос.

Через четверть часа они приехали. Редьярд — маленький городок, каких много на Среднем Западе. В центре кучка мрачных зданий, все еще испачканных угольной копотью, несколько жестяных ангаров с рифлеными пластиковыми крышами, где хранится различный фермерский инвентарь. На окраинах намечалась урбанизация: возродились частные здания и размечались скверы — результат экономической безопасности, обеспеченной необычным источником постоянного дохода — тюрьмой.

Артур свернул на углу квартала, похожего на кинодекорацию: клены, маленькие каркасные домики, а в конце улицы неожиданно предстает тюрьма, словно выскочившее из чулана уродливое чудовище. Беспорядочно разбросанные на протяжении полумили здания из желтого кирпича с немногочисленными узкими окнами. Эти строения окружали старое сооружение. Массивное, словно его строили в средние века. По периметру шла не только стена высотой в десять футов, но и полоса забетонированных острых шипов из нержавеющей стали, а за ней пятифутовая спираль блестящей на солнце колючей проволоки.

В караульном помещении тюрьмы Артур с Памелой зарегистрировались, потом им предложили сесть на потертую скамью. Они долго ждали, пока приведут их клиента. Артур стал вновь просматривать письмо Ромми, пришедшее через многих посредников в апелляционный суд. Оно было написано разноцветными каракулями, с особенностями, которые даже нельзя назвать детскими. С первого взгляда на письмо становилось ясно, что Ромми Гэндолф слабоумен и пребывает в отчаянии.

Уважаемый судья!

Я сижу в КАРИДОРИ СМЕРТНИКОВ за Приступление, которого ни совершал. Говорят я у же подал все положенные Апелляции, и все они рассмотрены ни в мою пользу хотя Я НЕВИНОВЕН. Адвокаты которые вели мое дело в суде Штата говорят что ни могут типерь придставлять миня по Федеральному Закону что я могу сделать? День моей казни назначин на 23 мая!!!! Я ни могу получить отсрочки если не будит назначин пересмотр, но у миня нет адвокатов. Что я могу сделать? Нельзя найти Кого-то, кто Поможет мне? Миня убьют, а я никому ни причинил вреда ни по этому делу ни в другое время. ПОМОГИТЕ МНЕ. Я НИКОГО НИ УБИВАЛ НИКАГДА!!!

Апелляционный суд США счел письмо Ромми Гэндолфа очередным заявлением о пересмотре дела и назначил ему адвоката — Артура Рейвена. Судьи часто наобум взмахивали волшебной палочкой, чтобы превратить не желающую того жабу — служащего в фирме адвоката — в принца pro bono^[1] для неплатежеспособного клиента. Кое-кто почел бы такое назначение за честь — суд просил бывшего достопочтенного обвинителя выступить в противоположной роли. Но оно еще больше усложняло и без того сложную жизнь.

Наконец выкрикнули фамилию Ромми. Памелу с Артуром повели в комнату свиданий. Когда они вошли туда вслед за надзирателем, щелкнул один из многочисленных электронных замков, и дверь с пуленепробиваемым стеклом и стальной решеткой намертво закрылась за ними. Артур уже много лет не бывал здесь, но Редьярд оставался неизменным. Процедуры — нет. Насколько он помнил, они менялись чуть ли не каждые несколько дней. Власти — законодательное собрание, губернатор, администрация тюрьмы — вечно пытались укрепить дисциплину, остановить текущий внутрь поток контрабанды, обуздать шайки, не дать возможности закоренелым преступникам совершать преступления. Вечно приходилось заполнять новые бланки, складывать в новые места деньги, ключи, сотовые телефоны — все, что запрещалось заключенным иметь в камерах, — проходить через разные двери, подчиняться новым правилам досмотра.

Но атмосфера, воздух, люди не менялись. Краска была свежей; полы блестели. Значения это не имело. Тюрьму можно было отдраить до блеска. Но когда в тесном пространстве скучено столько людей, когда в каждой камере стоит открытый унитаз, то воздух насыщается запахом нечистот и какими-то миазмами, которые сразу же вызвали у Артура такое же отвращение, как и много лет назад.

По низкому коридору с кирпичными стенами они подошли к зеленой железной двери. На ней было написано по трафарету одно слово: «Осужденные». Когда Артур с Памелой вошли внутрь, их провели в комнату для адвокатов. Пространство шириной не более пяти шагов разделялось стеной с окошком посередине, как у кассира в банке, — листом стекла с металлическим желобом внизу для передачи бумаг. Исправительная система добилась права выставлять в углу со стороны заключенного надзирателя, хотя это нарушало все принципы конфиденциальности разговоров адвокатов с клиентами.

За окошком сидел Ромми Гэндолф, человек с коричневой кожей и буйными волосами, спадающими в широкие складки желтого комбинезона, какие носили только приговоренные к смертной казни. На нем были наручники, и к телефонной трубке для разговора с адвокатами ему пришлось тянуться обеими руками. Артур со своей стороны поднял трубку и держал ее между собой и Памелой, пока они представлялись клиенту.

— Вы мои первые настоящие адвокаты, — сказал Ромми. — Остальные были государственными защитниками. Думаю, теперь у меня есть надежда. — И подался поближе к стеклу, чтобы объяснить свое положение. — Вы знаете, что настал мой черед идти на казнь? На меня уже все таращатся. Будто что-то должно измениться от того, что я скоро умру.

Памела наклонилась к щели для передачи документов и стала ободрять его. Пообещала, что они сегодня же добьются отсрочки казни.

— Да, — сказал Ромми, — потому что я невиновен. Я никого не убивал. Хочу анализа ДНК, пусть увидят, что не я их убил.

Анализ ДНК в настоящее время не сулил Ромми ни малейшей надежды, так как обвинение утверждало, что он не оставил на месте преступления каких-либо поддающихся идентификации генетических улик — крови, волос, спермы, соскобов кожи, даже слюны.

Гэндолф неожиданно указал на Памелу пальцем.

— Вы такая же красивая, как ваш голос по телефону, — сказал он. — Думаю, нам надо бы пожениться.

Памела улыбнулась, но улыбка тут же увяла. Видимо, она поняла, что Ромми говорит это совершенно серьезно.

— Человеку надо жениться до того, как умрет, верно? — спросил Ромми. — Хорошая мысль, а?

Замечательно, подумал Артур. Соперничество.

Судя по скованной позе Памелы, такое в ее представление о героическом образе не входило. Артур, не знавший, как приступить к делу, быстро взял приговор, который судья Джиллиан Салливан вынесла в девяносто втором году, и стал читать вслух.

— Огас… как там дальше? Кто он такой? — спросил Ромми Гэндолф.

— Огастес Леонидис, — ответил Артур.

— Я его знаю? — спросил Ромми. Опущенные веки его дергались, пока он силился припомнить это имя.

— Он один из троих, — спокойно сказал Артур.

— Каких троих?

— Которых, по утверждению обвинения, вы убили.

В убийстве которых ты сознался, подумал Артур. Но сейчас заострять на этом внимание не стоило.

— М-м-м, — промямлил Ромми. — Вроде бы не знаю его.

И покачал головой, словно не удосужился нанести светский визит. Ему было под сорок. Белки глаз у него были желтоватыми. Судя по внешности, в его жилах текла кровь всех рас. По современной манере выражаться, он был «черным», но в нем были заметны черты белых людей и индейцев. Нестриженые волосы спутались, во рту недоставало нескольких зубов, однако внешность его не была отталкивающей. Казалось, помешательство уничтожило у него стержень личности. Глядя на бегающие глаза Ромми, Артур догадывался, почему прежние адвокаты строили защиту на невменяемости. В обычном употреблении слова Ромми, несомненно, был помешанным. Но не совсем. Человек, склонный к антиобщественным поступкам. Пограничное изменение личности. Может быть, даже законченный шизоид. Но не совершенно безумный, не совершенно неспособный отличить добро от зла, что по закону требуется для освобождения от ответственности.

— Я не такой, чтобы кого-то убивать, — сказал Ромми, словно давая запоздалое объяснение.

— Так вот, вас осудили за убийство троих людей: Огастеса Леонидиса, Пола Джадсона и Луизы Ремарди. Утверждается, что вы застрелили их и оставили трупы в морозильной камере.

В обвинении также говорилось, что он вступил с Луизой в противоестественную половую связь после ее смерти, однако Ромми скорее всего из стыда отказался в этом признаться. Но судья Салливан, слушавшая это дело сама, без присяжных, признала его виновным и в этом.

— Я ничего про это не знаю, — сказал Ромми. И отвел взгляд, словно это замечание должно было закрыть тему. Артур, чья сестра Сьюзен была еще больше помешанной, чем Ромми, постучал по стеклу пальцем, чтобы Ромми снова посмотрел на него. Разговаривая с такими, как Ромми и Сьюзен, иногда нужно глядеть им в глаза, чтобы тебя поняли.

— Чей это почерк? — мягко спросил Артур, подсунув под стекло письменное признание Гэндолфа. Надзиратель подскочил со стула и, дабы убедиться, что между страницами ничего не спрятано, потребовал, чтобы ему показали каждую спереди и сзади. Ромми изучал документ довольно долго.

— Что вы думаете об акциях? — наконец спросил он. — У вас они есть? Что это вообще такое?

После значительной паузы Памела начала объяснять, как работает биржа.

— Нет, расскажите про свои акции. Что чувствуешь, когда они у тебя есть, и все такое. Как только выйду отсюда, куплю себе акций. Потом разберусь со всем тем, что показывают по телевизору. «Поднялись на четверть. Доун Джонс»^[2]. Буду знать, что тут к чему.

Памела продолжала описывать механизмы акционерной собственности, Ромми старательно кивал после каждой фразы, но вскоре явно стал пропускать ее слова мимо ушей. Артур снова указал на бумаги, которые держал Ромми.

— Обвинение утверждает, что это написали вы.

Ромми на несколько секунд опустил черные глаза.

— Да, вроде бы. Похоже, что я.

— Так вот, здесь говорится, что вы убили тех трех человек.

Тут Ромми наконец вернулся к первой странице.

— Вот здесь, — сказал он, — какая-то чушь.

— Это неправда?

— Да ведь дело очень давнее. Когда это случилось?

Артур сказал ему, и Ромми откинулся на спинку стула.

— Я в тюрьме уже так долго? Почему?

— Писали вы это признание в полиции?

— Что-то писал тогда в участке. И никто не сказал мне, что это для суда. — В папке, разумеется, лежало подписанное предупреждение, что все слова Ромми могут быть использованы против него на суде. — И я ничего не слышал о наркотике. Это совершенно точно. Там полицейский говорил мне много чего, а я писал. Только не помню, чтобы писал что-то такое. Я никого не убивал.

— А почему вы писали то, что вам говорил полицейский?

— Да потому, что вроде обделался.

Одним из самых спорных доказательств на процессе являлось то, что Ромми наложил в штаны в буквальном смысле слова, когда ведший расследование детектив Ларри Старчек начал его допрашивать. Обвинению было разрешено предъявить грязные брюки Ромми как свидетельство сознания вины. Это стало одним из основных пунктов в многочисленных апелляциях Ромми, и ни один суд не мог заслушать этот пункт без хихиканья.

Артур спросил Ромми, не бил ли его детектив, не лишал ли еды, питья или адвоката. Ромми, хоть и редко отвечал прямо на вопросы, как будто не утверждал ничего подобного — только говорил, что старательно писал признание своей вины, в котором не было ни слова правды.

— Случайно, не помните, где вы были третьего июля девяносто первого года? — спросила Памела. Ромми непонимающе вытаращился на нее. Она объяснила, что хочет знать, не находился ли он в тюрьме.

— Раньше я не получал больших сроков, — ответил Ромми, явно подумавший, что все дело в его репутации.

— Да, не получали, — сказал Артур. — Но вы могли находиться под стражей, когда были совершены эти убийства?

— Кто-нибудь так говорит? — Ромми с доверительным видом подался вперед, ожидая подсказки. — Это было бы здорово.

Насчет третьего июля он не помнил, однако утверждал, что в те дни его постоянно забирала полиция, чем нисколько не помогал Памеле.

Сказать в свое оправдание Ромми, в сущности, было нечего. Тем не менее по ходу разговора он отрицал каждый пункт обвинения. Полицейские, которые произвели арест, утверждали, что нашли в кармане у Гэндолфа камею, принадлежавшую убитой женщине, Луизе Ремарди. Ромми сказал, что и это ложь.

— У полицейских уже была эта штука, когда они меня забрали.

Наконец Артур передал телефонную трубку Памеле для дальнейших расспросов. Ромми изложил собственную эксцентричную версию своей плачевной жизни. Он был внебрачным ребенком; мать его, которой было четырнадцать лет, пьянствовала во время беременности. Любить сына она не могла и отправила его в Дюсабль, к деду с бабушкой по отцу, религиозным фанатикам. А те считали суровое обращение неотъемлемой частью веры. Ромми вел себя не дерзко, но странно. Его признали умственно отсталым, в школе он не успевал. И начал вести себя дурно. Крал с раннего возраста. Пристрастился к наркотикам. Связался с другими никудышными ребятами. Таких Ромми — белых, черных и коричневых — в тюрьме было полно.

Адвокаты провели с Гэндолфом больше часа, наконец Артур поднялся, пообещав, что они с Памелой сделают все возможное.

— Когда снова приедете, прихватите подвенечное платье, идет? — сказал Ромми Памеле. — Священник здесь есть, он все сделает как надо.

Ромми тоже встал, надзиратель вскочил и ухватил цепь, которая обвивала талию Ромми и соединялась с наручниками и ножными кандалами. Через стекло Артур слышал болтовню Ромми. Они настоящие адвокаты. Девушка выйдет за него замуж. Они вытащат его отсюда, потому что он невиновен. Надзиратель, видимо, относился к нему хорошо, он снисходительно улыбался и кивнул, когда Ромми попросил разрешения повернуться. Ромми прижал бледные ладони к стеклу и громко произнес, чтобы его услышали за перегородкой: «Спасибо за то, что приехали, и за все, что делаете для меня. Большое спасибо».

Артур с Памелой молча шли к выходу в сопровождении надзирателя. Когда вышли на свежий воздух, Памела с облегчением повела плечами, и они зашагали к машине Артура. Памела, как и следовало ожидать, продолжала думать о защите Ромми.

— Разве он похож на убийцу? — спросила она. — Он со странностями. Но неужели убийцы бывают такими?

Она хороший адвокат, подумал Артур. Когда Памела подошла к нему и вызвалась заниматься этим делом, он решил, что она еще совсем неопытная и от нее будет мало пользы. Взял он ее в помощницы из нежелания разочаровывать кого бы то ни было. Ну и то, что она красивая и незамужняя, отнюдь не являлось препятствием. Вдобавок Памела оказалась талантливой, что лишь увеличило ее привлекательность.

— Знаешь, — сказал Артур, — я вот только не могу представить его твоим мужем.

— Разве это было бы не забавно? — спросила Памела со смехом. Она была настолько красивой, что подобные вещи не могли ее задеть. Мужчины, догадался Артур, в ее обществе часто говорили глупости.

Они перекинулись несколькими шутками, и Памела все еще в юмористическом настроении сказала:

— Я, кажется, в последнее время не могу встретить никого подходящего, но это, — она указала вдаль, в сторону шоссе, — слишком дальний путь, чтобы проделывать его по вечерам каждую субботу.

Памела стояла у правой дверцы. Ветер теребил ее светлые волосы, она снова непринужденно засмеялась, и у Артура заколотилось сердце. Даже в тридцать восемь лет он продолжал верить, что где-то в нем живет некий теневой Артур. Более высокий, подтянутый, симпатичный, с вкрадчивым голосом и свободными манерами, способный умело превратить замечание Памелы о ее нынешнем периоде сухих отношений с мужчинами в косвенное приглашение на обед или даже в нечто более значительное. Но оказавшись у этой потрясающей грани, где его фантазии соприкасались с реальным миром, Артур, как обычно, понял, что не сделает и шага вперед. Разумеется, он боялся унижения, но, будь он достаточно беспечен, она могла бы отказаться на столь же безобидный манер. Однако его остановила холодная мысль, что любая попытка будет, говоря одним словом, нечестной. Памела была подчиненной, наверняка беспокоящейся о своем будущем, а он был совладельцем юридической фирмы. Изменить это неравное положение было невозможно, Артур Рейвен никак не мог вырваться из сферы неизменной порядочности. Только там он чувствовал себя в ладу с собой. И все-таки, даже приняв собственные доводы, он понимал, что с женщинами у него всегда возникает то или иное препятствие, оставляя его страдающим от неизбывного томления.

Нажав на кнопку лежавшего в кармане брелока, Артур открыл Памеле дверцу. Пока она усаживалась в седан, он стоял в туче пыли, поднятой ветром. Крушение надежд, даже самых невероятных, всегда бывало мучительно. Но ветер прерий подул снова: на сей раз, очищая воздух, он принес запах свежевспаханной земли с полей за городом, аромат весны. Любовь — сладкая, восхитительная ее возможность — вошла в его душу звучанием чудесной музыки. Его почему-то даже обрадовала возможность, которую он упустил. Любовь!И в этот миг Артур впервые подумал о Ромми Гэндолфе. Что, если он был невиновен? Это тоже было воодушевлением, почти столь же сладким, как любовь. Что, если Ромми был невиновен?!

А потом он вновь осознал, что не был. И на него вновь навалилось бремя забот, замелькали знакомые мысли. Он совладелец юридической фирмы. Не знающий любви. Отец его умер. А Сьюзен жива. Артур оценил свой короткий перечень. Понял, что это гораздо меньше, чем то, на что он давно надеялся. И даже имел право. Потом распахнул дверцу и сел в машину, чтобы ехать обратно ко всему этому.

2
5 июля 1991 года
Детектив

Ларри Старчек узнал об убийстве Гаса Леонидиса, лежа в постели с обвинительницей из прокуратуры Мюриэл Уинн, только что сообщившей, что завязывает серьезные отношения с другим человеком.

— С Дэном Куэйлом, — ответила Мюриэл, когда Ларри пожелал узнать, с кем. — Он попал под власть моих чар.

Раздраженный Ларри начал нащупывать ногой свои трусы в брошенной на ковер одежде. Когда большой палец коснулся сотового телефона, аппарат вибрировал.

— Скверное дело, — сказал Старчек, выслушав и отложив телефон. — Добрый Гас погиб. Его и двух клиентов только что обнаружили мертвыми в морозильной камере.

Он нашел свои брюки и сказал, что ему нужно ехать. Начальник сыскного отдела объявил аврал.

Крохотная темноволосая Мюриэл сидела выпрямясь на жесткой гостиничной простыне, все еще совершенно нагая.

— Обвинитель еще не назначен? — спросила она.

Такой информации у Ларри не было, но он знал, как это делается. Если она там появится, все сочтут, что ее кто-то послал. «Тоже замечательная черта у Мюриэл, — подумал Ларри. — Любит оперативную работу не меньше, чем я».

И снова спросил ее, кто этот человек.

— Пойми, я хочу чего-то добиться, — ответила Мюриэл. — И думаю, что добьюсь. Может быть, даже выйду замуж.

— Замуж!

— Послушай, Ларри, это не болезнь. Ты ведь женат.

— Угу.

Пять лет назад Ларри Старчек женился во второй раз, потому что оно того стоило. Нэнси Марини, добросердечная медсестра, обладала приятной внешностью, была ласковой и хорошо относилась к его сыновьям. Но, как в последнее время не раз указывала Нэнси, он так и не избавился от тех слабостей, которые привели его к разводу с первой женой: продолжал ходить к любовницам и проституткам. Брак номер два находился под угрозой распада, но Ларри предпочитал не говорить даже с Мюриэл о своих проблемах.

— Ты всегда говорила, что брак — это несчастье, — сказал он.

— Мой брак с Родом был несчастьем. Но я вышла за него, когда мне было девятнадцать.

Тридцатичетырехлетняя Мюриэл прославилась тем, что вдовела уже больше пяти лет.

Четвертое июля — нерабочий день, и в отеле «Грэшем» в первом часу пополудни стояла удивительная тишина. Управляющий был признателен Ларри за улаживание кое-каких проблем: с постояльцами, которые никак не хотели съезжать, с вором, работавшим в гостиной отеля. И неизменно предоставлял ему на несколько часов номер в любое время. Когда Мюриэл проходила мимо Ларри к зеркалу, он схватил ее сзади и прижал к себе.

— Новый кавалер так же хорош в постели, как я? — спросил он, приблизив губы к ее коротким темным локонам за ухом.

— Ларри, тут дело не только в сексе. Нам всегда хорошо вдвоем.

Между ними постоянно возникали словесные баталии. Которые нравились Ларри даже больше, чем секс. Они познакомились семь лет назад, когда начинали службу в полиции в ночной смене. Мюриэл отличилась и перевелась в дневную. Ларри решил уйти из полиции еще до того, как добился попечения над сыновьями. Он не видел причин продолжать службу. Старался крепиться после развода, не заглядывать в бары, даже пытался лучше думать о родителях и братьях, считавших, что служба в полиции — занятие для него не самое достойное. В конце концов Мюриэл и их редкие встречи стали, пожалуй, лучшим, что дала ему эта работа. В жизни у Ларри было много женщин, но с ними ему никогда не бывало по-настоящему хорошо. После секса у них шли разговоры о том, как это было замечательно, хотя во всем, что происходило, ощущалось нечто унылое. С Мюриэл нет. Для журнальных обложек она не годилась: редкие зубы, толстый нос. Однако после того, как он дважды женился на внешности, Ларри иной раз, когда бывал с ней, хотелось повеситься из-за того, что так плохо знал себя.

Когда Мюриэл закончила припудривать летние веснушки, Ларри включил радио. Все программы новостей уже вели речь об убийстве, но Грир, начальник сыскного отдела, не сообщал никаких подробностей.

— Мне очень хотелось бы ухватиться за это дело, — сказала Мюриэл. Она уже три с половиной года работала обвинителем, однако еще ни разу не вела дело об убийстве хотя бы на второй или третьей роли. Отговаривать Мюриэл было бессмысленно. Ее маленькие темные глаза в зеркале над туалетным столиком искали его взгляда.

— Я люблю историю, — сказала она. — Ты знаешь. Громкие события. Значительные. Когда была маленькой, мать постоянно твердила мне: «Войди в историю».

Ларри кивнул. Это дело обещало быть громким.

— Прикончили Гаса, — сказал он. — Кто-то должен попасть за это на электрический стул, как ты считаешь?

Пудреница защелкнулась, и Мюриэл с печальной улыбкой согласилась.

— Гаса все любили, — сказала она.

* * *

Огастес Леонидис владел рестораном «Рай» больше тридцати лет. Вскоре после его открытия Норт-Энд, район, где находился ресторан, обеднел. Его последняя защита от упадка, маленький аэропорт Дюсабль, в начале шестидесятых годов был отвергнут крупными авиалиниями — взлетно-посадочные полосы были слишком коротки для приема реактивных самолетов. Однако Гас, преисполненный пылкого иммигрантского оптимизма, остался там. Он был патриотом, каких уже нет. Какой район мог быть «плохим», если находился в Америке?

Несмотря на окружение, ресторан Гаса процветал благодаря близости аэропорта и баснословным завтракам, где главным блюдом был громадный омлет. «Рай» являлся одной из прославленных достопримечательностей округа Киндл, где всех клиентов восторженно приветствовал словоохотливый владелец. Добрым Гасом его прозвали так давно, что никто толком не помнил почему — за бесплатную еду для бедняков, общественную деятельность или за экспансивную жизнерадостность. В течение многих лет по ежегодному опросу газеты «Трибюн» его называли одним из самых популярных жителей округа.

Когда Ларри приехал, полицейские из патрульной службы постарались придать себе важности, перегородив улицу черно-белыми машинами с включенными маячками. Это привлекло внимание всевозможных бродяг и солидных граждан. Шел июль, и все были легко одеты. Бедные женщины с выпрямленными волосами, торчащими, словно иглы дикобраза, или покрытыми шеллаком присматривали за детьми по другую сторону улицы. У бровки тротуара стояло несколько передвижных телестанций. Готовясь к передаче, они подняли антенны, похожие на громадные кухонные приспособления.

Мюриэл приехала на своей машине, но стояла возле больших окон ресторана, дожидаясь, чтобы Старчек привлек ее к делу. Неторопливо подойдя, Ларри козырнул ей, словно не совсем узнавая, и сказал: «Привет». Даже будучи небрежно одетой, Мюриэл носила туфли на высоком каблуке. Ей всегда хотелось казаться повыше и, как подозревал Ларри, покруче выпячивать недурственный зад. Мюриэл пользовалась тем, что имела. Глядя на ее синие шорты, он с восторгом вспомнил о ее плоти, сейчас скрытой от всех.

Ларри показал значок двум стоявшим у двери полицейским в форме. Внутри на скамье в одной из кабинок сидели трое штатских — негр в фартуке, понурая женщина в бежевом халате и парень с округлыми плечами и большой серьгой в ухе, мерцание которой Ларри увидел с тридцати футов. Все трое словно бы представляли обособленный мир, не имеющий ничего общего с деятельностью полицейских вокруг. Служащие или родственники, подумал он, ждут, чтобы их допросили или чтобы самим задать вопросы. Ларри сделал знак Мюриэл, и она села неподалеку от них на один из вращающихся табуретов, протянувшихся перед стойкой, словно ряд поганок.

На месте преступления работали около дюжины людей. Не меньше шести экспертов в рубашках защитного цвета наносили порошок на поверхности, ища отпечатки пальцев, но атмосфера была заметно сумрачной. В подобной толпе иногда бывало немало шума, висельного юмора, гудения голосов. Однако сегодня всех вызвали посреди четырехдневного отдыха, и, конечно, половина оказалась недовольной, а другая — невыспавшейся. Кроме того, здесь находился начальник сыскного отдела. Он обладал мрачным характером. И преступление было весьма серьезным.

Гаролд Грир расположился в крохотном кабинете Гаса за кухней. Там собралась команда детективов, которых он вызвал. Гас, чего никто не ожидал, был аккуратным. Над столом висели византийский крест, календарь с полуобнаженными девочками от оптового торговца продуктами и фотографии семьи, сделанные, как предположил Ларри, во время путешествия Гаса на родину, в Грецию. Фотографиям, где были изображены жена, сын и две дочери, было лет пятнадцать. Гас, как большинство людей, которых Ларри знал, хотел запомнить то время, когда напряженно работал, основывал бизнес, ставил детей на ноги. Жена, улыбающаяся, хорошенькая, в мятом купальном костюме, была той самой несчастной женщиной, сидевшей у двери.

Грир, заткнув пальцем ухо, объяснял по телефону положение вещей кому-то в мэрии, детективы смотрели на него. Ларри подошел за сведениями к Дэну Липранзеру. Лип с зачесанными назад волосами — по моде малолетних преступников пятидесятых годов — стоял, как обычно, особняком в углу. Он всегда казался мерзнущим. Даже в июле ежился, словно линяющая птица. Липранзер первым из детективов приехал на место преступления и допросил ночного управляющего Рафаэля.

«Рай» закрывался только два раза в году — на православное Рождество и на Четвертое июля — дни рождения Бога и Америки, в которых Гас верил безгранично. Во все остальные дни с пяти утра до полудня у дверей ресторана стояли очереди, потом клиентов становилось поменьше, преобладали полицейские, таксисты и пассажиры из аэропорта Дюсабль. Компания «Транснэшнл эйр» возродила аэропорт, организовав несколько лет назад местные рейсы.

Судя по тому, что рассказал Липранзеру Рафаэль, Гас приехал незадолго до полуночи в среду третьего июля, чтобы забрать деньги и отпустить работников по домам. Все работники получили по сто долларов. Когда уже собирались повесить на двери табличку «Закрыто», вошла Луиза Ремарди, работавшая билетным кассиром в «Транснэшнл». Она была из числа завсегдатаев, и Гас, всегда старавшийся угодить клиенткам, отправив Рафаэля, повара и помощника официанта домой, сам пошел на кухню. Где-то через час или два Гас, Луиза и еще один человек были убиты. Последний, белый чуть моложе сорока лет, был предположительно опознан как Пол Джадсон по номерному знаку одной из машин на ресторанной стоянке и заявлению его жены об исчезновении супруга. По словам миссис Джадсон, Пол должен был прилететь в Дюсабль четвертого июля в десять минут первого.

Рафаэль приехал и открыл ресторан утром в половине пятого. На обнаруженный беспорядок не обратил особого внимания, решив, что Гас, когда избавился от завсегдатаев, поспешил уйти, пока не появились новые клиенты. Около пяти часов позвонила расстроенная миссис Афина Леонидис. Она сказала, что Гас так и не появился в их доме близ Скейджена. Начав поиски, Рафаэль обнаружил на стоянке «кадиллак» Гаса и подумал, что кровавый след возле кассы, возможно, оставлен не размороженным мясом, которое Гас тащил из подвала на кухню. Когда приехал повар, они вызвали полицию и после недолгих споров открыли морозильную камеру в подвале на тот случай, если кто-то еще жив. Но живых не было.

Было уже почти половина четвертого, когда Грир наконец положил трубку и объявил двенадцати вызванным детективам, что пора начинать. Несмотря на жару, он надел шерстяную спортивную куртку и галстук, понимая, что придется предстать перед телекамерами. Взяв записную книжку, начальник сыскного отдела стал давать задания, чтобы все знали свои позиции при осмотре места преступления. Он собирался вести дело как спецоперацию, принимая все донесения лично. Это произведет впечатление на репортеров, но Ларри знал, что в результате шесть пар детективов будут заниматься одними и теми же уликами, упуская другие. Через неделю Гриру, несмотря на все благие намерения, придется заниматься другими накопившимися делами, а детективы будут блуждать в потемках, словно коты.

Ларри постарался сохранить непроницаемое выражение лица, когда Грир назначил ему в пару Уилму Эмос. Бестолковую дуру. Это означало, что ему не добраться до ключа к расследованию дела. Им с Уилмой предстояло собрать сведения об убитой женщине, Луизе Ремарди.

— Путешествуйте с гидом, — сказал Гаролд Грир и вышел через кухню.

Большинству людей Гаролд казался впечатляющим — рослый негр с правильной речью, спокойный и аккуратный. Ларри ничего не имел против Гаролда — он был в меньшей степени политиканом, чем большинство старших офицеров полиции. Вдобавок вполне компетентным, одним из немногих полицейских, которых Ларри считал столь же умными, как он сам.

Эксперты наметили дорожку, оклеив ее лентой по сторонам, и Гаролд приказал детективам идти гуськом и держать руки в карманах. Криминолог сказал бы, что он не в своем уме, раз проводит по месту преступления дюжину людей. Это грозило загрязнением, и, даже если б у всех на ногах были балетные туфли, адвокат поднял бы такой шум, словно прошел Ганнибал со слонами на пути к Альпам. Но Гаролд знал, что ни один детектив не будет чувствовать дело своим, если не увидит места преступления. Даже ищейкам нужен подлинный след.

— Рабочие версии, — объявил Гаролд. Он стоял позади кассы, водруженной на ящик из листов толстого стекла, на угловых полках которого лежали старые сигары и плитки шоколада. Наклеенные ярко-красные дактопленки бросались в глаза, словно украшения. — Версия первая, довольно основательная: неудавшееся вооруженное ограбление. Касса пуста, деньги увезены в банк, и ни у кого из клиентов нет часов, бумажника или драгоценностей.

Вторая версия: я считаю, что преступник был один. Она спорная, — признал Гаролд, — но нравится мне все больше и больше. Все обнаруженные гильзы тридцать восьмого калибра, с одинаковыми следами бойка. Стрелял почти наверняка один человек. Сообщники у него могли быть, но это маловероятно.

Гас был убит вот здесь, позади кассы, видимо, он бросился к телефону. Одной пулей в левую заднюю часть черепа. Эскулап, основываясь на предварительном обследовании, утверждает, что выстрел был произведен с расстояния от трех до шести футов, следовательно, убийца находился возле кассы. Неудавшееся вооруженное ограбление, — повторил Гаролд.

Достал из внутреннего кармана куртки серебряную авторучку и указал ею на большую лужу крови, засохшую на грязном линолеуме, и брызги на зеленом настенном телефоне. Затем продолжал:

— Когда преступник убил Гаса, перед ним возникает серьезная проблема, так как в ресторане находятся двое клиентов. И тут мы переходим от убийства с преступным намерением к зверскому и гнусному. — Эти слова были заимствованы из сферы искусства — «зверское и гнусное убийство» каралось в этом штате смертной казнью. — Вместо того чтобы броситься наутек, как поступил бы заурядный грабитель, этот человек решает убрать свидетелей. Мисс Ремарди убита вот здесь одним выстрелом в живот.

Гаролд прошел двадцать футов к кабинке напротив парадной двери. Когда Гас только приобрел ресторан, зал был оформлен в средневековом духе. Два ряда кабинок из толстых досок, бугристых от слоев уретана, сходились у центрального панно. По углам его башнями высились прямоугольные вешалки.

Судя по всему, мисс Ремарди решила, что для спасения лучше всего будет попытаться отнять пистолет. На руках у нее синяки, один палец сломан. Но попытка не удалась. Материя ее форменной куртки вокруг раны обожжена, в кожу впились частички пороха. Следовательно, выстрел произведен в упор. По предварительному осмотру выходного отверстия раневого канала можно предположить, что пуля прошла через печень и аорту, поэтому женщина скончалась через несколько минут.

Эту пулю эксперты извлекли из центрального панно. Неровный круг засохшей крови указывал, где пуля вошла в древесину. Значит, Луиза умерла сидя. Кофейная чашка с ярким полумесяцем ее губной помады все еще стоит на столе, как и полная окурков пепельница.

Под стол, куда указал Гаролд, упала тарелка с остатками кетчупа. Среди фаянсовых осколков валялись кусочек мяса, полупустая пачка сигарет и разовая зажигалка.

— Мистер Джадсон ел в углу возле окна. Рафаэль убрал утром с того стола тарелку, стакан и баночку «севен-ап». На правой стороне костюма мистера Джадсона есть полоска пыли — видимо, он прятался под столом от пуль. Может быть, просто прятался. Но преступник нашел его.

Судя по отпечаткам ног в крови, следам волочения и изменению цвета кожи на трупах Гаса и Луизы, мистера Джадсона заставили под дулом пистолета оттащить оба тела в морозильную камеру в подвале.

Гаролд повел детективов, словно учеников выпускного класса, мимо стойки, где все еще сидела Мюриэл Уинн, в узкий дверной проем. Деревянную лестницу, по которой они спускались, освещала единственная лампочка. В кирпичном подвале их глазам предстали трое носилок-каталок для вывоза трупов, которые находились в камере, так как примерзли. Полицейский медэксперт Кумагаи провел несколько тестов и замеров, прежде чем оставить трупы оттаивать. Когда группа детективов приблизилась, Ларри услышал резкий голос Кумагаи, отдающего команды подчиненным. Гаролд предупредил шедших за ним полицейских, чтобы не споткнулись об электрические провода, протянутые по полу к нескольким светильникам, установленным в морозильной камере для фотосъемки.

Гаролд раскрыл авторучкой камеру пошире. Тело Джадсона лежало на виду, одна нога высовывалась в дверной проем. Гаролд указал на окровавленные подошвы ботинок. Их узор соответствовал оставленным наверху следам. Кумагаи и его сотрудники работали в резиновых перчатках в дальней стороне морозилки.

— После того как мистер Джадсон втащил тела в морозилку, ему связали руки электропроводом, заткнули рот кухонным полотенцем и, как при казни, выстрелили в затылок.

Гаролд водил авторучкой, указывая на все представлявшее интерес. Сила выстрела перевернула Джадсона на бок.

— А затем, видимо на радостях, наш герой вступил в противоестественную связь с телом мисс Ремарди.

Один из экспертов отошел в сторону, чтобы не заслонять останки Луизы. После предварительного осмотра тело вернули в то положение, в котором обнаружили, положили вниз лицом на пятидесятифунтовые мешки замороженного картофеля. Выше талии Луиза была одета в ржавого цвета форму служащих «Транснэшнл». Выходная рана в спине представляла собой аккуратную дырочку в ткани, словно женщина разорвала куртку, обо что-то зацепившись. Пятно крови, которое Ларри видел нечетко отпечатавшимся на стене кабинки, здесь было больше и темнело, словно краска. Юбка того же цвета и красные трусики были опущены до лодыжек, под накрахмаленным краем белой блузки, между похожими на дыни округлостями ее ягодиц был виден темный эллипс сфинктера, расширившегося с наступлением смерти. Кто-то попользовался ею в это место — там была краснота, означавшая, если Гаролд не ошибался, что это произошло сразу же после смерти, пока жизненные реакции были еще возможны.

— Следов изнасилования нет, но в трусиках лежал обрывок пачки презервативов, и обнаружен след смазки вокруг ануса.

По команде Грира один из молодых экспертов посветил туда фонариком. Гель в морозилке не испарился. Насильники в настоящее время боятся СПИДа и слышали о ДНК. «Если дело обстояло таким образом, сообщника не было», — подумал Ларри. Некрофилы и задолюбы не делают своих дел при зрителях. Даже у подонков есть стыд.

Гаролд коснулся нескольких процедурных вопросов и пошел наверх. Ларри остался в морозильной камере и спросил Кумагаи, можно ли кое-что осмотреть.

— Только ничего не касайся.

Кумагаи прослужил в полиции двадцать лет и твердо знал, что все полицейские — один тупее другого.

Ларри первый сказал, что в ходе расследования у него появляется нечто колдовское, но был в этом не одинок. Половина работников из группы расследования убийств после пары стаканчиков виски признавались, что иногда ощущают направляющее присутствие духов. Он не мог утверждать, что понимает это, но зло в таком масштабе, казалось, издавало какой-то космический шум. Как бы то ни было, но он часто начинал с момента серьезного общения с жертвой.

С минуту он постоял над Гасом. Если не считать участников групповых изнасилований, которые сегодня были подозреваемыми, а завтра убитыми, Ларри редко бывал знаком с жертвой. Гаса он знал только по необузданным иммигрантским манерам и омлетам — последнее всегда за счет заведения. Но Гас обладал удивительным даром, словно хороший учитель или священник, — он мог устанавливать связь.

«Я с тобой, дружище», — подумал Ларри.

Пуля пробила отверстие в затылочной кости Гаса. Он находился в той позе, в которой был обнаружен, лежа лицом на коробке с мясными пирожками, рот его был открыт. Дохлая рыба. Они все походили на дохлых рыб.

Как всегда, в такие минуты Ларри остро ощущал свою сущность. Вот его специальность. Совершено убийство. Как и все остальные, он думал о покупке нового садового шланга, о завтрашнем хоккейном матче, о возможности поиграть с сыновьями в футбол. Но ежедневно в какую-то минуту он проникал в замшелую пещеру убийства, в самую волнующую тайну этого понятия.

Оправдываться ему было не в чем. Люди убивают друг друга. И общество существует для того, чтобы ограничивать количество убийств. Для Ларри единственной, более важной работой, чем его, являлся труд матери. Прочтя кое-что по антропологии, он отвечал тем штатским, которые задавали вопросы: «А все скелеты, откопанные с застрявшим в черепе каменным топором? Думаете, это только что началось? Каждый способен на убийство». Ларри убивал. Во Вьетнаме. Бог весть, кого он отправлял на тот свет, стреляя в темноте из своей М-16. Покойников на своей стороне Ларри знал гораздо лучше. Но однажды во время патрулирования он бросил в туннель гранату и видел, как земля разверзлась и в воздух взлетели тела в фонтане грязи и крови. Первого человека разорвало на части, туловище было с одной рукой, без ног. Но двух других выбросило из-под земли целыми. Ларри помнил до сих пор, как они летели: один кричал, другой, видимо, был мертвым. Выражение его лица можно назвать потрясенным. «Значит, вот оно» — было написано на нем. Ларри до сих пор виделось то выражение. Теперь он уловил его на лице Гаса. Смерть — самое значительное событие в жизни, и оно всякий раз переполняло Ларри неотступным, захватывающим дыхание волнением. Такое же вызывают картины превосходных художников-реалистов — Хоппера или Уайета^[3].

Для жертв это был конец, миг капитуляции. Но мало кто сдавался добровольно. Когда смерть так близка и неожиданна, каждый человек бывает раздавлен ужасом и желанием — желанием жить и невыразимым ужасом от того, что настал конец. Никто, считал Ларри, в таких обстоятельствах не может умереть с достоинством. Пол Джадсон, лежавший у дверей морозильной камеры, определенно не смог. Это был обыкновенный житель пригорода, кроткого вида человек, только что начавший терять белокурые волосы, мягкие, как волоски на кукурузных початках. Видимо, он никогда не обнаруживал особых эмоций. Но теперь… Встав на колени, Ларри разглядел следы соли в уголках его глаз. Пол умер, со слезами вымаливая жизнь.

Наконец Ларри подошел к Луизе Ремарди. Она, поскольку ему предстояло заниматься ею, требовала особого внимания. Кровь Луизы запятнала громадные мешки, на которых лежало тело, но умерла она наверху. Ее разорвало пулей, словно здание взрывом бомбы. Артерии и внутренние органы источали кровь, которую продолжало качать неразумное сердце. Луиза сначала стала сонной, потом, когда в мозг поступало все меньше кислорода, у нее начались галлюцинации, может быть, жуткие, пока видения не превратились в таинственный свет.

С разрешения экспертов Ларри взобрался на груду мешков, чтобы взглянуть на ее лицо. Луиза была хорошенькой, с намечавшимся вторым подбородком, с красивыми широкими скулами. На ее темных волосах отражался яркий свет. Работая в ночную смену, она обильно пользовалась косметикой, старательно подводила большие карие глаза. У шеи была видна линия, где кончались румяна и начиналась природная бледность. Она была одной из тех итальянских красоток — Ларри знал многих, — которые после тридцати лет расплываются, но продолжают считать себя соблазнительными.

«Луиза, теперь ты моя девушка. Я о тебе позабочусь».

Наверху Ларри пошел искать Грира, чтобы выяснить, можно ли привлечь Мюриэл к этому делу. По пути остановился у стола, где молодой эксперт по фамилии Браун составлял опись вещей, выпавших из сумочки Луизы возле двери.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил он.

— Записная книжка с адресами.

Браун, поскольку был в перчатках, стал перелистывать для Старчека страницы.

— Красивый почерк, — заметил Ларри.

Кроме записной книжки, там были обычные вещи: ключи от дома, квитанции, мятные леденцы. Браун указал на лежавшие под обложкой записной книжки два смазанных презерватива в такой же темно-бордовой упаковке, какая была у нее в трусиках. «Что это означает, — подумал Ларри, — кроме того, что Луиза жила не монашкой? Может быть, убийца нашел их в сумочке, когда искал бумажник, и возбудился?»

Однако им не восстановить в точности все события. Ларри давно это знал. Прошлое есть прошлое, всегда ускользает. Не помогает и самая лучшая экспертиза. Значения это не имело. Но из прошлого получено сообщение: погибли трое. Без достоинства. В ужасе. И какой-то жестокий подонок всякий раз наслаждался своей властью, нажимая на спуск.

Встав у места, где была убита Луиза, Ларри закрыл глаза, чтобы еще раз установить связь с потусторонним миром. Он был уверен, что где-то, может быть, неподалеку некий человек ощущает мучительный трепет в сердце.

— Иду по твоим пятам, мразь, — сказал ему Ларри.

3
4 мая 2001 года
Бывшая судья

Сорокасемилетняя Джиллиан Салливан, недавно освобожденная из федеральной женской тюрьмы в Олдерсоне, штат Западная Виргиния, сидела с сигаретой в маленьком кафе, дожидаясь Артура Рейвена. В разговоре по телефону Рейвен, которого она знала больше десяти лет, подчеркнул, что хочет видеть ее по делу. Как и многие другие, Артур, видимо, не хотел, чтобы она сочла, будто он собирается утешать ее или предлагать помощь. Джиллиан уже не в первый раз подумала, стоило ли приезжать на встречу, и тут увидела Артура, входившего с толстым портфелем под мышкой.

— Добрый день, судья, — сказал он и протянул для пожатия руку. Прозвучало это фальшиво. Даже до скандального случая с ней он вряд ли обратился бы к ней «судья» в разговоре с глазу на глаз.

— Лучше Джиллиан, Артур.

— Извини.

— Это звучит неприятно.

Она загасила сигарету, подумав только теперь, что его беспокоит дым. Когда она была судьей, никто никогда не выказывал недовольства тем, что она курит. Дымить при людях было ее привилегией.

В свое время Джиллиан прошла путь от обвинителя до судьи, а потом до заключенной. Это был крайний случай, но ее причудливая стезя отражала природу юридического сообщества, весьма напоминающего труппу репертуарного театра, где каждый способен подставить другому ножку. Обвинитель, которому адвокат противостоял на суде, мог вдруг оказаться судьей. А потом, в частной практике, переманивать его клиентов еще лет десять. Соперничества и дружеские союзы со временем крепли или распадались, однако все успехи и провалы сохранялись в памяти сообщества.

Понимая все это, Джиллиан тем не менее сочла случай, вновь сведший ее с унылым, беспокойным, невысоким Артуром Рейвеном, не сулящим ничего хорошего. Тринадцать лет назад, пробыв год на судейской должности, Джиллиан получила назначение в уголовный суд для рассмотрения незначительных дел. Артур Рейвен был обвинителем, направленным в ее зал. Оба были новичками в своей работе, и тогда она была уверена, что ее перспективы гораздо более радужные, чем у Артура. В судебной практике было обычным делом находить обаятельных мужчин и женщин, умеющих притворяться скромными и доброжелательными, скрывая тем самым непомерные эгоизм и честолюбие. У Артура же на виду было неослабное упорство и такое стремление выиграть процесс, что почти граничило с отчаянием. На судебных заседаниях он вел себя так, что ей часто хотелось посоветовать ему принять успокоительную таблетку. Правда, даже по собственной оценке, она никогда не бывала особенно мягким или терпеливым судьей. Но кто мог винить ее за это? Судя по всему, Артур тщетно верил, что победа придаст ему более солидную репутацию, чего он явно жаждал.

Теперь Артур задал ей оскорбительно бестактный вопрос:

— Ну и как дела?

— Так себе, — ответила Джиллиан. Суть заключалась в том, что она несколько лет пыталась взять себя в руки, но у нее ничего не вышло. Бывали периоды — в течение нескольких лет постоянно, — когда постыдное положение, в котором она оказалась, сводило ее с ума.

— Ты по-прежнему замечательно выглядишь, — сказал Артур.

Джиллиан по опыту знала, что мотивы мужских комплиментов всегда подозрительны, представляют собой ступеньку к сексу или предлагают как-то использовать. Поэтому отрывисто спросила, в чем причина этой встречи.

— Ну что ж, — ответил Артур. — Позволь употребить твое выражение. Это звучит неприятно. Федеральный апелляционный суд поручил мне вести одно дело. Помнишь Ромми Гэндолфа?

Разумеется, Джиллиан помнила. За те годы, когда она рассматривала в суде тяжкие преступления, было вынесено только два смертных приговора. Во втором случае решение было навязано присяжными. Приговор Ромми Гэндолфу был целиком на ее совести. Суд проходил без участия присяжных. Она припоминала подробности того дела два месяца назад, когда получила из Редьярда письмо с типично безумным заявлением заключенного. Через десять лет после убийства он вдруг написал, что располагает очень важными сведениями, которыми хочет с ней поделиться. Возможно, некто, отправленный ею в тюрьму, теперь надеялся увидеть ее там и плюнуть ей в лицо. Напрягая память, она до сих пор могла зрительно вспомнить фотографии трупов в морозильной камере ресторана. В ходе слушания один из полицейских объяснил, что морозильник был вместительным, так как ресторан «Рай» славился большим меню. Странное заметание следов.

— Вот-вот, — сказал Рейвен, когда она описала дело. — Добрый Гас. Но ты знаешь правила. Я должен рассмотреть все факты. Бывают даже минуты, когда мне мерещится, что, возможно, Гэндолф невиновен. Моя помощница вникает во все подробности дела и обнаруживает поразительные вещи. Вот, взгляни-ка.

Рейвен достал из толстого портфеля несколько листов и протянул ей. Он хотел создать версию, что во время убийства Гэндолф находился в тюрьме за нарушение режима условно-досрочного освобождения. Документов сохранилось немного, и перечень судимостей Гэндолфа этого не содержал. Однако на днях Артур обнаружил распоряжение, из которого следовало, что его клиента доставили в суд утром пятого июля девяносто первого года из тюрьмы.

— И что говорит Мюриэл по этому поводу? — спросила Джиллиан.

Мюриэл Уинн, младший обвинитель по тому делу десятилетней давности, теперь стала первым заместителем прокурора и вполне могла на выборах в будущем году стать прокурором вместо Неда Холси. Джиллиан всегда недолюбливала Мюриэл, одну из тех бесчувственных женщин, которых зачастую формирует уголовный суд. Но, говоря по правде, уважение к обвинителям, хотя она сама некогда занимала эту должность, у Джиллиан почти исчезло, что объяснялось ее жизненным опытом в последние несколько лет.

— Она думает, что инспектор по надзору, должно быть, поехал и арестовал Ромми в то утро, чтобы он не уклонился от явки в суд, — ответил Артур. — Я не верю, что это могло произойти в пятницу, когда после праздника никому не хочется работать. Мюриэл еще говорит — смешно полагать, будто клиент и защитник могли упустить тот факт, — что Ромми находился в тюрьме, когда произошло убийство. Но его арестовали через четыре месяца после преступления, а Ромми не способен отличить сегодня от завтра.

Джиллиан решила, что Мюриэл права. Но ей не хотелось пускаться в спор. С Артуром она чувствовала себя вернувшейся к той благопристойности, которая, думалось ей, осталась в прошлом; она старалась быть беспристрастной. Однако несмотря на ее желание держаться нейтрально, он, видимо, ощутил некоторый скептицизм.

— Там было много уличающих сведений, — сказал Артур. — Я знаю. Ромми сам признавался почти двадцать раз. И даже если Христос спустится на землю свидетельствовать в пользу моего клиента, на этой стадии я все равно проиграю дело. Но этот человек ни разу не совершал нападений и вооруженных ограблений. Мольто и Мюриэл объясняли убийство тем, что Ромми находился под воздействием наркотика, но теперь все исследования показывают, что фенциклидин не возбуждает агрессивности. Так что, как видишь, это чушь.

— Артур, а почему апелляционный суд назначил тебя?

— Понятия не имею. Там всегда считают, что в крупных юридических фирмах есть людские ресурсы. Кроме того, возможно, помнят, какое впечатление осталось у меня от смертного приговора, когда я выступал обвинителем на процессе Франческо Фортунато.

— Того типа, который отравил всю свою семью?

— Три поколения, от дедов до внуков. Хохотал во время суда, когда мы упоминали имена его жертв. Но все-таки я чуть не упал в обморок, когда присяжные зачитали смертный приговор. После этого я перевелся в отдел финансовых преступлений. Возможно, я сам бы скончался, если б мне пришлось нажимать кнопку электрического стула. Однако в принципе я сторонник смертной казни.

Джиллиан, как ни странно, не являлась таким сторонником — ни раньше, ни теперь. Слишком много беспокойства. Десять лет назад после суда над Ромми Гэндолфом его адвокат Эд Мурковский признался ей, что выбрал процесс без участия присяжных, потому что слышал о ее взглядах. Но она сидела там не как законодатель. Если какое-то преступление могло оправдать существование смертной казни, совершенное Гэндолфом оправдывало.

— Артур, и что ты хочешь у меня узнать? Не изменила ли я свое мнение?

Мнение ее теперь не могло никого интересовать. Да и относительно виновности Гэндолфа у нее не было никаких сомнений — она вновь уверилась в ней два месяца назад, когда получила его письмо из Редьярда. Ей до сих пор помнилось другое замечание, которое сделал Мурковский, когда после вынесения приговора все, включая обвинителей, ненадолго собрались в ее кабинете. Джиллиан холодно отозвалась о защите ссылкой на невменяемость Гэндолфа, и Мурковский ответил: «Судья, это было лучше версии, которую он мог выдвинуть. Она явилась бы просто-напросто медленным признанием своей вины».

У нее мелькнула мысль объяснить все это Артуру, но тут он внезапно перевел взгляд на ее пепельницу. И она поняла, что Артур наконец перейдет сейчас к главному.

— Апелляционный суд проявляет необычайную любезность, — сказал он, — вероятно, потому что они назначили меня. Я попросил о возможности заняться поиском новых фактов, и оттуда поступило указание в местный суд разрешить мне заниматься этим до тридцатого июня. Потом они будут решать, дозволять ли Гэндолфу подавать новую апелляционную жалобу.

Поэтому я не пренебрегаю ничем. — Он наконец прекратил свои нарочитые старания не смотреть на нее. — Послушай. Я должен задать этот вопрос. Когда вела процессы по тяжким преступлениям, ты не делала того, что довело тебя до беды?

Джиллиан не особенно нравился этот разговор, но теперь, когда она поняла, к чему он клонится, ее охватил знакомый холод.

— Люди говорят так?

— Джиллиан, пожалуйста, не юли. И не оскорбляйся. Я делаю то, что должен делать.

— Нет, Артур. Я не брала денег, когда слушала уголовные дела. Никто не подкупал меня в деле Ромми Гэндолфа или в других тогдашних делах. Началось это в гражданском суде, где, казалось, было самым обычным явлением.

Она качнула головой, словно досадуя на собственную глупость или на то, что ответ слегка походил на оправдание.

— Хорошо, — сказал он, но явно задумался над тем, насколько она правдива. Рассматривая его, Джиллиан решила, что смотрится Артур не лучшим образом. Он был невысоким, никогда не выглядел особенно подтянутым, но теперь быстро старился. Синева вокруг глаз говорила о переутомлении и скверной диете, волосы редели. Хуже того, у него сохранялся вид ретивой охотничьей собаки, казалось, язык вот-вот свесится из угла рта. Потом она вспомнила, что в семье у Артура кто-то хронически болел. Может быть, это изнурило его.

— Судья, а как относительно выпивки?

— Выпивки?

— Были у тебя алкогольные проблемы, когда вела дело Ромми Гэндолфа?

— Нет.

— Ты не пила?

Он сомневался: Джиллиан понимала, что оправданно.

— Артур, а что говорят другие?

— Не важно, что они говорят, если ты скажешь, что не пила сверх меры.

— Пила, Артур. Но не до положения риз.

— Тогда еще нет?

Джиллиан немного помолчала. Рейвен, находясь во власти общих представлений, бил мимо цели. Она могла бы поправить Артура. Или ответить: «Этого никогда не было». Потом посмотреть, дойдет ли до него, но ей вспомнились указания, которые каждый квалифицированный юрист дает свидетелю: «Отвечайте на тот вопрос, который задан. Как можно короче. Не проявляйте никакой инициативы».

— Да, тогда еще нет.

Она бросила свои сигареты в замшевую сумочку и решительно ее защелкнула. Собравшись уходить, спросила, все ли у него. Артур вместо ответа стал водить толстым пальцем по краю своей кофейной чашки.

— У меня есть вопрос личного характера, — наконец сказал он. — Если ты не против.

Видимо, Артур хотел спросить о том, что интересовало всех. Почему? Почему она при таких блестящих перспективах опустилась до зависимости и вскоре до преступления? Рейвен по своей неотесанности мог совершить такую бестактность, и она почувствовала, как ее охватывает знакомое негодование. Почему люди не понимают, что для нее это необъяснимо? Но интерес Рейвена был более будничным.

— Я все думаю, почему ты вернулась сюда. Ты такая же, как я, верно? Без семьи? Без детей?

Если бы Рейвен отсидел в тюрьме, то, наверное, уехал бы. Однако Джиллиан почувствовала какое-то импульсивное нежелание сравнивать себя с Артуром. Она была одинокой, но по собственному выбору, и всегда считала это состояние временным. Ей было тридцать девять, когда за ней приехали агенты ФБР, однако брак, семья продолжали занимать видное место в ее представлении о собственном будущем.

— У меня умирала мать. И в управлении тюрем сочли, что я буду помогать в уходе за ней. В сущности, это было решением управления.

Этот ответ был неполным, как и все ответы, которые Джиллиан давала Артуру. Когда она вышла из тюрьмы, у нее не было гроша за душой — все забрали правительство и адвокаты. И Даффи Малдауэр, ее так называемый спонсор в программе двенадцати шагов, предложил ей жилье. Но все-таки она иногда недоумевала, подобно Артуру, почему вернулась на место преступления в полном смысле этого слова.

— Когда отведенный срок помощи по уходу истечет, возможно, попрошу разрешения уехать.

— Она умерла? Твоя мать?

— Четыре месяца назад.

— Мне очень жаль.

Джиллиан пожала плечами. Она еще не разобралась, как относится к смерти отца и матери. Правда, то, что она не размышляла о таких вещах, долгое время казалось одним из ее немногих достоинств. Дом и детство у нее были хуже, чем у большинства, лучше, чем у кое-кого. Алкоголики-родители, шестеро детей, постоянное состояние соперничества и войны всех против всех. Для Джиллиан единственным достоинством этого воспитания было то, что оно побуждало ее пробиваться в жизни. Это напоминало исход из Помпеи — от тлеющих развалин и отравленного воздуха можно только бежать. Цивилизации надо будет возрождаться в другом месте. Джиллиан возлагала все свои надежды на два достоинства — ум и красоту. Она была хорошенькой, сообразительной и, обладая этими ценными качествами, не видела, как прошлое может ей помешать. Джилл Салливан, родившаяся в том доме, преобразилась в ту Джиллиан, которую она создала своей волей. А потом уничтожила.

— Мой отец умер три месяца назад, и я до сих пор сам не свой, — сказал Артур, страдальчески наморщив низкий лоб. — Он постоянно сводил меня с ума. Думаю, такого нервозного человека свет не видел. Странно, что беспокойства не свели его в могилу много лет назад. Но знаешь, все эти метания и страхи мне всегда давали понять, как он нас любит.

Артур поднял на нее застывший, словно бы устремленный в прошлое взгляд. Он напоминал щенка, постоянно тычущегося влажным носом тебе в руку. Через секунду Артур показался обеспокоенным то ли тем, как много сказал о себе, то ли ощутил неловкость Джиллиан.

— Почему я рассказываю тебе об этом? — спросил он.

— Видимо, думаешь, что такой, как я, делать больше нечего, как тебя слушать.

Тон Джиллиан был совершенно разговорным, и сначала ей казалось, что в ее словах не должно звучать укора. Но укор прозвучал. Казалось, откровенная грубость ее замечания потрясла их обоих. По одутловатому лицу Рейвена прошла дрожь, потом он выпрямился и застегнул пуговицу на пиджаке.

— Извини, что докучал. Я ошибся, подумав, что у нас есть нечто общее.

Решив справиться с собой, Джиллиан нашла в сумочке пачку сигарет и закурила. Но когда чиркала спичкой, рука ее дрожала. Поддаться стыду было для нее большой опасностью. Тогда ей никогда не выбраться из-под горы обломков. Она смотрела, как пламя ползет по спичке, превращая серый картон в пепел. Услышала, как сидевший напротив Артур застегнул на портфеле «молнию».

— Возможно, придется вызвать тебя повесткой и снять показания под присягой, — сказал он.

«Вот тебе на, — подумала Джиллиан. — И конечно же, растерзать меня. Кстати, заслуженно».

— Повестку можно отправить по почте?

Артур спросил, как связаться с ней, не обращаясь в отдел федерального суда по условно-досрочному освобождению, и она сказала, что живет в цокольном этаже дома Даффи Малдауэра. Малдауэр, в прошлом католический священник, некогда был главным обвинителем в зале Джиллиан и, таким образом, постоянным противником Рейвена. Однако Артур даже не счел нужным поинтересоваться из вежливости, как он поживает. Вместо этого, не глядя на нее, равнодушно записал его адрес на электронный органайзер, одно из миллиона чудес, которые за четыре с половиной года, проведенные ею в заключении, стали необходимостью в жизни американцев. Между ними медленно расплывались голубые струйки табачного дыма. Подошла официантка и спросила, не хотят ли они еще кофе. Джиллиан подождала, когда она отойдет.

— Артур, я не хотела тебе грубить.

— Ничего, Джиллиан. Я знаю, ты всегда считала меня скучным.

Она с горечью улыбнулась. Но ощутила какое-то восхищение Артуром. Он повзрослел. Уже мог постоять за себя. И бил в цель. Тем не менее Джиллиан сделала еще попытку.

— Артур, я не особенно счастлива. И видимо, становлюсь еще несчастнее, встречая старых знакомых. Это мучительное напоминание.

Разумеется, она сказала глупость. Если на то пошло, кто счастлив? Не Артур же Рейвен, нескладный, непривлекательный, одинокий, да еще сестра с психическими проблемами. Эмоциональное состояние Джиллиан никого особенно и не заботило. Никто не сомневался, что она страдает. Но все считали, что заслуженно.

Артур, не ответив, поднялся, сказал только, что свяжется с ней, и пошел к двери. Глядя ему вслед, Джиллиан уловила свое отражение в дешевых, обрамленных золотистым узором зеркалах на поддерживающих потолок колоннах. Она часто пугалась, видя себя, потому что выглядела гораздо более беззаботной, чем была на самом деле. В этом было нечто, говорящее, что она, подобно нержавеющей стали, кажется несокрушимой. Она была высокой, стройной, и даже время не испортило очертаний ее красивых скул. Но яркость уже теряла. Рыжевато-белокурые волосы приобрели сероватый оттенок, предвестник седины; как у всех светлокожих, на ее лице была заметна каждая морщинка. Однако изысканные детали — хорошо сидящий саржевый костюм, нитка жемчуга, прическа с пробором — подчеркивали спокойное достоинство, которым она словно бы светилась. Это был вид, который она напускала на себя еще в подростковом возрасте. Фальшивый, как автопортреты, создаваемые почти всеми в юности. Но не был забыт ни он, ни видимость умения владеть собой, ни сопутствующая ей чрезмерная лживость.

Разумеется, она обманывала Артура Рейвена. Вводила в заблуждение ответами, потом больно уколола, чтобы он не задерживался, пытаясь узнать правду. Рейвена сбили с толку слухи, злобные сплетни, ходившие много лет назад, когда ее жизнь рушилась. Говорили, что она пьяница — но это было не так. Говорили, что за обедом она напивается и возвращается на судейское место почти неспособной к работе. Правда, она как-то заснула там, не просто вздремнула на минутку, а легла лицом на стол и погрузилась в такой глубокий сон, что, когда судебный пристав разбудил ее, на щеке остался след от кожаной папки. Высмеивали ее пьяное бормотание и сквернословие. Сокрушались о ее загубленных пьянством способностях, благодаря которым она поступила в Гарвардский университет и в тридцать два года стала судьей. Кудахтали о том, что она не вняла многочисленным предупреждениям прекратить пьянство. И все это время она хранила свой секрет. Джиллиан Салливан не была пьяницей, как гласили слухи, не «сидела на таблетках», как подозревали судебные служащие, настойчиво утверждавшие, что никогда не улавливали от нее запаха перегара. Нет, Джиллиан Салливан, в прошлом обвинитель, судья Высшего суда^[4], была героиновой наркоманкой.

Джиллиан не кололась ни разу. Дорожа своей внешностью, она даже в самом отчаянном расположении духа не хотела уродовать себя. Она курила героин — «гоняла дракона», по жаргонному выражению. Забивала косяк. Делала из алюминиевой фольги трубку и втягивала пары, когда порошок превращался от нагрева в липкую коричневую массу, а потом в едкий туман. Так получалось медленнее, проходили не секунды, а минуты до того, как охватывал прилив невероятного блаженства. Джиллиан всю жизнь была во всем осмотрительной, и этот изощренный способ приема наркотика соответствовал ее представлению о себе. Был более опрятным и менее поддающимся обнаружению — без следов от иглы, без предательских кровотечений из носа после нюханья.

Началось это с мужчины. Разве не всегда так начинается? Тоби Элиас, работавший в прокуратуре штата, был любезным, красивым, порочным. Джиллиан подумывала о том, чтобы выйти за него замуж. Как-то вечером он вернулся домой с дозой героина из улик по делу, которое вел. То был образец, который один сбытчик предлагал другому перед продажей, приобщенный к доказательствам и не возвращенный после вынесения вердикта. «А почему бы нет?» — спросил он. Тоби всегда ухищрялся представить порочность изысканной. Джиллиан очаровывало его насмешливое нежелание следовать правилам, существующим для других. В первый вечер они нюхали героин и потом ежевечерне уменьшали дозу. Нюханье приносило какой-то неземной покой, но повторять не стоило.

Месяц спустя Тоби шагнул под грузовик. Джиллиан так и не узнала, было ли это случайностью. Он не погиб. Несколько месяцев лежал на койке пластом, потом сидел в кресле-каталке жалкой развалиной. И она бросила его. Не хотела посвящать ему свою жизнь, раз он не мог ответить ей тем же.

Однако то был злосчастный поворотный пункт, теперь Джиллиан это понимала. Тоби так и не избавился от пагубного пристрастия, не избавилась и она. Спустя три-четыре месяца Джиллиан сама похитила образец. Во время процесса она разрешила эксперту защиты открыть опечатанный пакет с уликой, чтобы взвесить, сколько героина находилось в нем. Блаженство было теперь более восхитительным. Она отдавала распоряжения проводить пробы, когда в этом не было необходимости, провоцировала обвинителей запирать улики в ее кабинете, а не везти обратно в прокуратуру. В конце концов эти манипуляции были обнаружены. Под подозрение попал один из полицейских, и его перевели в отдаленный участок. После этого ей пришлось покупать героин на улицах. И она нуждалась в деньгах.

Теперь ее уже считали пьяницей. И в виде предостережения перевели из уголовного суда в гражданский, где она рассматривала дела о возмещении ущерба. Тогда один из сбытчиков, которым она выносила приговоры, узнал ее, красивую белую даму, шедшую украдкой по трущобному кварталу, меньше чем в миле от здания суда. Оттуда слух дошел до председательствующего судьи, нечистого на руку Брендана Тьюохи, и его прихвостня Ролло Косика. Косик явился к Джиллиан с этим известием и предложил деньги. Взамен она должна время от времени следовать его советам относительно исхода дела.

И она подчинялась. Всегда с сожалением, но жизнь уже превратилась в страдания между дозами героина. Однажды вечером раздался стук в дверь, последовала сцена из «1984» Джорджа Оруэлла или «Солнечного затмения» Артура Кёстлера. На пороге стояли прокурор и агенты ФБР. Ее уличили в получении взяток, а не в употреблении наркотиков. После их ухода Джиллиан плакала, ревела, вопила.

Потом она обратилась к Даффи, ее нынешнему домовладельцу. Даффи лечился от алкоголизма и стал опытным советчиком во времена, когда был священником. Когда Джиллиан судили, ее пристрастие к наркотику осталось единственной нераскрытой тайной. Что касается прочих, она чувствовала себя так, будто ее раздели донага и провели в цепях по Маршалл-авеню. Она не собиралась воскрешать все это теперь, тем более ради Артура Рейвена или ради убийцы, насиловавшего мертвых.

Однако внезапная злоба, прорвавшаяся в разговоре с Артуром, потрясла ее, словно обнаруженная у ног пропасть. Теперь она часами будет думать о Рейвене и о том, как изумленно раскрылся его рот после ее выпада. Вечером ей, чтобы не пойти и утопиться, понадобится Даффи, спокойный советчик.

Поняв это, Джиллиан поднялась из-за столика и снова увидела свое отражение. Снаружи она выглядела стройной, элегантной, старательно одетой женщиной. Но внутри таился ее злейший враг, некий демон, который даже после тюремного заключения и позора оставался неудовлетворенным, необузданным и неведомым.

4
5 июля 1991 года
Обвинитель

Из кабинки, напротив которой Мюриэл сидела за стойкой, раздался вопль, столь внезапный, что у нее едва не остановилось сердце. Негр в длинном фартуке, видимо, повар, поднялся и собрался уходить. Это, очевидно, пронзило душу сидевшей там женщины. Темноволосая, худощавая, она обессиленно прислонилась к нему. Молодой человек с блестящей серьгой в ухе сидел с жалким видом за ними.

— Вдова, — прошептал один из экспертов, нанося порошок на ящик под кассой. — Не хочет ехать домой.

Повар бережно придвинул миссис Леонидис к молодому человеку, тот неохотно обнял ее за плечи, а она продолжала неистово рыдать. В одну из минут безучастной, холодной ясности мысли, которой она славилась в прокуратуре, Мюриэл внезапно поняла, что вдова Гаса исполняет заведенный ритуал выражения горя. Плач и вопли были ее обязанностью. Более искренняя реакция на гибель мужа, подлинное оплакивание или даже облегчение наступит не скоро. Когда она будет наедине с собой.

Мюриэл с тех пор, как стала обвинителем, проявляла любопытство к родственникам убитых. Она не представляла, насколько это могло быть связано с ее отношением к родителям и мог ли кто-то из мужчин, включая покойного мужа, повлиять на нее в этом смысле. Но интересовалась этим со всей страстью, на какую была способна. И довольно быстро поняла, что страдания их возникают не только из-за утраты, но также из-за необъяснимости ее природы. Причиной их горя стали не какое-то роковое бедствие вроде тайфуна, не такой коварный и безрассудный враг, как болезнь, а человеческое зверство, безумная воля убийцы и неспособность царства разума и права остановить его. Эти люди имели все основания считать, что такого не должно было случиться, потому что не должно случаться по закону.

Справившись с собой, миссис Леонидис прошла мимо Мюриэл в туалет. Молодой человек довел ее до середины пути. И когда дверь туалета закрылась, бросил на Мюриэл робкий взгляд.

— Не могу разговаривать с ней, — объяснил он. — Мои сестры едут сюда из города. Они ее увезут. А меня никто не слушает.

Дряблый, пугливого вида молодой человек начал рано лысеть, волосы его были острижены коротко, как у солдата-новобранца. Когда он подошел поближе, Мюриэл увидела, что глаза и нос у него красные. Спросила, не родственник ли он Гасу.

— Сын, — ответил он с мрачной выразительностью. — Сын этого грека.

Молодой человек находил в своих словах какой-то горький юмор. Он представился как Джон Леонидис и протянул для пожатия холодную влажную руку. Когда Мюриэл назвала в ответ свое имя и должность, он неожиданно повеселел.

— Слава Богу. Разговор с обвинителем — вот чего дожидается моя матушка.

Джон похлопал себя по карманам, потом сообразил, что уже держит в руке пачку сигарет.

— Можно задать вам вопрос? — Молодой человек сел на табурет рядом с ней. — Я подозреваемый?

— Подозреваемый?

— В голову лезут всякие мысли. И кажется, единственный человек, который хотел бы убить Гаса, — это я.

— Вот как? — непринужденно спросила Мюриэл.

Джон Леонидис уставился на тлеющий кончик сигареты. Ногти его были нервно обкусаны.

— У меня бы не хватило смелости, — сказал он. — Но знаете, вся его доброта была саморекламой. Дома он вел себя по-свински. К примеру, заставлял мою мать стричь ему ногти. Можете себе представить? Летом сидит на задней веранде, будто султан, греется на солнце, а мать занимается этим. Смотреть противно.

Джон горестно покачал головой, а потом, негромко всхлипнув, заплакал. Мюриэл не ладила с отцом, умершим два года назад, и сразу же поняла бурю чувств в душе Джона. Том Уинн был президентом профсоюза рабочих автомобильной промышленности на фордовском заводе за Форт-Хиллом. Двуличный тип: на заводе говорил о братстве, а дома злобствовал. После его смерти мать Мюриэл неподобающе быстро вышла замуж за директора школы, в которой преподавала. Теперь она была счастливее в любви, чем дочь когда бы то ни было. Как и Джону, Мюриэл пришлось разбираться в противоречивых чувствах к отцу. Пока Джон пытался успокоиться, стискивая пальцами переносицу, Мюриэл держала ладонь на его руке, лежавшей на поцарапанном пластике стойки.

К тому времени, когда мать вышла из туалета, он взял себя в руки. Как Джон и предсказывал, едва он представил Мюриэл обвинителем, поникшая от горя Афина Леонидис сразу же воспрянула.

— Они заслуживают смерти, я хочу видеть мертвыми подонков, которые убили Гаса. Мертвыми. Собственными глазами. Спать не смогу, пока не увижу.

Вдова снова расплакалась и приникла к сыну, тот бросил поверх плеча матери на Мюриэл еще один мрачный взгляд.

Но Мюриэл понимала миссис Леонидис. Она тоже стояла за наказания. Ее мать, учительница, была сентиментальной, считала, что нужно подставлять другую щеку. Но Мюриэл неизменно соглашалась с отцом, который отстаивал некоторые жесткие методы в профсоюзе. Он говорил, что люди сами по себе не будут хорошими, им требуется какой-то стимул. В идеальном мире каждому, кто живет по правде, давали бы медаль. Но в реальной жизни для этого нет ни денег, ни времени. Поэтому требуется наглядный урок другого рода — уделом плохих должно быть возмездие. Не потому, что вид их страданий доставляет какую-то особую радость. Дело в том, что и в добре есть страдания — муки смирения, самоограничения. Хорошие заслуживают справедливости. И убийство должно караться смертью. Это часть того основополагающего взаимодействия, которая именуется законом.

Появился начальник сыскного отдела Гаролд Грир. Уговорил миссис Леонидис ехать домой, с Мюриэл вернулся в маленький кабинет Гаса.

— Я уже два часа жду кого-нибудь из прокуратуры. Томми Мольто нигде не могут найти. Ларри говорит, вы сообразительны.

Мюриэл пожала плечами:

— Подумайте, стоит ли ему верить.

Сдержанный по природе, Грир тем не менее весело рассмеялся. У Ларри, видимо, не бывало начальника, с которым бы он вполне ладил.

— Ну, если сможете раздобыть в выходной день ордер на обыск, для меня вы вполне сообразительны.

Мюриэл стала делать записи на оборотной стороне зеленого бланка для заказов, которыми пользовались официанты. Гаролду требовались ордера на обыск машин на стоянке и на всякий случай домов служащих Гаса. Напоследок она сочла нужным повторить слова Джона Леонидиса о желании убить отца.

— Черт, — произнес Грир и нахмурился. У обоих не было охоты досаждать понесшим утрату.

— Это просто шок, — сказала Мюриэл. — Вы знаете эти дела. Чего только не случается в семьях!

— Оно так, — согласился Грир. У него тоже была семья. — Раздобудьте мне эти ордера, ладно? И дайте на всякий случай номера своих телефонов.

Мюриэл не имела представления, где ранним утром в нерабочий день искать судью, который поставит подпись под ордерами. Когда Гаролд ушел, она осталась в крохотном кабинете и стала звонить домой судьям по уголовным делам. Голос Джиллиан Салливан, последней, кому позвонила Мюриэл, звучал, как всегда, грубо и сонно. Но она согласилась встретиться. Теперь Мюриэл нужно было ехать в здание окружного суда, где ей предстояло самой печатать ордера на машинке.

Ее охватило радостное возбуждение. В прокуратуре существовало правило: раз ты напал на какое-то дело, оно твое. Этот принцип не позволял заместителям прокурора оттеснять новичков, а политическим тяжеловесам пробиваться к лучшим заданиям. Но даже при всем при этом ей, видимо, достанется третья роль, так как дело будет очень серьезным. Обвинение станет добиваться смертной казни, если только Афина и Джон Леонидис не заявят, что не нужно больше смертей, а они явно не в этом расположении духа. Так что для тяжкого убийства никаких смягчающих обстоятельств нет, процесс будет громким. Мюриэл увидит свою фамилию на первой странице «Трибюн» еще до его окончания. Эта перспектива электризовала все нервы.

В детстве Мюриэл долгое время боялась смерти. Дрожала в постели, сознавая, что долгий путь взросления лишь приближает ее к ужасающей черноте в конце. Однако со временем она приняла совет матери. Существовал только один выход — прославиться, оставить по себе след, который не сотрется вечностью. Ей хотелось, чтобы через столетие кто-то поднял взгляд и сказал: «Мюриэл Уинн хорошо поработала, теперь нам всем живется лучше». Она не думала, что это будет легко. Необходимы упорный труд и риск. Но добиваться правосудия для Гаса, для всех этих людей было важным делом, частью нескончаемой задачи поддерживать бастион законности, препятствовать жестоким устремлениям, которые в противном случае захлестнут весь мир.

Выйдя на улицу, Мюриэл увидела на тротуаре Ларри. Он не пускал внутрь Стенли Розенберга — телерепортера с крысиным лицом, который занимался расследованиями. Стенли не переставал подлизываться, хотя Ларри отсылал его к Гриру. Наконец Старчек, от которого журналистам всегда было мало проку, попросту отвернулся.

— Гнусный стервятник, — сказал он шедшей рядом с ним Мюриэл. Она чувствовала, что мрачность, которую оставила позади, не покидает ее на серых улицах, словно въевшийся в одежду запах.

— Значит, Гаролд привлек тебя к делу?

— Ты молодчина, — ответила Мюриэл. Они подошли к ее «хонде». Она сдержанно поблагодарила Ларри и простилась, но он схватил ее за руку.

— Так кто же этот человек?

Не сразу поняв, о чем речь, Мюриэл сказала, чтобы он прекратил.

— Ты что, думаешь, я не узнаю?

После недолгих препирательств Мюриэл сдалась.

— Толмидж.

— Толмидж Лормен?

— Ну тебя, Ларри. Много ты встречал в жизни людей с именем Толмидж?

Толмидж, в прошлом конгрессмен, теперь лоббист и знаменитый адвокат, ведущий дела предпринимателей, был профессором договорного права, когда Ларри и Мюриэл учились на юридическом факультете. Три года назад жена Толмиджа умерла от рака груди, и Мюриэл свела с ним столь же безвременная смерть мужа. Отношения у них были пылкими, но встречались они редко. У Мюриэл всегда так велось с мужчинами. Однако в последнее время они сближались все больше. У Толмиджа обе дочери учились в колледже, и ему наскучило жить одному. А ей нравилось силовое поле вокруг него — рядом с Толмиджем всегда казалось, что вот-вот произойдут эпические события.

— Ты в самом деле собираешься замуж за Толмиджа Лормена?

— Мы не собираемся заключать брак. Я говорила тебе, мне одно время представлялось, что такая маловероятная возможность существует. Теперь об этом не может быть и речи. Я только хотела объяснить тебе, почему не прибегу, когда ты свистнешь.

— Свистну?

Хотя разговор казался нелепым, Мюриэл охватило какое-то приподнятое состояние, казалось, она парит над этой сценой. Вознеслась над собой. В последние несколько лет у нее часто бывали минуты, когда подлинная Мюриэл казалась невидимой. Крохотной частицей чего-то существующего, но не обладающего зримой формой. В юности она была обычной беспокойной девушкой, считавшей, что весь мир основан на обмане. Мюриэл до сих пор не совсем преодолела это убеждение. Она знала, что в мире каждый думает только о себе. Поэтому ее и повлекло в юриспруденцию — прельщала та сторона роли адвоката, которая требовала разоблачать людское притворство. Однако те же самые взгляды мешали сближаться с другими.

Вот потому-то Ларри и возвращался к ней снова и снова — она знала его. Он был умным — более умным, чем приятным. Ей нравился его желчный юмор, нравилось, что он хорошо ее понимал. Ларри был рослым, с польской и немецкой кровью в жилах. С наивными голубыми глазами, большим круглым лицом и белокурыми волосами, уже начавшими редеть. Обладатель скорее мужественной, чем красивой внешности, исполненный примитивной привлекательности. Любовная интрига с ним представляла собой эксцентричную причуду, характерную для ее ранних лет, когда детская своенравность казалась мятежом. Но Ларри был женатым и полицейским до мозга костей. Теперь она повторила себе то, что сказала ему, — ей надо чего-то добиться.

Оглядев улицу и убедившись, что на них никто не смотрит, Мюриэл взяла его за пуговицу рубашки под спортивной курткой. Фамильярно дернула на прощание, это была просьба не сердиться. Потом включила стартер. Двигатель заработал, и ее сердце при воспоминании о деле забилось чаще.

5
3 октября 1991 года
Проработка версий

По пути в аэропорт Дюсабль, где собирался продолжить расспросы о Луизе Ремарди, Ларри остановился в Пойнте взглянуть на один дом. Лет десять назад, после расследования убийства маклера по операциям с недвижимостью, Ларри взялся за реконструкцию домов и примерно каждые полтора года перепродавал их с немалой выгодой. Когда был помоложе, он смотрел на службу в полиции как на промежуточный этап. Эта работа ему нравилась, но, пока он не окончил юридический факультет и воспринял полицию как судьбу, он мечтал о более высоком положении среди властной элиты. Теперь все его устремления были связаны с недвижимостью.

Стоял теплый осенний день. Ларри разглядывал дом, который, как тайком сообщил ему маклер, будет объявлен к продаже на этой неделе. Пойнт, долгое время являвшийся прибежищем немногочисленного среднего класса афроамериканцев в округе Киндл, стал привлекать холостяков и молодые супружеские пары, искавшие недорогие дома поближе к Сентер-Сити. Большой дом викторианской архитектуры представлял собой сущий магнит для состоятельной молодежи. Он был разделен на квартиры, но многие характерные черты оставались нетронутыми. В том числе огражденные квадратные платформы вокруг башен, стоящих с обоих торцов, и забор из копьевидных железных прутьев, между которыми застревали пожелтевшие листья.

Кроме того, перед фасадом была большая солнечная площадка, где Ларри мог посадить циннии, настурции, георгины, гладиолусы, ноготки и хризантемы, чтобы цветы там были с мая по октябрь. Он открыл, что деньги, вложенные в насаждения, возвращаются в тройном размере. Как ни странно, садоводство становилось у Ларри, пожалуй, любимым занятием. Его дед по отцу был крестьянином в Польше. И любовь к земле передалась внуку. Ему нравилось, что это занятие пробуждает у него новые интересы. Среди зимы он думал о мерзлой почве, о гибнущих микробах и укрывающем землю снеге. Постоянно наблюдал за тем, под каким углом падают солнечные лучи. Каждый день думал, хочет дождя или нет. Под мостовой находится земля — он никогда не забывал об этом.

Время близилось уже к пяти часам, когда Ларри приехал в аэропорт. Оперативная группа, которую Грир собрал в ресторане «Рай», месяц с лишним осаждала аэропорт Трай-Ситиз, но, как и предвидел Ларри, Грир не смог руководить расследованием из управления полиции, находящегося в большом каменном здании Макграт-Холла. Управление представляло собой просто-напросто дворец средневековой архитектуры, полнившийся слухами о том, кто с кем трахается и какому недостойному подонку благоволит начальство. Никакой серьезной полицейской работы там не велось, все вечно брюзжали или болтали о политике. В августе агенты ФБР сочли, что взяли убийцу в Айове. Это не подтвердилось, но к тому времени почти все детективы вернулись к своим прежним делам. Поэтому, насколько Ларри мог судить, он один из оперативной группы по-прежнему писал отчеты о ходе расследования чаще, чем раз в две недели.

Луиза Ремарди оказалась настолько загадочной, что интерес Ларри к ней не остывал. Даже вскрытие возбудило вопросы о подлинных обстоятельствах ее смерти. Вокруг ее ануса Кумагаи обнаружил несколько поверхностных царапин с легкими потеками крови. Трупы не кровоточат. Ларри теперь считал, что она уступила первому сексуальному насилию, надеясь сохранить жизнь. Но что делал Джадсон, пока Луизу насиловали? Третья жертва, который в конце концов оттащил ее тело в подвал. Сообщник держал его под дулом пистолета?

Ларри остановил машину перед громадным административным центром, который недавно выстроила компания «Транснэшнл эйр». С появлением реактивных самолетов, не требующих длинной взлетно-посадочной полосы, «Транснэшнл» возобновила рейсы из Дюсабля. Пассажирами были главным образом бизнесмены и азартные игроки. Авиалиния предлагала билеты по сниженному тарифу в другие города Среднего Запада, в Лас-Вегас и Атлантик-Сити, самолеты летали туда круглые сутки. Программа имела поразительный успех. Три другие национальные авиакомпании купили себе права на полеты, и администрация окружного аэропорта санкционировала значительное расширение, надеясь уменьшить круглосуточную кутерьму в аэропорту Трай-Ситиз. Крупные сети ресторанов и гостиниц рыли неподалеку котлованы под фундаменты, а «Транснэшнл» недавно торжественно открыла новый административный центр на том месте, где пять лет назад находился заброшенный микрорайон. С фасада к зданию пристроили стеклянный портик. Это была типичная новая постройка — тонкие стены и яркое освещение. Модерн нравился Ларри не особенно.

Он обратился в службу безопасности «Транснэшнл» с просьбой организовать ему еще один разговор с Женевьевой Каррьере, билетной кассиршей, которую все называли лучшей подругой Луизы. Нэнси Диас, как и большинство работников этой службы, раньше служила в полиции округа Киндл. Когда приехал Ларри, она вызвала Женевьеву к себе в кабинет и оставила их наедине друг с другом.

— Эрно хотел поговорить с тобой потом, — сказала она ему, выходя из двери.

Эрно Эрдаи был заместителем начальника службы безопасности авиалинии и заправлял всеми делами. Ларри знал его много лет — они вместе учились в академии, — но Эрно поначалу не замечал его несколько раз, когда Старчек приезжал кое-что выяснить. Показывал, как высоко вознесся.

В кабинете Нэнси стоял письменный стол, покрытый окрашенным под дерево пластиком, яркий свет люминесцентных ламп компенсировал отсутствие окон. Женевьева сидела, скрестив ноги. Скромная, как школьная учительница, которой и была раньше. Муж ее учился на медицинском факультете, и она нашла, что легче и выгоднее работать здесь в ночную смену, чтобы иметь возможность днем быть с годовалым ребенком. Чуточку располневшая, с серебряным крестиком на шее, Женевьева была круглощекой, что подчеркивалось слегка неправильным прикусом. Воспитание приучило ее поднимать подбородок и смотреть в глаза собеседнику. Ларри во время прошлого разговора заметил в ее взгляде трепет чего-то невысказанного.

Они поговорили немного о ее ребенке. Прошлый раз Ларри расспрашивал ее в помещении кассы; там на конторке лежала раскрытая папка с фотографиями. Теперь он сказал, что хочет поговорить о деньгах.

— О деньгах? — переспросила Женевьева. — Мы о них ничего не знаем. Хотелось бы знать побольше.

— Нет, — сказал Ларри. — О деньгах Луизы. Женевьева нашла это еще более затруднительным. Сказала, что Кармайн, бывший муж, почти все месяцы урезывал алименты и Луиза вечно нуждалась. Жила она вместе со старой матерью и двумя дочерьми. Лет пять назад она перевелась в Дюсабль из большого аэропорта и работала, чередуясь с Женевьевой, по скользящему графику. Один день с восьми утра до шести вечера, другой с шести вечера до полуночи. Это расписание позволяло ей провожать утром дочерей в школу и встречать их, когда они возвращались. Даже каждый второй вечер ужинать дома. Спала она днем.

Как явствовало из описаний, Луиза была решительной женщиной, оказавшейся в обычном затруднении. Она родила Кармайну детей, а потом он ее бросил — может быть, она слегка растолстела, может, напоминала неприятным образом его или свою мать. Когда муж ушел, Луиза осталась с закладной на свой сказочный дом с четырьмя спальнями на Западном берегу. Решила, что дочери не должны страдать из-за отцовской глупости. И в результате оказалась в долгах. Ларри подсчитал по кредитным карточкам, что в прошлом году она выплатила тридцать тысяч долларов. Потом стала отсылать в банк весь чек, которым выплачивалась зарплата. Как же она платила за продукты и школьные принадлежности? Оказалось, что наличными. У Луизы бывали при себе деньги, куда бы она ни отправлялась.

Если в группе расследования убийств существовал еще детектив, способный разобраться в чьих-то финансовых делах, Ларри пока что не знал его. Он с чувством некоторой гордости выложил перед Женевьевой документы из банков за несколько месяцев. Луизу считали бесшабашной подругой Женевьевы — такой невоздержанной на язык, проводившей столько вечеров в клубах, спавшей со столькими мужчинами, что Женевьеве и не снилось. Ларри подозревал, что Женевьева знает об этом многое, но та изумленно покачала головой.

— Клянусь, никогда об этом не слышала.

Когда видишь много наличных денег, возникает мысль, что они добыты нечестным путем. Ларри проверил все фамилии в записной книжке Луизы через Национальный центр информации о преступности, но ничего не обнаружил. Он попытался найти в разговоре с Женевьевой приемлемое объяснение этим деньгам. Может, в жизни Луизы был какой-нибудь пожилой джентльмен?

— Если и был, — ответила Женевьева, — я не слышала о нем. После Кармайна Луиза не хотела иметь дел с мужчинами. По крайней мере не заводила любовных связей. Субботними вечерами она бывала в компаниях, но ни разу не упоминала о каком-то богатом поклоннике.

— А что скажете о других делах или знакомых, которые объясняли бы появление денег?

— Например?

— О наркотиках. — Ларри ждал любого ответа, но Женевьева казалась искренне потрясенной. — Такой пункт есть в ее личном деле.

В целях безопасности полетов всем служащим «Транснэшнл» приходилось ежеквартально сдавать мочу на анализ. Два месяца назад у Луизы обнаружились следы наркотиков. Потом, пока служба безопасности вела расследование, поступило анонимное сообщение, что она торгует наркотиками на работе. Вызвали руководителя профсоюза, и охранники заявили, что должны провести личный обыск, на который Луиза согласилась только после яростных протестов. Обыск ничего не дал, и на очередной сдаче анализа выяснилось, что тот результат был ошибочным. Однако узнав о ее наличных деньгах, Ларри стал думать, что дыма без огня не бывает. Служащие аэропорта имели прекрасную возможность для содействия наркокурьерам.

У Женевьевы была другая версия.

— То были козни, — сказала она. — Я знаю эту историю. Лу была вне себя. Анализы за все десять лет работы у нее всегда были безупречными. И после этого ее обыскивать? Разве это не подозрительно?

— В таком случае кто строил против нее козни?

— Луиза много болтала. Вы знаете эти дела. Видимо, раздражала кого-то.

— Не представляете, кого?

По выражению лица Женевьевы Ларри казалось, что на уме у нее есть несколько фамилий, но она не хотела повторять ошибку Луизы — говорить необдуманно. Он так и сяк пытался развязать ей язык, но Женевьева лишь сохраняла приятную улыбочку и все время строила глазки. Время шло. Ларри хотелось увидеться с Эрно, поэтому он отпустил Женевьеву, сказав, что, возможно, им понадобится встретиться снова. Судя по всему, ее не особенно радовала подобная перспектива. Такая уж у него работа. Зачастую приходилось восстанавливать против себя людей, которых он считал вполне порядочными. Знала ли Женевьева, откуда у Луизы брались деньги? Скорее всего. Но была совершенно уверена, что это никак не связано с убийством. Так или иначе, Женевьева оберегала память о подруге, и Ларри уважал ее за это. Может быть, Луизе помогал дядюшка-мафиозо. Может, ее мать, женщина старосветского типа, устраивала нелегальную лотерею, когда жила в Кевани, или, скорее, поддерживала дочь деньгами, давно хранившимися в матраце.

Ларри несколько минут ходил вокруг пальмы в горшке у двери кабинета Эрно, пока секретарша не впустила его. Начальник службы безопасности обретался в большом аэропорту, поэтому Эрдаи был здесь главным и занимал такой просторный кабинет, что мебели в нем казалось мало. В свете из больших окон блестел его письменный стол, где не было ничего, даже пыли.

— Можно задать вопрос? — спросил Эрно, когда они уселись. — Чиновники в Сентер-Сити всегда хотят заранее знать, прочтут ли они в газетах о том, что здесь кто-то проштрафился.

Эрно в пятьдесят шестом году тайком вывезли из Венгрии после того, как его отца повесили на столбе перед фамильным особняком. В его голосе до сих пор слышался, словно неуместный музыкальный фон, легкий акцент. Он растягивал некоторые гласные звуки и гортанно произносил кое-какие согласные. Но Эрно держался так, словно этого никто не мог заметить. Он был одним из тех, кто всегда делает вид, будто находится в курсе всех дел. Было понятно, что ему важно выяснить, что удалось раскопать Ларри. Но его любопытство давало Старчеку преимущество. Вместо ответа он раскрыл маленький блокнот и сказал, что не понимает, зачем было устраивать Луизе обыск, о котором упомянуто в ее личном деле. Обдумывая цену признания, Эрно пожевал губами и наконец, подавшись вперед, положил локти на стол.

— Только не записывай этого, — заговорил он, — но, думаю, мои ребята слегка обозлились. Как я слышал, эта Луиза всем досаждала. Ты видел ее характеристику в личном деле. «Строптивая». Видимо, она подняла шум, когда получила результаты того анализа, и кто-то подозрительный стал еще подозрительнее.

Произнося последнюю фразу, Эрно искоса взглянул на Старчека. Он давал понять, что его люди воспользовались сигналом как поводом для обыска. Такое случалось здесь постоянно. Женевьева в данном случае была права: язык довел Луизу до беды.

— Значит, обыск ничего не дал?

— Абсолютно, — твердо ответил Эрдаи. Полез в ящик стола и сунул в уголок рта зубочистку. Эрно был нервозным, худощавым. С узким лицом, длинным тонким носом и такими светлыми бровями, что они были едва видны. Ларри всегда его недолюбливал. Высокомерный Эрно часто морщился с кислым видом, словно унюхал какую-то вонь, идущую от собеседника. Видимо, он стал бы неплохим полицейским. Неглупым, серьезно относящимся к работе, но служить в полиции ему не пришлось. Еще учась в академии, он во время домашней ссоры застрелил тещу. Коронер включил в свой отчет показания жены Эрдаи: она подтверждала, что старуха бросилась на него с ножом. Однако начальник полиции не хотел брать человека, который совершил убийство из служебного револьвера, еще даже не получив значка.

По странной прихоти случая это обернулось для Эрно удачей. Чины из академии устроили его в службу безопасности «Транснэшнл». Он поддерживал общественный порядок в аэропорту, помогал таможенникам искать наркотики и следил за тем, чтобы никто не улетал без билета. На работу приезжал в костюме и галстуке. Теперь у него были хороший дом в пригороде, перспектива неплохой пенсии, акции авиакомпании и большой штат бывших полицейских под началом. Он преуспел. Но в течение многих лет оставался неудовлетворенным, торчал в баре Айка, где собирались полицейские. Ему хотелось иметь оружие, значок и вид крутого по должности человека. Потягивал пиво, слушал рассказы полицейских, сожалея о том, что прошло мимо него и чем уже могли похвастаться многие, может быть, даже включая Ларри.

— Ну и что ты думаешь о наркотиках? — спросил Эрно. — По-моему, Грир считает, что Луиза погибла случайно. Оказалась в неподходящее время в неподходящем месте.

— Может быть. Но у твоей Луизы водились большие деньги.

Эрно как будто оживился. Ларри знал, что он из тех иммигрантов, которые охотно говорят о деньгах, особенно собственных. Эрно, в сущности, не хвастался; ведя речь о своих акциях, он больше походил на человека, говорящего о низком уровне холестерина. Разве я не везучий? Он напоминал Ларри кое-кого из старых польских родственников, способных рассказать о каждом заработанном или истраченном долларе. Это характерная черта уроженцев Старого Света, деньги для них означали безопасность. Но когда служишь в группе расследования убийств, узнаешь о деньгах две вещи. Во-первых, из-за денег люди гибнут, хотя чаще это случается из-за любви. Во-вторых, денег всегда мало, когда в дверь тебе звонит полицейский.

— Откуда она брала их? — спросил Эрно.

— Об этом я хотел узнать у вас. Крала что-нибудь?

Эрно отвернулся и стал обдумывать вопрос. За окном «Боинг-737» садился на взлетно-посадочную полосу, словно утка на воду пруда. Самолет, ревущее чудо из алюминия, опускался к бетонному покрытию с легким креном, но приземлился благополучно. Ларри решил, что окна у Эрно с тройными рамами, потому что шума почти не было слышно.

— Билетов не крала, если ты об этом подумал, — ответил Эрдаи.

— Меня больше интересует, не запускала ли она руку в выручку.

— Исключено. У нас очень строгий учет.

— А билетов нет?

— Билетов? Их красть выгоднее всего. Листок бумаги может стоить здесь тысячу долларов. Но воры всегда попадаются.

Эрно описал процедуру. Кассирши заполняют билеты обычно с помощью компьютера, иногда от руки. Билет недействителен, если кассирша не отметится либо личным компьютерным номером, либо на выписанном вручную билете собственным штемпелем, металлической пластинкой.

— Бухгалтерия проверяет отрывной талон на предмет оплаты. Если билет не оплачен, у меня звонит телефон. И я отправляюсь к кассиру.

— Ну и как? Бывают звонки?

— Случается время от времени, что крадут один-два билета. Но знаешь, тысяч долларов таким образом не заколотишь, если речь идет о подобных суммах. Штемпели не пропадают. Это дело серьезное. Авиакомпания тут беспощадна. Пойдешь под суд, даже если прикарманишь доллар девяносто пять центов. Снисхождения никакого. И это действует. Все боятся до жути. Что ты выяснил в разговоре с Женевьевой? Имеет она какое-то представление, где Луиза прятала свое дерево, на котором растут деньги?

Ларри хмыкнул.

— Из нее клещами ничего не вытянешь.

— В самом деле?

— В самом деле. Не может она быть замешана в тех же делах, что и Луиза?

— Никогда не говори «никогда», но я все же скажу. Она тихоня тихоней. Соблюдает все правила. Может, вызвать ее повесткой на заседание большого следственного жюри? Такая, присягнув на Библии, не солжет. Держу пари, если прижмешь ее, то узнаешь, чем занималась Луиза.

Это была неплохая мысль, и Ларри записал ее в блокнот, хотя Мюриэл и Томми Мольто не выписали бы такой повестки. Большое жюри означало присутствие адвоката, который поднял бы вой, что порядочных белых людей хватают просто-напросто по наитию.

Эрно спросил, что еще думает Ларри.

— А что тут думать? Я не могу представить, чтобы Луиза держала здесь тотализатор, тем более что половина пассажиров летит в Лас-Вегас.

— Логично, — согласился Эрдаи.

— Ну а какие проблемы у тебя?

— Сейчас пока все спокойно. Главная наша головная боль — бродяги в зимнее время. Понимаешь, этой публике, которая обитает на улицах Норт-Энда, нужно забиться в какое-то теплое место. Они куда только не лезут — в туалеты, прячутся за каруселями для выдачи багажа. Воруют, пугают людей, гадят на пол.

— А проститутки?

Многие одинокие путешественники ищут женского общества. Молодая особа, вроде Луизы в служебной форме, могла их ублажать в обеденное время, в короткие перерывы, после работы, в глухие часы ночи, когда нечего делать. Но, как указал Эрдаи, проститутке здесь негде заниматься своим ремеслом.

— Помощи от тебя как от козла молока, — сказал Ларри.

Эрно уперся в щеку языком, что должно было означать улыбку.

— Собственно, — заговорил он, жестикулируя зубочисткой, — у меня, пожалуй, есть для тебя кое-что. Даже не знаю, стоит ли об этом упоминать. Есть у меня один малыш — ну, не малыш уже, парень. Даже не просто парень. Честно говоря, мой племянник, черт бы его побрал. Увидев его, ты вряд ли об этом догадаешься.

— Не настолько симпатичный?

— Нет, он симпатичный. Его отец был здоровенным красивым жеребцом. И он здоровенный красивый жеребец. Только у него другой цвет кожи.

— А, — произнес Ларри.

— Понимаешь, моя сестра… В детстве, когда я жил в Саут-Энде, все взрослые только и думали о том, как выдворить из города нубийцев. Видишь ли, они жили вокруг нас, и все считали, не нужны нам эти черномазые с их наркотиками и распутством. Fekete. По-венгерски это «черный». «Fekete!» вообще звучит проклятием. А тут еще девочки входят в возраст, когда им уже наплевать на маму, папу и всю католическую дребедень. Их представление о бурной жизни — немедля отдаться первому же черному малому, который с ними поздоровается. И моя младшая сестра Илона оказывается очень падкой на черное мясо.

Вот так и появляется на свет мой племянник. Родители не могут решить, кого убивать, себя или Илону. Тут старший брат, твой покорный слуга, начинает утешать их. Получается мыльная опера примерно в шестистах сериях. Время выслушать краткую версию у тебя есть? Иначе остальное будет непонятно.

— Будем считать его сверхурочным, — ответил Ларри.

— Ну так вот, малыш чернокожий, незаконнорожденный. Соседи знать его не хотят, он их и подавно. Сестра хочет сделать, как лучше, и только все портит. Отправляет его не в школу Святого Иеронима, а в бесплатную, так что парень не один там черный. Вскоре он связывается с другими, вступает в шайку, принимает наркотики. А я все это время будто держу руку в огне, пытаясь вытащить его оттуда. Первый приговор он получает за «т» и «синьку» — рецептурное болеутоляющее и сироп от кашля, дешевые наркотики в восьмидесятых годах до появления крэка, — я добиваюсь того, что приговор становится условным.

Только, знаешь, видимо, у черных это в генах. Он все катился вниз — я имею в виду наркотики. Перепробовал все. А способности у него прекрасные. Но вот расовая проблема все портит. Он ненавидит мать, презирает меня. Мы не можем сказать ему, как жить, потому что не знаем, каково быть черным в белой Америке. О, он может пересказать тебе любую идиотскую речь, какую ты только слышал. Я устраиваю его сюда на работу, но ему хочется быть руководителем, а не черномазым, стоящим возле металлодетектора. Кроме того, ему нужно повидать мир. Вступай в армию, так ведь? Через восемь месяцев его увольняют с лишением прав и привилегий — наркотики, — и мы отправляем его в Венгрию. «Мои корни не тут», — заявляет он и едет в Африку. Только, знаешь, что? Там никто не играет в баскетбол, он не выдерживает и недели. Возвращается и говорит, что готов стать взрослым. Решает, что хочет работать в фирме.

— В какой?

— В авиа. Видеть мир и получать за это деньги. Это совершенно нелепо, все авиалинии устраивают серьезную проверку и скорее возьмут на работу орангутанга, чем парня, судимого за наркотики. Но у меня уже много знакомых в транспортных агентствах. И я чуть ли не на коленях ползаю, но устраиваю его в «Тайм ту трэвел». Разрази меня гром, у парня все отлично. Коллинз — так его зовут — оканчивает курсы, получает лицензию агента бюро путешествий. Он любит ходить в пиджаке и галстуке. Любит общаться с людьми. Хорошо разбирается в компьютерах. Я уж думаю, может, все наладится, может, парень возьмется за ум. И само собой, он попадается с наркотиками и признается в торговле. Ему дают три года — добавляется первый приговор. Коллинз отбывает полтора. И теряет право работать в этом штате агентом бюро путешествий.

Клянусь, последнее злит его больше, чем полученный срок. Я говорю ему, хватит, уезжай от старых дружков. Лицензия его все еще действительна в тридцати шести штатах. Но конец ты уже знаешь. На прошлой неделе мне позвонили. Он сидит.

— За что?

— За торговлю героином.

— Много у него нашли?

— Шесть «зон», как они выражаются. Шесть унций^[5].

— Скверное дело.

— Очень скверное. Это будет третья судимость.

Третий приговор за торговлю наркотиками сулил пожизненный срок без права условно-досрочного освобождения, если племянник Эрно не раскроет что-то обвинителям. Ларри все еще не мог понять, к чему этот разговор. У Эрно было много знакомых в бюро по борьбе с наркотиками, к которым он мог обратиться.

— Думаю, ему придется развязать язык, — сказал Ларри.

— Понимаешь, если Коллинз выдаст тех подонков, с которыми имел дело, его нашпигуют свинцом. Но кажется, у него есть еще что-то. Знаешь, он звонит мне при каждой возможности. Я даю себе слово не снимать больше трубку, но что тут поделаешь? Вчера он хныкал, злился и посреди разговора сказал, что видел что-то или слышал по твоему делу.

— По этому?

— Да. Говорит, что видел у одного человека ювелирное украшение. И думает, оно принадлежало одной из тех жертв.

— Которой?

— Я не спросил. Слышал, что ты приедешь, и пообещал, что скажу тебе. Честно говоря, я хорошо знаю Коллинза, и, возможно, это тюремный треп — Руби сказал Труди, та сказала Джуди. Но если там взаправду что-то есть, ты должен его вызволить.

— У меня проблем с этим не возникнет, — сказал Ларри, — только пусть даст верные сведения.

— Само собой, — сказал Эрно.

Ларри записал его имя — Коллинз Фаруэлл. Когда он вышел из здания, уже смеркалось, и самолет с логотипом «Транснэшнл» на хвосте взлетал с раскатистым ревом. Настроение у Ларри было приподнятое, он сам не знал почему. Потом до него дошло, что он должен позвонить Мюриэл.

6
15 мая 2001 года
Письмо бывшей судье

Вошедшая с дождя Джиллиан Салливан показалась Артуру Рейвену сдержанной и безмятежно красивой, как всегда. Она встряхнула зонтик в просторном холле фирмы «О’Грейди, Штейнберг, Маркони и Хорген» и отдала мокрый плащ. Ее короткие торчащие волосы слегка поникли на влажном воздухе, но шитый на заказ темный костюм выглядел безукоризненно.

Артур повел ее в зал для заседаний, где посередине стоял стол с крышкой из зеленого гранита с белыми прожилками. Из окон тринадцатого этажа здания корпорации Ай-би-эм река Киндл виднелась в угасающем свете дня узкой речушкой. Джиллиан позвонила Артуру накануне. Сказала, что им нужно обсудить одно дело, не уточняя какое, и закончила разговор еще одним извинением за грубость во время их последней встречи. Артур ответил, что этот инцидент забыт. По укоренившейся привычке он не придавал значения обидам, исходящим от женщин, а в данном случае даже винил себя в том, что вызвал у нее такую реакцию. Трудно ожидать от людей вежливости, когда намекаешь, что они были пьяницами или продажными.

Артур вызвал по телефону Памелу. Дожидаясь ее появления, спросил Джиллиан, работает ли она.

— Торгую косметикой в магазине Мортона.

— Ну, и как тебе там?

— Целыми днями произношу комплименты сомнительной искренности. Два раза в месяц получаю зарплату. Честно говоря, большая ее часть уходит на пополнение гардероба. Но чувствую себя компетентной. Косметика и одежда, пожалуй, единственное, в чем я хорошо разбираюсь, не считая законов.

— Ты всегда была очаровательной, — сказал Артур.

— Никогда не чувствовала себя очаровательной.

— О, там ты бывала царственной. Право же. Я обожал тебя.

Артур чувствовал себя словно школьник, стоящий возле стола учительницы, но его смущение лишь вызвало у Джиллиан беглую улыбку. Разумеется, «обожал» было не то слово. Увлечения Артура редко бывали столь невинны. Фантазии его были пылкими, страстными, снедающими. Большую часть жизни с тринадцати лет он примерно каждые полгода влюблялся в прекрасную, недосягаемую женщину, заполнявшую его сознание, словно мираж. Джиллиан Салливан, королева здания суда, обладавшая поразительной внешностью и отпугивающим умом, как нельзя лучше подходила для этой роли. Артур увлекся ею вскоре после того, как был назначен в ее зал. На заседаниях и совещаниях, находясь близко к судье, всегда утонченно одетой и сильно надушенной, он часто бывал вынужден класть блокнот так, чтобы скрыть начинающуюся эрекцию. Вряд ли он был единственным обвинителем, остро ощущавшим плотскую притягательность Джиллиан. Мик Гойя, как-то подпив в таверне у здания суда, наблюдал, как Джиллиан проходит мимо, холодная и изящная, как пальма. «Я бы стал трахать стену, — сказал он, — если б думал, что за стеной эта женщина».

Джиллиан даже после падения со своей вершины еще долго волновала Артура. Из-за своих неприятностей она сильно похудела, но выглядела гораздо лучше, чем несколько лет назад, когда Артур видел ее побледневшей, с испитым лицом. И теперь он был радостно взволнован ее появлением.

Вошла Памела и очень холодно, даже не улыбнувшись, пожала ей руку. Уже того, что эта женщина приговорила Ромми к смерти, было достаточно, чтобы Памела считала ее своим врагом. А когда Артур объяснил ей положение Джиллиан, она ужаснулась. Судья, бравшая взятки! Наблюдая за ледяными манерами Памелы, Артур понял, что Джиллиан должна часто вызывать такую реакцию, особенно появляясь в святилищах закона. То, что она приехала, было мужественным поступком.

Все трое сидели у торца гранитного стола, куда падали медно-красные лучи заходящего солнца. Артур сказал Памеле, что, видимо, их встреча десять дней назад заставила судью Салливан вспомнить какие-то подробности. Но Джиллиан открыла застежку сумочки.

— Думаю, вам следует это прочесть.

Она выложила на стол белый конверт. И еще до того, как придвинула его Артуру, он увидел в верхнем левом углу отпечатанный адрес редьярдской тюрьмы, а внизу написанный от руки номер камеры заключенного.

В конверте лежало письмо, датированное мартом этого года, написанное аккуратным почерком на двух желтых листах. Артур стал читать, Памела встала за его плечом.

Уважаемая судья!

Меня зовут Эрно Эрдаи. Я заключенный в корпусе строгой изоляции редьярдской тюрьмы, отбываю десятилетний срок за причинение тяжких телесных повреждений, выстрел в человека в состоянии самозащиты. Срок кончается в апреле 2002 года, но я вряд ли доживу, потому что у меня рак и вообще скверное здоровье. Может, вы не помните, но я был заместителем начальника службы безопасности авиалинии «Транснэшнл эйр», главным в аэропорту Дюсабль, и несколько раз бывал у вас в судебном зале, когда мы подавали жалобы на происшествия в аэропорту, в основном на нарушающих правила пассажиров. Но я не собираюсь предаваться воспоминаниям, хотя, если вам интересно, времени для этого у меня полно. (Шутка.)

Пишу я вам потому, что располагаю некоторыми сведениями относительно одного дела, которое вы слушали и приговорили подсудимого к высшей мере. Он сидит в камере смертников и первый в списке на исполнение приговора, поэтому дело срочное, так как, думаю, то, что я должен сказать, будет иметь большое значение для судьбы этого человека.

Я не хочу вести об этом речь с кем попало и, честно говоря, никак не могу привлечь внимание тех, кого нужно. Два года назад я написал детективу, который расследовал это дело, Ларри Старчеку, но теперь я интереса для пего не представляю, потому что не могу принести ему никакой пользы. Писал и в Службу государственных защитников, но эти люди не отвечают на письма своих клиентов, тем более заключенного, о котором даже не слышали. Может, причина в том, что много лет был наполовину полицейским, но я ни разу не встречал адвоката, которому бы симпатизировал или доверял полностью. Возможно, в этом смысле вам больше повезло. Но я отклонился от темы.

Не будь у вас своей проблемы, я, наверное, написал бы вам уже давно. Слышал, вы уже освободились, и мне теперь проще обращаться к вам. Заключенные не судят. Надеюсь, вы возьмете на себя труд исправить то, о чем в свое время не имели верных сведений. Письма, которые я отправляю отсюда, проверяются — вы и сами, наверное, знаете это, — так что, пожалуй, больше ничего сообщать не буду. Неизвестно, как в здешней администрации среагируют на такие вещи. Путь не близкий, но вам следует приехать сюда и выслушать все в личной беседе. Если посмотрите мне в глаза, то поймете, что я не обманываю.

Искренне Ваш

Эрно Эрдаи.

Памела сжала плечо Артура, видимо, когда дошла до того, что сведения, которыми располагает этот заключенный, будут иметь большое значение для того, состоится ли очередная казнь. Он подумал, что нужно снова напомнить ей об осторожности. Ромми даже не упоминался в письме. И каких только розыгрышей не устраивали заключенные, буквально худшие люди на свете.

Джиллиан ждала их реакции. Артур спросил, вспоминается ли ей хоть как-то Эрно Эрдаи, но она покачала головой.

— И почему ты уверена, что он ведет речь о моем клиенте?

— Артур, я вынесла всего два смертных приговора, другого осужденного, Маккессона Уинго, казнили в Техасе много лет назад. К тому же его дело расследовал не Старчек.

Артур повернулся к Памеле, ожидая ликования, но она разглядывала конверт, в котором пришло письмо Эрдаи, сосредоточась, видимо, на почтовом штемпеле.

— Значит, вы получили его в марте? — Она смотрела Джиллиан в лицо. — И два месяца ничего не предпринимали?

Ее вызывающий тон удивил Артура. Памела обычно держалась в присущей ее поколению манере, со сдержанным дружелюбием. Это означало — ничто в жизни не стоит нервотрепок.

— Теперь все мы здесь, — мягко сказал Артур. Однако Памела определенно была права. Джиллиан слишком долго решала, что делать с этим письмом.

— Я восприняла его всерьез после нашей встречи, — сказала Джиллиан Артуру.

Памелу это не удовлетворило.

— Но так и не съездили туда повидать этого человека?

Джиллиан нахмурилась.

— Это не мое дело, мисс.

— А смотреть, как казнят невиновного, — ваше?

— Перестань, ради Бога!

Артур сделал Памеле останавливающий жест, словно уличный регулировщик. Она умолкла, но все-таки бросила злобный взгляд в сторону бывшей судьи. Артур спросил Джиллиан, можно ли Памеле сделать копию письма, та, прикрывая лицо тонкой веснушчатой рукой, кивнула. Когда Памела схватила листы, Артур был уверен, что Джиллиан Салливан недоумевает, с какой стати взяла на себя труд приехать.

* * *

В то время, когда Джиллиан была обвинителем, а затем судьей, у нее существовало твердое правило: всегда сохранять спокойствие. Какими бы ни были подлыми подсудимый или адвокат, она не доставляла им удовольствия эмоциональной реакцией. Когда молодая помощница Артура выходила широким шагом из зала, первым побуждением Джиллиан было дать ей совет: будьте сдержаннее.

— Что она у тебя такая необузданная? — спросила Джиллиан после того, как громко хлопнула дверь.

— Хочет стать знаменитым адвокатом, — ответил Рейвен. Судя по тону, это была не совсем похвала.

— Артур, я до сих пор постоянно получаю письма от заключенных. Даже не знаю, как они находят меня. И в них сплошная бессмыслица.

В письмах были, как и следовало ожидать, сексуальные фантазии, вызванные памятью о красивой, облеченной властью женщине. Несколько обращений, отправленных в тщетной надежде, что теперь, зная, каково в заключении, она может пересмотреть некоторые обстоятельства дела и смягчить приговор.

— Я не могу воспринимать их всерьез, — сказала Джиллиан. — Артур, ты понимаешь, что это за письмо. Шайки там вечно что-то замышляют.

— Эрно Эрдаи? Белый, судя по имени. Ромми черный. И слишком уж слабоумный, чтобы какая-то шайка брала его к себе. В деле нет никакого упоминания о шайках.

— Там возникают всевозможные союзы. Как в войне Алой и Белой розы.

Артур пожал плечами и сказал, что единственный способ выяснить истину — поговорить с Эрдаи.

— Думаю, тебе нужно туда съездить, — ответила Джиллиан. — Потому и привезла письмо.

— В нем сказано, что он хочет говорить с тобой.

— Оставь, — сказала Джиллиан и полезла в сумочку. — Курить можно?

Рейвен ответил, что здесь не курят. Где-то есть курилка, но в воздухе там сплошной дым. Джиллиан, готовая, как всегда, сдерживать желания, застегнула сумочку.

— Мне даже не подобает ехать туда, — сказала она.

Артур скорчил гримасу, видимо, силясь сдержать улыбку. И Джиллиан сразу же поняла. Никто не может наказать ее за несоблюдение этических норм, лишить судейской должности или диплома юриста. Это уже сделано. Все, за что не могли посадить в тюрьму, теперь было допустимо.

— Джиллиан, никто не осудит меня да и тебя за то, что мы поедем его выслушать. Он откровенно пишет, что думает об адвокатах.

— И все равно вполне может поговорить с тобой.

— Или возненавидеть меня и потом отказаться разговаривать с нами обоими. Джиллиан, в моем распоряжении полтора месяца, потом апелляционный суд решит, сажать ли этого человека на электрический стул. На этой стадии я не могу терять время или рисковать.

— Артур, ехать в Редьярд я не могу.

При этой мысли у нее внутри что-то сжалось. Ей не хотелось снова дышать тем мертвенным воздухом или иметь дело с извращенной реальностью обитателей тюрьмы. Большую часть срока она провела в изоляторе, отдельно от большинства заключенных, так как управлению тюрем трудно было выяснить, чью сестру или дочь Джиллиан обвиняла или судила и кто мог питать к ней за это убийственную злобу. Ее это вполне устраивало. Она редко чувствовала себя спокойно даже с женщинами, попавшими в тюрьму беременными или изолированными за то или другое нарушение режима. Неизменно в собственном представлении все они являлись жертвами и зачастую были таковыми в действительности. Большинство их от безнадежности опускались. Немногие были неунывающими. Некоторые даже приятными собеседницами. Однако рано или поздно приходилось сталкиваться с отрицательными чертами характера: лживостью, вспыльчивостью. Их представление о мире напоминало дальтонизм в том смысле, что видеть некоторые аспекты нормальности они были просто неспособны. Она держалась особняком, помогала разбираться с юридическими проблемами, и к ней обращались, несмотря на все ее возражения, «Судья». Казалось, всем — заключенным и даже служащим — доставляло удовольствие знать, что кто-то из могущественных получил срок.

Однако Рейвен не собирался сдаваться.

— Послушай, я не хочу читать нравоучений, — сказал он, — но у этого Эрдаи есть резон, разве не так? Ты принимала решения. Ты признала того человека виновным и приговорила его к смерти. Разве на тебе не лежит никакой ответственности, если мой клиент не заслуживает смертной казни?

— Артур, если на то пошло, я уже сделала больше, чем должна.

Джиллиан боролась с собой несколько дней, прежде чем решилась везти ему письмо. Она понимала, что глупо рисковать, снова встречаться с Рейвеном, который мог стать более пытливым в расспросах о ее прошлом. Никакой преданности закону, уловками и головоломками которого некогда восхищалась, она не чувствовала. Закон, подобно властелину, изгнал ее из своего царства. Но при воспоминании о своем жестоком замечании Артуру она страдала. Так что приехать сюда ее заставил не закон, а правила, составленные для себя с отеческой помощью Даффи, ее домовладельца и спонсора. Хватит неприятностей, хватит нечаянных унижений себя и других. Раз провинилась, заглаживай вину.

Джиллиан все сильнее хотелось курить, она поднялась и пошла в угол зала. После выхода из тюрьмы она еще ни разу не бывала в юридических конторах, и эта шикарная атмосфера казалась ей какой-то нелепой. За то время, пока ее не было на воле, все очень разбогатели. Трудно было представить себе, что нормальные люди живут с такой роскошью — мебель из дорогих сортов дерева, гранит, серебряный кофейный сервиз шведского производства, кресла на роликах, обитые мягкой кожей. Она никогда не жаждала ничего этого.

Глядя на нее, Артур машинально поглаживал рыжеватые волосы, торчащие на тех местах, где сохранились. Судя по виду, он, как всегда, напряженно работал — галстук был распущен, на руках и манжетах рубашки были чернильные пятна. Джиллиан инстинктивно искала способ отвлечь его.

— Артур, как твоя сестра? Мне память не изменяет? Это она болела?

— Она шизофреничка. Я поместил ее в клинику, но постоянно бываю там. Последними словами отца, сказанными мне, были: «Заботься о Сьюзен». И неудивительно. Я постоянно слышал их от него с двенадцати лет.

— Есть другие сестры или братья?

— Нет, только мы двое.

— А когда умерла ваша мать?

— Мать жива-здорова. Она просто бросила нас тридцать лет назад, когда заболела Сьюзен. Надолго уехала в Мексику, потом возвратилась. Была эдакой свободной личностью. И представляла с отцом странную пару. У нее есть домик здесь, в Сентер-Сити, и она живет на то, что зарабатывает натурщицей в школе искусств при музее.

— Обнаженной натурщицей?

— Ну да. «Артур, человеческое тело прекрасно в любом возрасте». Видимо, дело в том, что рисовать морщины задача более сложная. Не знаю.

Рейвен улыбался как-то неуверенно, слегка смущенный тем, в чем исповедовался.

— Ты видишься с ней?

— Изредка. Но это все равно что навещать какую-нибудь четвероюродную тетушку. Знаешь, в школе у меня было несколько друзей, негров, их воспитывали бабушки. Матерей своих они знали так же, как я — будто старших друзей. Вот так я и рос. Что тебе еще известно?

Артур улыбался все так же неуверенно. Миссис Рейвен явно была полной противоположностью Мэй Салливан, требовавшей власти над всеми членами семьи. Она обладала блестящим, острым умом, но ежедневно, когда Джиллиан возвращалась из школы Святой Маргариты, на кухонном столе у нее стояла откупоренная бутылка виски. Вечер неизменно проходил в одних и тех же болезненных догадках. На кого мать ополчится? Будет орать или, как часто бывало в ее скандалах с отцом Джиллиан, даст рукам волю? Ее приступы гнева часами держали десятерых обитателей дома в испуганном молчании.

Артуру был как будто приятен интерес Джиллиан к себе, но он тем не менее стал вновь склонять ее съездить к Эрдаи. Она вспомнила, что дисциплина всегда была одним из его профессиональных достоинств.

— Даже не знаю, как уговорить тебя, — сказал он. — Я многого не прошу. Просто облегчи мне разговор с этим человеком.

Артур пообещал, что ей даже не придется выслушивать показания Эрдаи и что сам отвезет ее туда и в тот же день привезет обратно.

— Джиллиан, послушай. У меня в мыслях не было браться за это дело. Его навязал мне суд. И теперь я уже четыре недели не знаю выходных. Но пойми, это мой долг, я исполняю его. И вынужден просить тебя о помощи.

Откровенно горестный, обезоруживающе смиренный Артур протянул к ней короткие руки. Улыбался он так же, как во время рассказа о матери: это все, что он знал, и ничего с этим нельзя было поделать. Джиллиан осознала, что он приятный человек. Он повзрослел, чтобы стать приятным. Он стал человеком, знающим о себе больше, чем она могла бы подумать. Он знал, что является усердным работником, поборником справедливости, и знал, что есть люди вроде нее, считающие таких, как он, скучными. Тут она внезапно поняла, что это было ее ошибкой. Не единственной. Одной из многих. Нужно было относиться к Артуру с гораздо большим уважением. Осознание этого было шагом в восстановлении ее личности. Теперь ей стало ясно, что она стремится к этому восстановлению. Где-то в глубине души она давно хотела преобразиться.

— Я поеду, — сказала Джиллиан.

Слова эти, едва были произнесены, показались сброшенным с полки драгоценным фарфором. Глядя на их падение, она сразу же подумала, что совершила ужасную ошибку. Ей не хотелось ничего, кроме надежной, защищенной отболи жизни. Она жила одним днем и сводила к минимуму соприкосновение с прошлым.

Провожая Джиллиан в красивый холл, Артур рассыпался в бессвязных благодарностях, потом принес ее мокрый зонтик и плащ. Паркетный пол был покрыт громадным ковром с яркими узорами, созданием современного мастера. Джиллиан, все еще глубоко потрясенная, разглядывала абстрактные фигуры. Уже второй раз за нее с Артуром Рейвеном разговаривал некий дух, похожий на лесного эльфа.

Джиллиан отрывисто попрощалась и спустилась на скоростном лифте, совершенно ошеломленная трепетным ощущением в груди, напоминавшим легкое пламя в углу клетки. Ощущение длилось недолго, и она не пыталась понять, не надежда ли это.

7
4 октября 1991 года
Тюрьма

У большинства заключенных было по нескольку имен. Если обнаружится, что у тебя уже есть судимость, надежды получить оправдание или освобождение под залог гораздо меньше. Поэтому преступники при аресте склонны забывать, какое имя им дала мама. Обычно арестованные проводили в камере несколько недель, покуда отдел опознавания в Макграт-Холле сравнивал взятые отпечатки пальцев с теми, что имелись в архиве, и выяснял, кто есть кто.

К несчастью для Коллинза Фаруэлла, его личность установили быстро. Когда Ларри звонил Мюриэл, в тюрьме уже знали его настоящее имя. Мюриэл выступала обвинителем по делу об ограблении банка, но согласилась приехать в тюрьму после судебного заседания. Когда она приехала, Ларри сидел на одной из гранитных плит, служащих скамьями в вестибюле, и не сводил с нее больших голубых глаз.

— Отлично выглядишь, — сказал ей Ларри.

Отправляясь на процесс, Мюриэл оделась в красный костюм. На лице у нее было гораздо больше косметики, чем в те дни, когда она перебирала дела в прокуратуре. Ларри с обычной фамильярностью коснулся одной из ее больших обручей-сережек.

— Африканские?

— Совершенно верно.

— Красивые, — сказал он.

Мюриэл спросила, в чем проблема, и Ларри подробно рассказал ей, что накануне услышал от Эрно. Было пять часов, и заключенных заперли для переклички. Это означало, что придется ждать.

— Хочешь, пока суд да дело, взглянуть на него? — спросил Ларри.

Он показал надзирателю значок, они вошли и поднялись на решетчатые настилы, идущие вдоль камер с дверями из стальных прутьев. Мюриэл шла медленно. Она не успела переобуться, и ступать на высоких каблуках по решетке было нелегко. Если б она споткнулась, это могло бы кончиться не только смущением. Вольные приучились держаться подальше от камер. Мужчин заключенные едва не удавливали галстуками, женщинам, естественно, приходилось хуже. Подчиненные шерифу надзиратели поддерживали с заключенными перемирие, основанное на принципе «живи и давай жить другим», и не всегда спешили вмешаться.

По пути им представала обычная тюремная реальность — черные лица, дурные запахи, бросаемые в спину оскорбления и насмешки сексуального характера. В некоторых камерах мужчины натянули бельевые веревки, разделяя и без того тесное пространство. Зачастую к прутьям были приклеены фотографии членов семьи или снимки девиц, вырезанные из журналов. В ожидании переклички люди сидели или спали, слушали музыку по транзисторам, перекликались с соседями зачастую на условном языке. Надзиратель в желто-коричневой форме, рослый негр, пошел сопровождать их после того, как они миновали последние ворота, и был явно недоволен тем, что его побеспокоили. Он дважды ударил дубинкой по двери, давая понять, что это камера Коллинза, и неторопливо отошел, ведя концом дубинки по прутьям, дабы заключенные знали, что он поблизости.

— Кто из вас Коллинз? — спросил Ларри двух людей за дверью. Один из них сидел на унитазе, другой, просунув руки между прутьями, играл в карты с заключенным из соседней камеры.

— Ну и жизнь. Ни уединения тебе, ничего.

Коллинз взглянул на Мюриэл, но продолжал заниматься своим делом, не считаясь с их появлением.

Они ненадолго отошли. Когда вернулись, Коллинз застегивал «молнию» на оранжевом комбинезоне.

— Ты нарко или кто? — спросил Коллинз, когда Ларри показал ему значок. У него была не очень темная кожа, светлые глаза и коротко остриженные негритянские волосы. Как и говорил Эрно, он был рослым, красивым. Почти оранжевые глаза его светились, как у кота, и он хорошо сознавал, что привлекательно выглядит. Посмотрев на Мюриэл, Коллинз расправил на плечах комбинезон.

— Из группы расследования убийств, — ответил Ларри.

— Я никого не убивал. Такими делами не занимаюсь, начальник. Вы, должно быть, пришли за другим черномазым. Я не убийца, я любовник.

В подтверждение своих слов Коллинз пропел несколько тактов из песни Отиса Реддинга, вызвав тем самым значительное оживление в нескольких камерах на верхнем и нижнем этажах. Потом повернулся, спустил на комбинезоне «молнию» и снова пошел к унитазу. Посмотрел в упор на Мюриэл, ожидая, что женщина поспешит уйти, но она постояла еще минуту.

— Что скажешь? — спросил Ларри, когда они шли обратно.

— Чертовски симпатичный, — ответила Мюриэл. Он походил на Гарри Белафонте, любимого певца и киноактера ее матери.

— Постараюсь достать тебе его тюремную фотографию в рамке. Не тратим ли мы попусту время?

Мюриэл спросила, что он имеет в виду.

— По-моему, с этим Коллинзом каши не сваришь. Но если ты можешь подождать час, я тоже.

После ужина Коллинза могли потихоньку привести в комнату для допросов. В административном отделе Ларри попросил дежурного офицера устроить это, сказав лишь, что им нужно допросить Фаруэлла по поводу одного убийства. Половина заключенных была сбита в шайки или как-то связана между собой; если б они сочли, что Коллинз сотрудничает с полицейскими, это быстро стало бы известно. Дежурный офицер отвел Ларри с Мюриэл в маленькую трапециевидную комнату, трапезоид с дешевыми штукатурными плитами, покрытыми следами каблуков в нескольких дюймах над полом. Они сели в пластиковые вращающиеся кресла, привинченные к полу, как и стол, толстыми болтами.

— Ну и как там Толмидж?

Ларри отвел взгляд, словно тут же пожалел о своем вопросе. С ней теперь многие заговаривали о Толмидже. На прошлой неделе в газете появился его снимок, сделанный во время сбора пожертвований. Но Ларри вел речь не о том.

— Знаешь, я не думала, что ты так ревнив.

— Это ничего не значащий вопрос, — запротестовал он. — Как о самочувствии и о семье.

— Угу.

— И что же?

— Оставь, Ларри. Я вижусь с ним. Мы хорошо проводим время.

— А со мной не видишься.

— Ларри, я не помню, чтобы виделась с тобой так уж часто. Насколько могу судить, ты даже не думаешь обо мне, пока тебе не приспичит.

— Ну и что тут плохого? — спросил Ларри. Мюриэл хотела было возмутиться, но поняла, что он ее подзуживает. — Теперь буду каждый день посылать тебе цветы и любовные письма.

«Любовные письма». Ларри всегда мог чем-то ее удивить. Она лишь посмотрела на него.

— Я даю тебе свободу действий, — сказал он. — Думаю, ты хочешь ее иметь.

— Хочу, Ларри.

Когда Мюриэл закрыла глаза, ресницы, казалось, прилипли к косметике. Живущий инстинктами, Ларри каким-то образом понял — что-то произошло. Два дня назад Толмидж, уходя от нее, прижал ее голову к своей груди и сказал: «Может, пора подумать о том, чтобы сделать это постоянным?» Она всегда понимала, что дело идет к тому, но тут ее словно бы охватил паралич. С тех пор она всеми силами старалась не думать о его словах.

Она словно бы смотрела в Большой каньон^[6]. И почему-то на опасной глубине виднелся ее первый брак, редко служивший хотя бы темой для раздумий. Замуж она вышла девятнадцатилетней, в том возрасте, когда люди совершают множество глупостей. Тогда она думала, что получает предмет желаний. Род был ее учителем английского языка в школе. Умным, язвительным и все еще неженатым в сорок два года — ей даже не приходило в голову задуматься, почему. Летом после окончания школы она случайно встретилась с ним и стала нагло флиртовать. Мюриэл уже знала, что сексуальная навязчивость творит чудеса для привлекательной девушки. Она преследовала Рода, приглашала пообедать вместе, сходить в кино — и неизменно тайком от родителей. Они были потрясены, когда она объявила им, что вышла замуж. Но она работала, через пять лет окончила колледж, преподавала в школе и вечерами училась на юридическом факультете.

Со временем, разумеется, обаяние Рода поблекло. Собственно говоря, не совсем так. Он оставался одним из самых забавных людей, каких она знала, — пьяный умник, сидя в конце стойки, цитировал лучшие строки из английских комедий. Но, в сущности, был несостоявшимся человеком. Обладал блестящим умом и был связан по рукам и ногам своим несчастьем, сознавал это, часто говорил, что главная проблема его жизни — невозможность держать всего двумя руками стакан, сигарету и пульт управления телевизором. Возможно, был гомосексуальным, но не осмеливался признаться в этом себе. Однако интерес к сексу с ней исчез вскоре после их помолвки. Что на третьем году их совместной жизни привело ее к связям с другими мужчинами. Род знал об этом и как будто не имел ничего против. Однако когда она заводила речь о разводе, приходил в ужас. Не мог сказать об этом своей матери. Суровой, анемичной, чопорной, которую ему надо было бы давным-давно послать ко всем чертям. Вместо этого он позволял ей быть судьей своих поступков. До самой своей смерти. От коронаротромбоза, который предвещала ранняя смерть его отца и деда. Несмотря на все предзнаменования, Род не занимался физическими упражнениями и ходил к врачу лишь затем, чтобы высмеивать его, но для Мюриэл эта утрата была неожиданно тяжелой. Она лишилась не только самого Рода, но и предмета гордости, который он представлял собой для нее, когда ей было девятнадцать.

Женщина, вышедшая замуж за человека, годящегося ей в отцы, оглядываясь назад, говорит: «У меня были проблемы». Однако основное побуждение Мюриэл оставалось прежним до сих пор: она хотела чего-то добиться в жизни. У незадачливого пьяницы Рода и могущественного Толмиджа общего было меньше, чем у травы и камня. И пятнадцать лет, прошедшие после ее первого брака, были буквально целой жизнью. Но сознание того, как она может ошибаться в таких делах, продолжало ее тревожить. Однако с Ларри ей хотелось выглядеть решительной.

— Не могу поверить, что Толмидж для тебя так много значит, — сказала Мюриэл.

— Не знаю, — ответил он. — Похоже, я уже вольный человек.

Ларри сказал, что разводится. На сей раз, похоже, он говорил всерьез. Они с Нэнси вместе ходили к адвокату, женщине, которая сначала пыталась уговорить их сохранить семью. Проблем с дележом имущества не было. Единственным камнем преткновения были его сыновья. Нэнси не хотела с ними расставаться и даже предложила взять над ребятами опеку, но Ларри категорически отказался. Пока что дело не двигалось с мертвой точки, но должно было в конце концов решиться. Они оба хотели развода.

— Грустно это, — сказал Ларри. Тоже как будто всерьез. На Мюриэл он не потрудился взглянуть. Старчек, надо отдать ему должное, не искал дешевого сочувствия.

Снаружи послышалась тюремная музыка звякающих кандалов. Надзиратель постучал и ввел в комнату опоясанного цепью с ручными и ножными оковами Коллинза Фаруэлла. Усадил его за другой стол и примкнул ножную цепь к черному, привинченному к полу кольцу.

— Хочу сокращения срока, — заявил Коллинз, едва надзиратель вышел.

— Не спеши, приятель, — сказал Ларри. — Сделай несколько шагов назад. Может быть, для начала следует поздороваться.

— Я сказал, что хочу сокращения срока, — ответил Коллинз. Теперь его негритянский акцент был не таким сильным. Обращался он к Мюриэл, поняв, что она обвинитель и будет принимать решение.

— Сколько наркотика было у тебя при аресте? — спросила она.

Коллинз потер лицо с курчавой, отросшей за несколько дней в тюрьме щетиной, возможно, делая тем самым своеобразное заявление. В тюрьме его не могли допрашивать без нового напоминания о правах, которое не было сделано. По извращенной логике закона таким образом ничто из сказанного не могло быть использовано против него, объяснила Мюриэл, но Коллинз уже не раз бывал в заключении и понимал это сам. Он просто тянул время, обдумывая тактику.

— Полфунта, — ответил он наконец, — пока нарко не взяли своей доли. Теперь шесть зон. Оставили ровно столько, чтобы можно было намотать мне пожизненный срок.

Коллинз рассмеялся при мысли о безнравственности полицейских. Они продадут две унции или употребят их сами. Ему все равно грозило пожизненное заключение без права условно-досрочного освобождения.

— Может, расскажешь нам, что знаешь? — спросила Мюриэл.

— Может, скажете, насколько сократится мой срок, и перестанете держаться так, будто перед вами тупой негр, попавшийся на удочку полицейских.

Ларри встал. Слегка потянулся, но это была уловка для того, чтобы подойти к Коллинзу сзади. Оказавшись там, он ухватил примкнутую к полу цепь и натягивал ее, пока она не врезалась молодому человеку в пах, заставив его откинуться назад. Мюриэл предостерегающе взглянула на Ларри, но он знал, где остановиться. И, стоя сзади, положил руку на плечо Коллинзу.

— Слишком уж ты заносишься, мой друг, — сказал ему Ларри. — Не хочешь разговаривать с нами — не надо. Дело хозяйское. Мы можем уйти, а ты получай пожизненный срок. Но если хочешь пораньше выйти, начинай вести себя, как хороший, мальчик. Потому что я не вижу за дверью очереди обвинителей, желающих предложить тебе лучшую сделку.

Когда Ларри выпустил цепь, Коллинз презрительно посмотрел на него, потом обратил взгляд на Мюриэл. Он взывал к ней чуть ли не против своей воли. И вряд ли понимал, насколько глупо себя ведет. Мюриэл указала Ларри на дверь, они вышли из комнаты и молчали, пока надзиратель не вошел внутрь присмотреть за своим поднадзорным.

— Терпеть не могу вести переговоры с наркоторговцами, — сказал Ларри. — Они вечно затыкают меня за пояс.

Мюриэл рассмеялась. Старчек мог подшучивать над собой. Толмиджу этому никогда не научиться. Ларри одет был в длинную кожаную куртку, и, шепчась с ним, она ощущала животное тепло, исходившее от его тела.

— Я не знаю, хочет ли этот ублюдок обвести нас вокруг пальца, — сказал он, — или у него действительно есть нужные сведения.

— Есть только один способ выяснить, — ответила Мюриэл. — Нечего играть с ним втемную. Пусть выложит карты на стол. А потом посмотрим. Если выдаст нам убийцу и согласится дать показания на суде, может быть, отдел по борьбе с наркотиками даст заключение, что у него было меньше шести унций, чтобы он получил от десяти до двенадцати лет. Только со своей стороны я не могу ему ничего обещать.

Ларри кивнул. План был принят. Но едва он хотел повернуться, Мюриэл схватила его за мускулистую руку.

— И пожалуй, теперь вести разговор нужно мне. Думаю, ты уже сыграл роль злого полицейского.

Когда они снова вошли в комнату, Мюриэл объяснила Коллинзу, что от него нужно. За проведенное в одиночестве время Коллинз сменил тон на менее вызывающий, но все равно покачал головой.

— Я никому не обещал, что буду давать показания. Мне ведь оставаться здесь. Разве не так? Что бы ни сказал, оставаться, верно?

Мюриэл кивнула.

— И мне туго придется, если выступлю свидетелем. «Г.-и», — он имел в виду шайку «Гангстеры-изгои», — не станут дожидаться, пока ты заложишь кого-то еще.

— Послушай, — сказала Мюриэл, — ты для нас тоже не подарочек. Человек, дающий показания, чтобы спастись от пожизненного срока, монахиней в глазах присяжных не выглядит. Но если не подтвердишь на суде того, что скажешь нам, твои слова ничего не будут стоить.

— Выступить свидетелем не могу, — упорствовал Коллинз. — Хотите, устройте мне проверку на детекторе лжи и пользуйтесь его показаниями, но на свидетельское место не поднимусь ни за что. Я тайный осведомитель — и только.

Они препирались еще несколько минут, однако Мюриэл хотела покончить с вопросом о его выступлении в суде. У нее было предчувствие, что Коллинз в конце концов сдастся, но дело, где в качестве свидетеля требуется кандидат на пожизненный срок, не стоило даже возбуждать. В конце концов она предложила повести речь о сокращении срока в прокуратуре, если сведения Коллинза приведут к обвинительному приговору. И сказала, что им нужно услышать сейчас, чем он располагает.

— А что, если вы надуете меня? Возьмете того типа и забудете обо мне? Что тогда со мной будет?

Он вопросительно взглянул на Старчека своими янтарными глазами.

— Я думал, дядя сказал тебе, что со мной можно иметь дело, — ответил Ларри.

— Мой дядя, — произнес Коллинз и рассмеялся. — Что он понимает? Раскрась свинью губной помадой, она все равно свинья.

Мюриэл невольно улыбнулась, но Ларри напрягся. Слово «свинья» до сих пор вызывает злобу у большинства полицейских. Она коснулась его руки и сказала Коллинзу, что ничего большего сделать не в состоянии, так что пусть решает.

Коллинз вытянул шею и повертел головой, словно испытывая какое-то легкое неудобство.

— Я был в том баре, — сказал он. — В «Лампе».

— Когда? — спросила Мюриэл.

— На той неделе. Накануне перед арестом. Во вторник. И там ошивался этот хмырь, он часто туда заглядывает. Такая, знаете, уличная рвань.

— Имя?

— Там его называют Шлангом. Не знаю, с чего. Может, потому что он вроде совсем безмозглый. — Коллинз сделал паузу, чтобы насладиться своими словами. — В общем, я пил там кое с кем, а этот Шланг продавал слам.

— Какой слам он продавал? — спросил Ларри.

— На той неделе у него было золото. Цепочки. Он вытаскивал их из карманов, и у него была еще одна вещь — как там называется женское ожерелье с лицом на нем?

— Камея? — спросила Мюриэл.

Коллинз щелкнул длинными пальцами.

— Один человек из той братвы за стойкой хотел ее посмотреть, и Шланг показал ему, но говорит типа: «Нет, приятель, эта штука не продается». Оказывается, она открывается под лицом, это медальон, и там две фотографии внутри, двух младенцев. «Родня заплатит мне за нее хорошие деньги», — говорит. Я не понял, о чем он. Потом я пошел в туалет и увидел его снова, мы разговорились, и я спрашиваю: «Про какую родню ты говорил?» «Черт возьми, — отвечает он, — дамочка, с которой снята эта штука, на том свете. Я всадил в нее пулю». А он, знаете, не похож на такого, кто способен убить. «Набрался, что ли?» — спрашиваю. «Кроме шуток, — говорит, — замочил ее и еще двоих на Четвертое июля. Сам же видел про это по телевизору. Я взял у всех троих много чего, но уже все сбыл, кроме этой вещицы, никто не заплатит мне столько, как ее родня. Получу что-то вроде выкупа, когда шум поутихнет, а мне нужны деньги, чтобы с квартиры не погнали».

Коллинз пожал плечами. Он и сам не знал, что думать об этом.

Ларри попросил его описать медальон. Многие из взятых у жертв вещей упоминались в газетах, и Ларри явно хотел услышать о тех деталях, которые не стали достоянием журналистов.

— Можешь еще что-то сказать? — спросила Мюриэл, когда он ответил Ларри.

— Не-а.

— Даже имени этого типа? — спросил Старчек.

— Не знаю, начальник, вроде бы его кто-то называл Ронни, что-то в этом духе.

— Думаешь, он натрепался, что убил тех троих?

Коллинз посмотрел на обоих. Теперь он наконец держался естественно.

— Может быть. Сейчас я чертовски надеюсь, что нет, но сами понимаете, пьяный чего только не скажет. Держался он с важным видом, это уж точно.

Коллинз правильно делает, подумала Мюриэл, говоря все честно. В конце концов, если окажется, что Шланг не убийца, она все-таки сможет замолвить за него словечко.

Ларри задал еще несколько вопросов, на которые Коллинз не смог ответить, и они отправили его обратно в камеру. Ничего о нем не говорили, пока не вышли из громадной крепости, которую представляет собой тюрьма.

— Можно ему верить? — спросила Мюриэл.

— Видимо. Если б он хотел соврать, то мог бы сделать это гораздо лучше.

Мюриэл согласилась.

— А сам Коллинз не может быть в этом замешан?

— Если замешан и Шланг выдаст его, ему конец. Коллинз способен это понять. Так что держу пари — нет.

Мюриэл тоже так считала. Спросила, многое ли из того, что Коллинз говорил о камее, было в газетах.

— Мы не говорили, что это медальон, — ответил Ларри. — В нем фотографии дочерей Луизы, сделанные после крещения. И знаешь, эта вещица для семьи в самом деле много значит. Фамильная ценность из Италии. Мать получила ее от своей матери, та от своей. И этот подонок Шланг так или иначе должен что-то знать.

— Будешь звонить Гаролду?

— Сначала встречусь со Шлангом.

Ларри опасался, что начальник отдела отправит других детективов искать Шланга. Полицейские вели учет произведенным арестам, в Макграт-Холл словно было установлено электрическое табло с показателями. Старчек, как и все остальные, хотел иметь высокие.

— А я ничего не скажу Мольто, — пообещала Мюриэл.

Они стояли на пронизывающем холоде, сближенные, как бывало очень часто, быстрым взаимопониманием. От дыхания поднимался пар, воздух пахнул бодрящим, навевающим грусть ароматом осени. Вдоль тюремной стены выстраивалась очередь вечерних посетителей, состоявшая главным образом из молодых женщин. Большей частью с ребенком или двумя. Кое-кто из детей плакал.

Наконец Ларри взглянул в тусклом свете на Мюриэл.

— Пора выпить? — спросил он.

Она посмотрела на него прищуренным глазом.

— Предложение несколько опасное.

— Ты любишь опасность.

Это было правдой. Мюриэл всегда любила опасность. И Ларри представлял собой часть этой опасности. Но она решила повзрослеть.

— Мне завтра вести перекрестный допрос подсудимого. Нужно подготовиться.

Она чуть улыбнулась с очень легким сожалением, потом повернулась к прокуратуре на другой стороне улицы.

— Мюриэл.

Когда она снова посмотрела на него, Ларри похлопал себя по бокам руками. Губы его шевелились, но он явно не знал, что еще сказать. Они стояли в сумерках, лицом к лицу, и ее имя, произнесенное с легчайшим оттенком печали, осталось последним словом.

8
8 октября 1991 года
Шланг

— Шланг? — спросил Карни Ленахен. — Мы постоянно гоняемся за этим придурком.

— Он кто? — спросил Ларри. — Наркоман?

Кристина Возницкая, напарница Ленахена, ответила:

— Вместилище всех пороков.

Она назвала настоящее имя Шланга: Ромео Гэндолф. Ларри записал его. Они находились в помещении для инструктажа шестого участка. Было начало девятого утра. Инструктаж заступившей смены только что окончился, и полицейские собирались выехать на патрулирование. Возницкая была очень симпатичной, но с массивной челюстью, высокой и сухощавой. Напоминала Ларри ремень для правки бритв. Ларри застал здесь ее отца, когда больше пятнадцати лет назад начинал в шестом участке службу в полиции. Стэн Возницкий тоже ездил на патрулирование вместе с Ленахеном. Жизнь идет по кругу, подумал Ларри.

— Воришка он, вот кто, — сказал Ленахен. — И торговец краденым. Предпочитает совмещать одно с другим. Хуже цыгана. Мы задерживаем этого недоумка примерно раз в месяц. Эд Норрис вчера забрал его.

— За что?

— Все за то же. У леди Кэррол магазин париков на Шестой улице. Это она так называет себя, леди Кэррол. В общем, она слегка подвыпила и не заперла заднюю дверь. Этот дурачок, Шланг, как раз и работает по задним дверям. Забирается в шкаф и сидит там до закрытия. Вчера утром она видит, что половина ее товара исчезла. А большинство проституток на Шестой улице ходят в новых париках. Поэтому Эд продержат здесь Шланга весь вечер, но тот не признался. Но это дело его рук. Можешь мне поверить. Наверняка распродал их все.

Карни, должно быть, недолго оставалось до пенсии, ему явно было не меньше шестидесяти. У него все, даже лицо в тусклом свете ламп, было серым. Такие полицейские Ларри нравились. Они все видели, все совершали, и все-таки в них оставалось что-то хорошее. В семьдесят пятом году, когда Ларри начал службу в шестом участке, Карни все еще выражал недовольство тем, что управление приобрело патрульные машины с кондиционерами. Говорил, что это прибавляет хлопот, так как задержанные не хотят вылезать из машин.

— У Шланга было что-то изъято? — спросил Ларри. — Когда Норрис забрал его?

Ленахен бросил взгляд на Возницкую, та пожала плечами:

— Он быстро сбывает добычу.

Ларри сказал, что хотел бы просмотреть отчет Норриса. А когда спросил, был ли Шланг как-то связан с Гасом, Карни громко рассмеялся.

— Они были как мангуст и кобра. Гас считал, что Шланг норовит залезть в его кассу. Видимо, он как-то пытался запустить туда руку. Если Гас видел Шланга хотя бы севшим за стойку выпить чашку кофе, то прогонял его. — В «Рае» все, кто оплачивал счет, были равны. Главари шаек сидели по соседству с политиками и дешевыми проститутками. Когда кто-то — местные ребята, осевшие здесь бродяги или дурачки вроде Шланга — поднимал шум, Гас предпочитал сам наводить порядок, даже если в одной из кабинок сидел полицейский. — Как-то я видел, что Гас пошел на Шланга с мясницким ножом, — продолжат Ленахен. — Не думаю, что они души друг в друге не чаяли.

Ларри ощутил волнение. Убийца он. Шланг.

— Принимает Гэндолф наркотики? — спросил он.

— Особых пристрастий у него нет, — ответила Возницкая. — Балдеет, как вся эта шваль. Долгое время нюхал краску. Может быть, потому и ворует по мелочи. Шлангу много не нужно. Ему бы стащить столько, чтобы к вечеру забалдеть и забыть, какой он недотепа. Раскусить его нетрудно.

— Пистолет он носит? — спросил Ларри.

— Ни разу не видела. Собственно говоря, он слюнтяй, трус, — ответила Кристина. — Повздорить может, но я не знаю случая, чтобы он с кем-то дрался. Думаешь, это он убил Гаса?

— Начинаю думать.

— Вот не представляла, что этот червяк способен на такое.

Возницкая удивленно потрясла головой. Таков один из печальных уроков, преподанных полицейским жизнью. О людях они гораздо охотнее верят плохому, чем хорошему.

Ленахен с Возницкой уехали на патрулирование. Ларри зашел в канцелярию и попросил секретаря подобрать ему документы. Через полчаса из управления пришло по факсу досье Ромми, однако секретарь сказал, что вчерашний отчет Норри-са, должно быть, все еще лежит в шкафу. Пока он искал его, Ларри позвонил Гаролду Гриру.

Гаролд находился на собрании, что было весьма кстати. Ларри поговорил с Апарасио, правой рукой Грира, дружелюбным человеком, не задававшим много вопросов. После этого сделал еще один звонок.

— Тебе нужен ордер? — спросила Мюриэл. Она дожидалась присяжных у себя в кабинете.

— Пока нет. Но будь наготове.

— Всегда, — ответила она.

Всегда, подумал он. Что это могло означать? Вчера вечером возле тюрьмы он смотрел на Мюриэл, одетую для судебного заседания, в красных туфлях на высоких каблуках, прибавляющих ей роста, и внезапно мир показался ему опустелым. Узы чувства, связывающие его с ней, были в нем самой ощутимой вещью. Сила этого ощущения, которое представляло собой не только нараставшее вожделение, а нечто более значительное, лишила его дара речи после того, как он произнес ее имя. «Всегда», — пробормотал он и положил трубку.

Через час Ларри попросил диспетчера вызвать Ленахена с Возницкой. Находились они всего в нескольких кварталах, и он встретил их возле участка. Уже перевалило за полдень, стоянка была переполнена машинами, словно у торгового центра.

— В чем дело? — спросила Возницкая через водительское окошко патрульной машины. — Все еще ищешь тот отчет?

— Все ищу.

— Я недавно позвонила Норрису.

— Хорошо, но сейчас я не отказался бы от помощи взять Шланга. Где его можно найти?

— Обычно на улице, — ответил Ленахен. — Еще не так холодно, чтобы искать прибежища в аэропорту. Всякий раз, когда он проворачивает одно из своих делишек, мы находим его в пиццерии на Дьюхени-стрит.

— Что он там делает?

— Ест. Не знаю, празднует ли удачу или просто наедается.

— Видимо, наедается, — сказала Возницкая. — Садись, подвезем.

В тот день Шланг в пиццерии не появлялся. Часа через два они подъехали к бару, где Коллинз, по его словам, видел Гэндолфа. Назывался он «Лампа». Было странно, что у него вообще есть название. Сущий притон. Ясное дело, что, когда открытое окно забрано сеткой, нужно быть начеку. Возле двери была небольшая стойка, бутылки стояли запертыми за толстой решеткой, в глубине находился тускло освещенный зал. Ларри видел такие уже множество раз: горело всего несколько лампочек, в том числе и на световых рекламах пива. То, что они освещали, было старым, грязным, неприглядным. Панели на стенах обшарпались, унитаз в грязном туалете растрескался посередине, из протекающего бачка непрерывно бежала вода. От самого входа ощущался запах гнили и утекающего газа. В зале весь день торчали посетители. Небольшие компании молодых людей стояли там и сям и рассказывали байки, в которые никто не верил. Время от времени принимали наркотики маленькими группами в углу. Видимо, это и привлекло сюда Коллинза.

Снаружи, на тротуаре возле двери, стояла такая же публика: проститутки-наркоманки, пытающиеся разжиться дозой героина или травкой, вконец опустившиеся парни. Отталкивающее сборище. При появлении троих полицейских все разбежались.

Карни с Кристиной вошли в дверь, Ларри побежал рысцой в обход здания на тот случай, если Шланг предпочтет черный ход.

Через минуту Ленахен позвал его свистом.

— Детектив Старчек, познакомьтесь с Ромео Гэндолфом.

Человек, которого вел Карни, был щуплым, невысоким, безумного вида, с бегающими сверкающими глазами. Нетрудно было догадаться, почему он получил прозвище Шланг. Ларри подтолкнул Ромми к патрульной машине и проверил на ощупь содержимое его карманов. Гэндолф хныкал и несколько раз спросил, что он сделал.

— Черт, — произнес Ларри. — Ромео, где медальон?

Ромео, само собой, ответил, что ничего о нем не знает.

— Черт, — снова ругнулся Ларри. Гэндолф не хранил бы камею несколько месяцев только затем, чтобы теперь продать. Ларри описал ее, но Шланг продолжал твердить, что не видел ничего похожего.

Ларри вспомнил о предостережениях Эрно относительно Коллинза. Его уже не раз обманывали заключенные-осведомители. Он был уже готов отпустить Шланга, но Ленахен неожиданно схватил его за взъерошенные волосы и затолкал на заднее сиденье машины. Шланг куксился, жаловался, что у него с прошлого вечера болит рука, потому что он долгое время был пристегнут наручниками к железному кольцу над головой в стене.

В участке Ленахен жестом велел Гэндолфу идти в камеру для задержанных — Ромми сам знал дорогу, — потом взял Ларри за руку повыше локтя. По тому, как он озирался, Старчек понял — есть какая-то проблема.

— Никаких отчетов за прошлый вечер ты не найдешь.

— Почему?

— Потому что не найдешь этой камеи среди изъятых вещей.

Ларри тяжело вздохнул. С такими делами он был уже хорошо знаком.

— Карни, я знаю, что камея не у тебя, но этот дурачок скажет мне, что вчера вечером, когда его забрали, медальон был у него. Ты это знаешь. И что мне говорить Гаролду?

— Понимаю, — сказал Карни. — Я делаю все, что могу. Мы весь день ищем Норриса. Дома его нет. Подружка клянется, что он едет сюда.

Их перебил телефонный оператор. Ларри требовали к телефону. Он подумал, что звонит Мюриэл, но оказалось, что Грир. Ларри заставил себя говорить бодрым голосом:

— Думаю, мы скоро раскроем это дело.

И сообщил Гриру несколько деталей.

— Ларри, кто еще с тобой?

Старчек знал, что начальник отдела имеет в виду детективов из опергруппы, но прикинулся непонимающим и назвал Ленахена с Возницкой.

— Одинокий Рейнджер^[7] выезжает снова, — пробормотал под нос Гаролд. И сказал, что срочно отправит туда детектива из группы расследования убийств.

Когда Ларри положил трубку, его ждал рослый негр. В щегольской короткой кожаной куртке и трикотажной рубашке, не закрывавшей полностью большой живот. Он улыбался так, словно собирался что-то продать. В определенном смысле дело так и обстояло. Это был Норрис.

— Слышал, тебе нужна эта штука, — сказал он.

И достал камею из кармана куртки. Он даже не потрудился положить ее в пластиковый пакет.

Ларри давно пользовался в полиции уважением, потому что говорил: живи и давай жить другим. Прекрасно понимал, что выдвигать его кандидатуру на причисление к лику святых папа римский не собирается. Но работу делал. Пожалуй, это являлось самым большим источником его гордости. Он каждый день приезжал делать работу — не дремать украдкой, не шарить в карманах у наркоманов, не отсиживаться в участке, обдумывая, как бы взять длительный отпуск по состоянию здоровья. Он выполнял работу не хуже всех хороших полицейских, которых знал. И то, что сделал Норрис, было слишком. Ларри грубо вырвал у него медальон. Фотографии, два младенца, были на месте.

— Тоже мне, Дик Трейси, так твою перетак, — напустился он на Норриса. — Забрал человека, у которого в кармане драгоценность, о которой целую неделю твердили по телевизору. Она принадлежала жертве убийства. Кроме того, известно, что он был на ножах с другой жертвой. И о чем думаешь? О том, сколько сможешь выручить за эту вещественную улику? Надеюсь, таких, как ты, в участке больше нет.

— Не кипятись. Это не тот, кто тебе нужен. Просто-напросто местный воришка, у которого не все дома. Он не хотел признаваться в краже париков, и я проучил его. Что тут плохого?

— Что плохого? У меня что, большая цепь улик? Протокол задержания, обыска? Как мы докажем, что ты взял ее у своего задержанного?

— Кончай, приятель. Здесь все знают, как давать показания.

Ларри повернулся и пошел. Норрис крикнул вслед:

— Знаешь, если он не убийца, с тебя причитается.

Ларри не потрудился ответить. Разговаривать с такими невозможно.

9
22 мая 2001 года
В тюрьме

У входа в мужской корпус строгой изоляции Джиллиан выкурила последнюю сигарету. Она стояла спиной к тюрьме, оглядывая радующую взгляд улицу среднезападного городка с маленькими каркасными домами, газонами, где недавно пробилась трава, и кленами вдоль тротуара, зеленеющими свежей листвой. Артур, сидя в своей шикарной машине, разговаривал по телефону с кем-то в своей фирме. «Моя алчность против вашей алчности» — так описывал он свою практику по пути сюда. Как и все практикующие адвокаты, Артур казался преданным своему делу. Он утешал клиентов, строил стратегию ожесточенной словесной войны, которую представляет собой цивилизованный судебный процесс.

Свою непримиримую молодую помощницу Артур оставил в здании Ай-би-эм ради Джиллиан. Мчась по шоссе вдоль полей с взошедшей кукурузой, они вели приятную беседу. Артур рассказал ей, что выяснил об Эрно Эрдаи, заключенном, к которому они ехали. Потом зашел долгий разговор о Даффи Малдауэре, нынешнем ее домовладельце. Артур с удовольствием возобновил с ним знакомство утром, и они стали вспоминать о словесных баталиях в минувшие годы, когда Артур был обвинителем в судебном зале Джиллиан Салливан.

Собственно говоря, Даффи был не бог весть каким адвокатом — он окончил юридический факультет в бытность священником. Стал государственным защитником, когда любовь, продлившаяся, увы, недолго, побудила его отречься от сана. Подлинным его призванием была прежняя профессия. Джиллиан открыла это в девяносто третьем году, когда стала принимать участие в одной из разрекламированных программ двенадцати ступеней. С перспективой тюремного заключения в будущем ей нужно было духовно очиститься, но она не могла выносить ханжества окружавших ее заблудших душ, осуждающих свои грехи и остающихся заблудшими. В отчаянии она позвонила Даффи, и он предложил ей помощь, когда первые статьи о ней стали появляться в газетах. Он был единственным ее подлинным духовником. Без него она могла бы навсегда остаться на дне.

Артур закончил разговор по телефону. Джиллиан загасила брошенный окурок и посмотрела на свое отражение в дымчатых окнах машины. На ней были черный брючный костюм с пиджаком без воротника, нитка жемчуга и маленькие золотые сережки. Она хотела выглядеть скромно, привлекать к себе в тюрьме как можно меньше внимания. Однако Артур, наблюдавший за ней сквозь ветровое стекло, очевидно, не понял этого.

— Выглядишь, как всегда, замечательно, — сказал он, вылезая из машины. Говорил он с той же восторженностью, что и в своей конторе. Джиллиан ощущала в Рейвене, как и во многих мужчинах, проявления непреходящего сексуального интереса. Но мужское внимание ее не трогало. Она даже стала надевать на работу пластиковое обручальное кольцо. Продавщицы, видимо, пользовались той же репутацией, что и девицы, засиживающиеся в барах перед закрытием. Мужчины, казалось, рыскали вдоль прилавков. Время от времени кое-кто как будто узнавал ее по прошлой жизни. В их числе было несколько таких, кто принимал ее непонятно почему за легкую добычу или томящуюся от страсти женщину. Она всем давала отпор. Да и секс никогда не давался ей особенно легко. Должно быть, из-за слишком строгого католического воспитания. Ей нравилось быть привлекательной, чувствовать свою силу. Однако механика любви, да и сама любовь никогда не доставляли Джиллиан особого удовольствия.

Она поблагодарила Артура за комплимент и повернулась лицом к тюрьме, набираясь решимости. В такие минуты она всегда мысленно рисовала себе шарикоподшипник — блестящий, гладкий, холодный — и теперь с этим представлением подошла к воротам Редьярда.

Разговор в караульном помещении тюрьмы взял на себя Артур. План их заключался в том, что Джиллиан одна встретится с ждущим ее Эрдаи в надежде, что потом он согласится увидеться с Рейвеном. Она не знала толком, что ей предстоит, но по полицейским отчетам и другим документам, которые показал Артур, история Эрно Эрдаи представлялась столь же нелепой, как ее собственная. Из курсантов полицейской академии он пробился к значительной административной должности в компании «Транснэшнл», а потом в какое-то непостижимое мгновение лишился всего. В феврале девяносто седьмого года Эрдаи зашел в бар Айка, известное место сборища полицейских. Там у него вышла ссора с человеком по имени Фаро Коул. Судя по данным впоследствии показаниям Эрдаи, он некогда допрашивал Коула по поводу махинаций с авиабилетами. Коул, по описанию, чернокожий мужчина лет тридцати, вошел в бар, выхватил пистолет и стал кричать, что по вине Эрдаи разорился вчистую. Несколько сидевших в баре полицейских подошли к Коулу с оружием, и этот человек поднял руки, держа пистолет за ствол. После недолгих переговоров он отдал оружие Эрдаи и согласился выйти с ним поговорить. Спустя не больше пяти минут Коул снова вбежал в бар. Согласно всем свидетельским показаниям, Эрдаи, находившийся позади него примерно в пяти футах, свалил молодого человека выстрелом в спину.

Эрдаи утверждал, что стрелял в состоянии самозащиты, но поддержки этой версии не нашел, особенно в свете заключения баллистической экспертизы. Его обвинили в покушении на убийство. Пришедший в сознание Коул передал через адвоката признание, что был пьян, вел себя вызывающе и даже не возражал против просьбы адвоката Эрно о снисхождении. Но поскольку Эрдаи несколько десятилетий назад застрелил тещу, прокуратура твердо стояла на том, что у него уже была возможность исправиться. Эрдаи признал себя виновным в причинении тяжких телесных повреждений и применении огнестрельного оружия. Он был приговорен к десяти годам и вышел бы через пять, если б у него не развился рак легких в четвертой стадии. В тюремной канцелярии Артуру подтвердили, что прогноз у Эрдаи скверный. Несмотря на это, тюремный наблюдательный совет отклонил его заявление о смягчении наказания или отпуске по состоянию здоровья. Эрдаи предстояло умереть в тюрьме. Эта мысль казалась Джиллиан ужасной, когда она сидела рядом с Артуром.

— Он еще в ясном сознании? — спросила Джиллиан Рейвена.

— Медики говорят, что да. — Тут выкликнули ее фамилию. — Ну, сейчас сама увидишь.

— Да, увижу, — ответила она и поднялась. Насколько Джиллиан могла судить, Эрдаи был последней надеждой Ромми, и с приближением момента истины Артур заметно стал нервничать. Поднявшись, чтобы пожелать ей успеха, он протянул потную руку, потом Джиллиан пошла к двери в сопровождении надзирательницы. Когда ворота в корпус с лязгом закрылись за ними, у Джиллиан сжалось сердце. Видимо, она издала какой-то звук, потому что служащая оглянулась и спросила о ее самочувствии.

— Отличное, — ответила Джиллиан, но ощутила, что на лице появилось страдальческое выражение.

Служившая в тюремном лазарете словоохотливая, полная женщина с прямыми волосами назвалась Рути. Даже тюрьма не могла омрачить ее веселости, и ее неустанная болтовня на всевозможные темы, включая Эрдаи, новостройки и погоду, приятно успокаивала.

Лазарет оказался отдельным двухэтажным зданием, соединенным с главным корпусом коридором. Джиллиан последовала за Рути к двойным решетчатым дверям. По эту сторону в маленькой комнатке сидел надзиратель, контролирующий через окна с пуленепробиваемыми стеклами вход и выход. Рути приподняла пропуск, свисавший с шеи Джиллиан, и раздался звонок.

В тюремном лазарете царила неожиданная свобода. Казалось, что входишь в психиатрическую лечебницу. К койкам были примкнуты цепями те, кто причинял неприятности. Даже убийцы расхаживали свободно, как в прогулочном дворе. В палате, куда Рути привела Джиллиан, двое безоружных надзирателей сидели по углам на складных стульях, иногда они прохаживались, просто чтобы размять ноги. Посередине палаты Рути отдернула занавеску, за ней лежал на койке Эрно Эрдаи.

В настоящее время он приходил в себя после второй операции по удалению части легкого. Он читал книгу, изголовье койки приподняли для удобства. Одет в застиранный больничный халат, левая рука подсоединена к капельнице. Эрдаи был худощавым, бледным, с длинным носом. Он поднял на Джиллиан светлые глаза и резко закашлялся. Когда кашель прекратился, он протянул ей руку.

— Оставлю вас поговорить, — сказала Рути. Но не удалилась. Она придвинула пластиковое кресло для Джиллиан, а сама перешла на другую сторону палаты и стала делать вид, что совершенно ими не интересуется.

— Знаете, я общался с вашим отцом, — сказал Эрдаи. Говорил он с легким акцентом, словно рос в доме, где английский язык был вторым. — В академии. Он был моим инструктором. Преподавал рукопашный бой. Хорошо знал свое дело. Говорят, связываться с ним на улице было опасно.

Эрдаи засмеялся. В уголке рта у него был шпатель для отлавливания языка, и он время от времени жевал его. Джиллиан часто слышала такое о своем отце, но трудно было увязать это с человеком, которого то и дело колотила ее мать. Ей всегда отчаянно хотелось, чтобы он дал сдачи. При росте шесть футов три дюйма он мог бы сбить жену с ног одним ударом. Но отец боялся Мэй, как и все члены семьи. Джиллиан его за это ненавидела.

— Наверно, не помните меня по залу суда? — спросил Эрдаи. Очевидно, для него было важно думать, что он произвел впечатление, но Джиллиан не видела необходимости быть любезной.

— К сожалению, нет.

— А я вас помню. И вы теперь выглядите гораздо лучше. Вас не задевают мои слова? Похоже, сейчас вы не пьете.

— Нет.

— Я ничего такого не имею в виду, — сказал Эрдаи. — Сам пил слишком много. Только я не такой, как вы. Я бы снова начал. Пойло, которое делают заключенные? Сущая отрава, и вкус у него такой. Но все равно пью его при всякой возможности.

Эрно потряс головой, потом бросил взгляд на книгу, которую держал в руках. История Второй мировой войны. Джиллиан спросила, нравится ли ему книга.

— Ничего. Все-таки какое-то занятие. Вы много читали, пока были в заключении?

— Меньше, чем собиралась. Иногда я пытаюсь вспомнить, что делала, но в памяти мало что сохранилось. Думаю, проводила много времени, просто глядя в пространство.

Существовали целые цепи ассоциаций, которые требовалось отринуть. Перестать думать о себе, как о судье. О добропорядочной гражданке. Насколько теперь можно судить, она прошла через арест, признание вины и первый год заключения с чем-то вроде заградительного экрана в мозгу. Аппарат был включен, но не принимал никаких сигналов. Изредка поздней ночью она плакала, обычно взволнованная сновидением и осознающая, что она не дома, а здесь, в тюрьме. Преступница и наркоманка. Она опускалась все ниже и ниже, словно нечто брошенное в скважину, идущую к центру Земли. Ощущение тех минут, о которых она была бы рада забыть навсегда, вернулось на миг, и она распрямилась, чтобы подавить его.

— Значит, вы хотите выслушать мою историю? — спросил Эрдаи.

Джиллиан сказала ему об Артуре. Она приехала, потому что это казалось важным для Эрно, но то, что он хочет сказать, лучше выслушать адвокату.

— Так вот для чего этот адвокат, — сказал Эрно. — Я думал, он прикатил, чтобы помогать вам советом. Ну, он все вывернет так, как выгодно ему. Разве не все они так делают? Лишь бы увидеть в газете свою фамилию?

— Он определенно не будет ничего у вас выискивать. Вы это знаете. Если беспокоитесь…

— Я ни о чем не беспокоюсь, — перебил Эрдаи. — Что он может сделать? Добиться для меня смертного приговора? — И посмотрел на свои закрытые одеялом ступни, словно они представляли собой эмблему его смертности. — Знаете, меня всегда беспокоило, что Гэндолф здесь. Мы никогда не видим приговоренных к смерти, но я знал, что он в этом же здании. Это тяготило мою совесть. Но я думал, что выйду отсюда, так зачем распускать язык? Однако теперь все будет наоборот. Если на то пошло, Гэндолф уже отбыл срок за все, что сходило ему с рук.

Эрдаи улыбнулся этой мысли и передвинул языком шпатель в другой уголок рта. Смущенная его монологом, Джиллиан хотела задать вопрос, но передумала.

— Мы так смотрели на это, верно? — спросил он. — Все они что-то совершали.

Джиллиан сомневалась, что была такой холодной. Она не верила, что многие подсудимые были невиновными, однако не отправляла их в тюрьму только по той причине, что они, возможно, повинны в чем-то другом. Но спорить с Эрдаи не хотела. Этот человек был грубым всегда, но Джиллиан ощущала теперь в его гневе что-то спокойное. Затаенное где-то глубоко. То ли он боролся с этим, то ли это сдерживало его, она не могла понять.

— Должен признаться, — сказал Эрдаи, — не надеялся увидеть вас. Просто хотел выяснить, хватит ли у кого глупости это сделать — восстанавливать справедливость, не думая о себе. Я всегда не любил быть единственным дураком. И очень благодарен вам за то, что приехали.

Джиллиан ответила, что ей нечего терять, кроме времени.

— О, еще как есть, — сказал Эрдаи. — Когда начнут разбираться, почему по этому делу вынесен несправедливый приговор, газетчики снова вытащат все на свет божий. И вас. Сами знаете, что так и будет.

Джиллиан это не приходило в голову. Прежде всего потому, что она не знала, что может Эрдаи сказать. Однако при его предостережении в груди у нее что-то сжалось. Безвестность теперь была ее единственным убежищем. Но беспокойство тут же прошло. Если она снова станет притчей во языцех, то уедет. Она вернулась в Трай-Ситиз, зная, что если не посмотрит на все снова трезвыми глазами, то никогда не примирится со случившимся. И была еще не готова уехать. Но когда-нибудь соберется. Отъезд оставался частью ее плана.

Эрдаи откровенно изучал взглядом Джиллиан.

— Считаете, мне следует поговорить с этим адвокатом?

— Он хороший человек. Думаю, будет добросовестным.

Эрно спросил фамилию Артура в надежде, что знает его. Он вспомнил, что слышал в прокуратуре фамилию Рейвен, но дел между ними не было никаких.

— Очевидно, — сказала Джиллиан, — если у вас есть сведения, способные показать, что Гэндолф не заслуживает смертной казни, Артур должен их узнать.

— Да, сведения у меня есть. — Эрно рассмеялся. — Он не совершал никаких убийств.

— Гэндолф?

— Он невиновен, — категоричным тоном сказал Эрдаи. Пристально посмотрел на нее. — Вы не верите в это, так ведь?

Это был самый важный вопрос из всех, какие он задавал, но ответ она дала не раздумывая:

— Не верю.

Когда Джиллиан отбывала срок, по меньшей мере половина заключенных говорили, что они невиновны, и со временем она поверила нескольким. В тюрьме штата количество их, видимо, было выше. Но она внимательно вела дело Ромми Гэндолфа. Героин она только начинала курить и понимала всю серьезность дела, за которое могла быть назначена смертная казнь. Даже в присутствии Эрно Джиллиан не могла согласиться, что она, что все они — Мольто и Мюриэл, детектив Старчек, даже Эд Мурковский, адвокат, тайком признавшийся, что считал Гэндолфа виновным, — могли так глубоко заблуждаться.

— Нет, — сказал Эрно, и взгляд его светлых глаз в глубоких глазницах снова надолго остановился на ней. — Я бы тоже не поверил.

Он снова сильно закашлялся; Джиллиан, глядя, как Эрдаи раскачивается взад-вперед, ждала конца приступа, чтобы спросить, что он имел в виду. Но перестав кашлять, он сделал два глубоких вдоха, потом властно обратился к ней:

— Ладно. Скажите адвокату, что я увижусь с ним. Меня сейчас поведут вниз на исследование. Приходите с ним сюда через час.

С этими словами Эрно поднял книгу. Разговор был окончен. Он даже не потрудился взглянуть на Джиллиан, когда та попрощалась.

10
8 октября 1991 года
Признание

В телепередачах убийцы обычно бывают злыми гениями, жаждущими крови. Ларри приходилось несколько раз сталкиваться с адвокатами и бизнесменами, исполнившими дьявольский план избавления от жены или партнера. Но, если не считать бандитов, большинство людей, которых расколол Ларри, делились на две группы: выродков, которые начинали мучить кошек еще в шестилетнем возрасте, и остолопов, которых столько пинали, что они научились и сами это делать. Типов, которые нажимают на спуск, стремясь доказать хотя бы раз, что не должны принимать от всех оскорбления. Таким был Шланг.

В одной из маленьких раздевалок шестого участка, служившей заодно для допросов, они сели по соседним углам квадратного стального столика, словно Гэндолф был приглашенным к обеду гостем. Ларри понимал, что не следует разговаривать со Шлангом без свидетелей, но Возницкую с Ленахеном вызвали на грабеж со взломом. И решил разговорить этого типа. Потом, когда он начнет говорить что-то серьезное, привести какого-нибудь понятого.

— Видел когда-нибудь эту вещь? — спросил Ларри.

Медальон лежал на сером столе между ними. Профиль женщины с кружевным воротником был изящно выгравирован на коричневом фоне. Он был таким красивым, что даже у Шланга хватало ума не прикасаться к нему. В горле у него застрял звук какого-то ответа.

— Не помню точно, начальник, — ответил он наконец. — Штука красивая. Если б видел, то, наверно, запомнил бы.

— Врешь мне, Шланг?

— Не вру, начальник. Я не стану врать полицейским.

— А вот мне врешь. Я получил эту вещь у полицейского, который забрал ее у тебя. Ты называешь его лжецом?

— Я так не сказал. Это ты говоришь.

— Ну и что, он лжец?

— Вот не знаю. — Шланг провел большими пальцами по надписи, нацарапанной на столе каким-то парнем, на которого окружающая обстановка не производила впечатления. — Скорее уж хитрец. Некоторые хитрецы при этом еще и обманщики. Я прав?

— Шланг, мы на занятиях по философии? Я не взглянул, что там за табличка на двери. Спрашиваю еще раз. Это твоя вещь?

— Н-н-нет, ее быть у меня было не должно.

Ларри улыбнулся. Этот человек был таким простаком, что невольно вызывал симпатию.

— Знаю, что не должно. Но была, так ведь?

В глазах Шланга вспыхнула стеснительность.

— Слушай, — сказал он, — мне бы выйти.

— Выйти?

— Да, в туалет.

Гэндолф улыбнулся, словно сказал что-то остроумное. Во рту с левой стороны у него недоставало нескольких зубов. Ларри обратил внимание, что Шланг начал притоптывать ногой.

— Посиди немного здесь, составь мне компанию. Я хочу услышать еще что-нибудь об этой камее.

— Полицейские украли ее у меня.

— Нет. Я полицейский. Вот, возвращаю ее тебе. Разве не так? Бери.

Шланг все же боролся с искушением протянуть руку.

— Как она вообще попала к тебе? — спросил Ларри.

— М-м-м, — протянул Ромми и долгое время потирал губы.

— Шланг, лучше ответь. Эта штука может причинить тебе кучу неприятностей. Она краденая. Ты уже попадался с крадеными вещами. И я думаю, украл ее ты.

— Н-н-нет, — ответил Ромми.

— Знаешь женщину по имени Луиза Ремарди?

— Кого-кого?

Он подался вперед, но притворство у него получалось плохо. При имени Луизы глаза у него стали лишенными всякого выражения, как кофейные бобы.

— Шланг, помоги мне. Эта камея принадлежит Луизе. И если не знаешь Луизы, откуда она у тебя?

Гэндолф, скривив узкое лицо, стал обдумывать эту проблему.

— Получил ее от другой женщины, — сказал он наконец.

— В самом деле?

— Да, она отдала ее мне, потому что задолжала кое за что.

— И за что же?

— За какую-то вещицу, которую дал ей. Толком не помню.

— А как зовут эту женщину?

— Начальник, я знал, что ты спросишь. Как ее зовут?

— Угу, правильно. Как ее зовут. — Ларри усмехнулся, но издеваться над Шлангом не имело смысла. Он не понимал этого. — Шланг, а что скажешь на это? Я позвоню по телефону, мы поедем в Макграт-Холл, тебя усадят в кресло детектора, и ты расскажешь оператору все о мисс Как. Думаешь, пройдешь этот тест? Я не думаю. Но давай выясним, ладно?

— Про детекторы лжи ничего не знаю, — сказал Шланг. И глупо заулыбался в надежде, что сказал нечто забавное. — Слушай, начальник, выпусти меня на минутку. Если сидеть здесь, то надо облегчиться.

— Шланг, ты знал, что эта камея украдена?

— Кончай, начальник. Пусти меня. Я вот-вот в штаны наложу.

Ларри ухватил запястье Шланга и посмотрел ему в глаза.

— Наложишь при мне, Шланг, заставлю все съесть. — Он сделал краткую паузу, чтобы до Гэндолфа дошло. — Отвечай, Шланг. Встречался ты когда-нибудь с Гасом Леонидисом? Добрым Гасом? Знал его вообще?

Молящие глаза Гэндолфа снова забегали.

— Вроде бы никого не помню с таким именем. Лео, а как там дальше?

Ларри упомянул Пола Джадсона. Шланг сказал, что не знает и его.

— Шланг, судя по тому, что говорят, если я сниму с тебя штаны, то увижу на твоей заднице вмятины от сапог Гаса, потому что Гас очень часто пинал тебя.

Шланг не смог удержаться от смеха.

— Да, это правда. Вмятины есть.

Но его веселость быстро прошла, и он снова начал озираться.

— Начальник, если еще раз засмеюсь, то наложу прямо тебе на пол.

— Знаешь теперь, кто такой Гас?

— Да, знаю.

— А эта камея украдена у женщины в ресторане Гаса.

Шланг слишком долго молчал.

— Как тебе это нравится? — наконец сказал он. — Украдена в ресторане Гаса. Как тебе это нравится?

Ларри снова стиснул запястье Шланга — на сей раз посильнее.

— Шланг, я сказал, не ври мне. — Гэндолф отвернулся и неистово застучал ступней по полу. — Где ты взял эту камею?

— У женщины.

Ларри снял с пояса наручники и защелкнул один браслет на запястье Шланга.

— Начальник, не сажай в тюрьму. Меня там обижают. Кроме шуток. Я нейтрон, командир. И они обижают меня.

Гэндолф имел в виду, что он нейтрален, не связан ни с одной группой, и потому его все насилуют.

— Кончай, начальник. Дай мне хотя бы сперва выйти. А?

Ларри продел второй браслет в замочные петли на одном из шкафчиков позади Ромми и защелкнул.

— Мне нужно по делам.

Ларри протянул время и вернулся минут через двадцать. Шланг мучился в кресле, раскачиваясь взад-вперед.

— Чья это камея?

— Чья скажешь, начальник.

— И как у тебя оказалась драгоценность убитой женщины?

— Пусти меня выйти, начальник. Пожалуйста. Нельзя же так.

— Шланг, Гаса убил ты.

Шланг захныкал, как в патрульной машине, делая вид, что вот-вот заплачет.

— Ну, ладно, я. Пусти меня выйти. Прошу, начальник.

— Кого еще?

— Что?

— Кого еще ты убил?

— Да никого я не убивал. Кончай, начальник.

Ларри оставил его в одиночестве еще на час. Когда вернулся, там стояла жуткая вонь.

— Боже всемогущий, — произнес он. — Господи.

И распахнул одно из окон. Приближение зимы уже чувствовалось. Температура воздуха была не выше пяти градусов. Шланг захныкал снова, когда Ларри вышел.

Старчек вернулся с мешком для мусора и газетой. Заставил Гэндолфа, у которого не было белья, снять брюки и бросить в мешок.

— Я не получу адвоката?

— Шланг, я вызову любого, кого захочешь. Но зачем тебе адвокат? Как, по-твоему, это выглядит?

— Выглядит так, что он сможет отдать тебя под суд. Ты вынудил меня наложить в штаны. Это неправильно. И незаконно.

— Это что ж, любой воришка может обгадиться и называть полицейских плохими? Вряд ли у тебя что-то получится.

Шланг захныкал громче.

— Не так все было, начальник.

На одном ботинке оказалось пятнышко дерьма, и Ларри велел бросить его тоже в мешок. Шланг повиновался и всхлипнул.

— Жестокий ты, начальник. Самый жестокий из полицейских. Где я теперь возьму обувь? У меня нет другой.

Ларри ответил, что, может быть, он выйдет еще не скоро. Накрыл газетой сиденье Гэндолфа и велел голому ниже пояса человеку сесть снова. Бормотавший что-то под нос Шланг был так расстроен, что даже не слушал. Ларри сильно ударил кулаком по столу, чтобы он замолчал.

— Шланг, что произошло с Гасом? С Добрым Гасом? Что?

— Не знаю, начальник.

Лгал он, как ребенок, потупясь.

— Не знаешь? Он убит, Шланг.

— Да, я вроде бы слышал.

— Держу пари, это разбило тебе сердце. Он же лупил тебя.

Как ни туп был Шланг, он понял, к чему ведет Старчек. Утер пальцами нос.

— Не знаю, начальник. Меня лупят вроде бы все. Полицейские лупят.

— Шланг, я тебя не лупил. Пока что.

— Начальник, зачем ты со мной так? Заставил меня наложить в штаны и сидеть так, будто я ребенок. Голышом.

— Теперь слушай, Шланг. Ты носил при себе драгоценность покойной. Убитой одновременно с человеком, который бил тебя всякий раз, завидев твою гнусную рожу. И теперь хочешь сказать, что это просто-напросто случайное совпадение? Да?

— Начальник, здесь холодно. Я раздетый. Смотри. У меня гусиная кожа и все такое.

Ларри снова ударил по столу.

— Ты убил их, Шланг! Ты застрелил Гаса. И его, и Луизу, и Пола. Очистил кассу, в которую давно намеревался запустить руки. Вот так это было. Потом стащил этих несчастных в морозильную камеру и попользовался Луизой Ремарди. Вот так это было.

Шланг потряс головой — нет. Ларри понял, что пора пустить в ход что-то другое.

— Шланг, мы нашли твои отпечатки пальцев. На месте преступления. Ты не знал этого? Вся касса ими покрыта.

Гэндолф оцепенел. Если он не был в кассе или рядом с нею, то должен был понять, что Ларри лжет. Но выпутаться у него никакой возможности не было.

— Я не говорю, что никогда не был там. Я там бывал. Это тебе скажут многие. Любил разыгрывать Гаса.

— Разыгрывать? Ты так называешь убийство?

— Начальник, зайти и поздороваться — это не то же самое, что убийство.

— Отрицай, отрицай, Шланг. Времени у нас много. Мне больше делать нечего, как слушать твою ложь.

Ларри выключил радиатор и вышел. Через сорок минут он вернулся с Уилмой Эмос, приехавшей наконец с опергруппой. Шланг дергался, видимо, пытаясь высвободить из браслета руку или просто согреться.

— Не приводи сюда женщин, когда я без штанов! — пронзительно завопил он.

Ларри представил располневшую Уилму, та бросила на Шланга оценивающий взгляд. Шланг отвернулся от нее, насколько позволяли наручники, и прикрылся свободной рукой.

— Шланг, я просто хотел спросить тебя в присутствии детектива Эмос. Хочешь есть? Или пить?

В ответ услышал, что Ларри злой полицейский, и все тут.

— Насколько я понимаю, это означает нет, — сказал Ларри Уилме. Они заранее договорились, что она выйдет, но будет стоять за дверью и делать записи.

— Я хочу какие-то штаны, начальник. Вот чего. Я умру здесь от холода.

— Шланг, у тебя есть штаны. Можешь надеть их снова в любое время.

Ромми снова заплакал. Безутешно. Он был уже сломлен.

— Начальник, что я сделал, за что ты со мной так?

— Ты убил трех человек. Застрелил Гаса, Луизу и Пола. Ограбил всех. И поимел эту женщину в очко.

— Начальник, ты все время это говоришь.

— Потому что так оно и было.

— Правда?

Ларри кивнул.

— Если я сделал что-то такое, убил трех человек и так далее, почему ж ничего не помню?

— Вот я и помогаю тебе вспомнить. Думай, думай, Шланг.

Они всегда говорят, что не могут вспомнить. Как вернувшийся домой пьяный муж. Но в разговорах преступники рано или поздно все вспоминают. Всегда всплывает что-то решающее, какие-то подробности, на которые сами полицейские еще не наткнулись.

— Когда все это случилось? — безучастно спросил Гэндолф.

— Четвертого июля, на праздник.

— Четвертого июля, — повторил Шланг. — Меня тогда вроде здесь даже не было.

— Где ж ты был? В морском путешествии?

Шланг опять утер нос тыльной стороной ладони. Ларри снова ухватил его запястье.

— Ромми, смотри на меня. Смотри на меня. — Испуганный, сломленный Гэндолф поднял на него заплаканные карие глаза. И Ларри ощутил какое-то радостное возбуждение — противиться Шланг не мог. Находился теперь полностью в его руках. — Этих людей убил ты. Я знаю, что ты. Теперь скажи, ошибаюсь ли я. Я говорю, что ты убил этих людей и позабавился с этой женщиной.

— Я никогда не делал ничего такого с женщинами.

— А если не ты, то кто? Был с тобой кто-нибудь?

— Н-н-нет, — ответил Ромми. Потом как будто опомнился. — Черт возьми, начальник, я совсем не помню ничего этого. Откуда мне знать, был ли кто со мной? Я только говорю, что не сделал бы такого ни с одной женщиной, даже если б очень сильно ненавидел ее.

Ларри почесал за ухом, притворяясь равнодушным. Но он услышал нечто новое.

— Ты ненавидел Луизу?

— Нет, командир. «Не надо никого ненавидеть». Разве не так сказал Христос?

— Ну, — спросил Ларри с тем же равнодушным видом, — а что ты против нее имел?

Шланг беспомощно поводил руками.

— Она просто из этих стервозных сук. Понимаешь? Которые обещают тебе одно, делают другое. Сам знаешь эти дела.

— Конечно, — сказал Ларри. — Только сейчас из головы вылетело. Как ты познакомился с ней?

Гэндолф как будто бы впервые напряг память.

— Луиза одна из тех цыпочек, с какими я знался в аэропорту.

Аэропорт, подумал Ларри. Какой же ты детектив, черт возьми? Надавать бы тебе по башке. Значит, Шланг знал Луизу по аэропорту. Теперь все становилось на свои места.

— Ты с ней когда-нибудь трахался?

— Нет. — Ромми застенчиво рассмеялся, смущенный и вместе с тем польщенный этой мыслью. — Ничего такого не было. С женщинами я почти не путаюсь.

— Тогда почему говоришь, что Луиза была стервозной сукой? Она заигрывала с тобой? Водила тебя за нос?

— Начальник, у тебя какие-то странные понятия в этом смысле.

— Да? Не думаю. Я скажу тебе, Шланг, что странно. Ты говорил, что не знал никого из этих людей. А на самом деле знал. И Гаса, и Луизу.

— Нет, командир. Я не говорил такого. Я только говорю, что не убивал их.

— Точно так же, как и не знал их.

Лжешь в одном, лжешь во всем: такова логика полицейских. Шланг, судя по его внезапному оцепенению, это понимал.

— Ромми, послушай. Я ведь хочу помочь тебе. Хочу понять, как могло такое произойти. То есть ты проходишь мимо гасовского окна, видишь внутри женщину, которая тебя обманывала. Входишь. Она тебя слегка возбуждает. А Гас гонит тебя. Я могу представить, как все вышло из-под контроля. То есть убийцей мне ты не кажешься. Ты ведь не убийца, правда?

Вот так и выводишь их на чистую воду, говоря, что понимаешь, кивая, когда они говорят: «Какой был у меня выбор?»

— Даже не думал, что могу быть убийцей, — ответил Гэндолф.

— Ну, и как же это произошло?

Шланг молчал.

— Ромми, какой наркотик ты принимаешь? Героин? Колешься героином?

— Начальник, я почти не балуюсь наркотиками. Иногда нюхаю краску, вот и все. Только когда последний раз был в Мантеко, тамошний доктор сказал, что мне это вредно, у меня и так мало клеток в мозгу.

— Но иногда принимал, правда?

Шланг согласился.

— Так, может, четвертого июля ты был под наркотиком. Люди в таких случаях многого не помнят. И от наркотика становятся вспыльчивыми. Многие хорошие люди наделали много преступлений под фенциклидином.

— Да, — сказал Ромми. Эти слова ему понравились.

— Ну давай. Шланг. Рассказывай все.

Гэндолф осмелился взглянуть ему в глаза и тут же отвернулся.

— Только не приплетай больше сюда женщин.

— Ладно, — ответил Ларри.

— А можешь закрыть это чертово окно?

— Давай подождем немного.

Через пятнадцать минут Старчек закрыл окно. К тому времени Уилма принесла армейское одеяло. Шланг запахнулся в него. Уилма села в углу и принялась быстро писать, когда Гэндолф подтвердил главное: проходя мимо ресторана, он увидел в окно Луизу. И подумав, вспомнил, что принял фенциклидин.

— Так, значит, ты вошел в ресторан в час ночи. Что произошло потом? — спросил Ларри.

— Начальник, да я не помню почти ничего. Потому что был под наркотиком и все такое.

— Кончай, кончай, Шланг. Что произошло?

— Добрый Гас, как всегда, стал меня выгонять.

— И ты ушел?

— Если я застрелил их всех, как мог уйти?

— А откуда взялся пистолет?

Гэндолф, искренне озадаченный этим вопросом, покачал головой:

— Начальник, пистолета я никогда не носил. Всегда думал, что скорее мог бы выстрелить из него в себя, чем в кого-то.

В этом, видимо, он был прав.

— Ну а в ту ночь пистолет у тебя был, верно?

Гэндолф уставился на эмалированную ножку стола.

— Пистолет вроде был у Гаса.

Ларри бросил взгляд на Уилму. Этого не говорил никто. Но смысл держать под рукой оружие был. Просто дожидаться полиции в том районе не стоило.

— Да, — сказал Ромми. — У Гаса был пистолет. Однажды он навел его на меня, когда выгонял из ресторана. Зима, начальник, снег валит, я весь дрожу, а он меня гонит.

— Значит, ты знал, где находился пистолет?

— Под кассой. Под стеклянной штукой с сигаретами и шоколадными плитками.

— И взял его оттуда?

Шланг огляделся по сторонам.

— Начальник, можешь включить здесь тепло?

Ларри стоял возле радиатора.

— Ты оттуда взял пистолет?

Шланг кивнул. Ларри открыл вентиль и жестом разрешил Гэндолфу придвинуться поближе. Типичная неслаженность опергруппы, подумал он. Никто не спросил у членов семьи, был ли у Гаса пистолет. Каждый детектив думал, что это сделал кто-то другой.

Ларри оставил Уилму со Шлангом и пошел позвонить сыну Гаса, Джону. Джон как-то неуверенно подтвердил, что его отец хранил пистолет за стойкой. Он помнил, что об этом говорила Афина. Джон попросил Ларри подождать и через несколько минут нашел квитанцию. Четыре года назад Гас купил «смит-вессон» тридцать восьмого калибра, пятизарядный револьвер — орудие убийства, как установила баллистическая экспертиза. Гильз эксперты, несмотря на все старания, не нашли. Поскольку это револьвер, гильзы остались в барабане.

Они всегда знают, подумал Ларри. Убийца всегда знает что-то очевидное, ускользнувшее от внимания всех остальных. Он велел Уилме позвонить Гриру и потом сам позвонил Мюриэл.

11
22 мая 2001 годя
Добрый

От мысли, что проведет несколько часов вдвоем с Джиллиан Салливан, Артур проснулся в четыре часа утра. По пути он то беспомощно молчал, то болтал без умолку. Теперь, когда она показалась в затянутом проволочной сеткой окне между зарешеченными дверями, сердце его учащенно забилось. Но личные вожделения тут были ни при чем. Ему не терпелось узнать, что даст для его клиента разговор Джиллиан с Эрдаи. И он маячил у двери еще до того, как ее открыли.

— Эрно будет говорить с тобой, — сказала Джиллиан.

— Отлично!

Артур бросился за портфелем. Когда вернулся, Джиллиан улыбалась его рвению.

— Не спеши, Артур. Придется около часа подождать.

И объяснила ему положение дел у Эрно.

Слегка раздосадованный Артур пошел к дежурному кое-что уладить. Звоня в тюремную администрацию относительно визита, он ожидал проблем из-за того, что Джиллиан была осужденной преступницей, эту категорию лиц не всегда охотно пускают на свидание в тюрьму. Однако все вопросы сосредоточились на самом Артуре, потому что Эрдаи не припомнил его фамилии. Эрно скрывал от тюремных властей, какое у него дело к бывшей судье, — кажется, они считали, что речь идет о его имуществе, — и в конце концов Артуру разрешили сопровождать Джиллиан, исходя из предположения, что он ее адвокат. В результате дежурный лейтенант сказал Артуру, что для встречи с Эрдаи ему придется отправиться туда вместе с Джиллиан. Когда Артур объяснил это ей, она нахмурилась. Очевидно, Джиллиан рассчитывала, что ей больше не понадобится возвращаться в тюремный корпус.

— Могу я хотя бы угостить тебя обедом? — спросил Артур. Сам он проголодался. Джиллиан без особого восторга согласилась и, едва они вышли из караульного помещения, закурила сигарету.

— Эрдаи сказал тебе, чем располагает? — спросил Артур.

— Говорит, что твой клиент невиновен.

— Невиновен? — Артур от неожиданности остановился. Почувствовал, что у него отвисла челюсть. — Он это объяснил?

Джиллиан, выпуская табачный дым, покачала головой.

— Кроме того, он считает, что твой клиент достаточно отсидел. Думаю, Эрно тебе скажет, что этих людей убил кто-то другой. Но мне он не сказал кто. Или откуда ему это известно.

— Ты поверила ему?

— Артур, Эрдаи задал мне этот же вопрос, я ответила — нет. Однако впечатление он производит хорошее. Умен определенно. В общем, суди сам. Мои мнения, вероятно, предвзяты.

Артур, по своему обыкновению, продолжал задавать вопросы, но в конце концов замолчал. Невиновен. Он сам не знал толком, что рассчитывал услышать от Эрдаи. Перечтя его письмо к Джиллиан раз десять, Артур склонялся к мысли, что Эрно, работавший в аэропорту Дюсабль, неподалеку от ресторана Леонидиса, был свидетелем преступления или разговаривал с кем-то, кто присутствовал при нем. Однако Артур снова отказался слушать, когда Памела пыталась уверить его, что Ромми совершенно чист. Невиновен. Сердце его заколотилось, и он, чтобы успокоиться, подумал о том, где находится. Это Редьярд. Люди сюда попадали потому, что не умели вести себя — были убийцами, мошенниками, бандитами. Однако рассудок говорил Артуру, что к вечеру он скорее всего будет разделять мнение Джиллиан о правдивости Эрдаи.

Ресторанов в городке оказалось мало. Посетители тюрьмы, в подавляющем большинстве бедные люди, предпочитали привозить еду с собой. Тот, на котором они остановили выбор, был темным и очень большим, столики — с пластиковым покрытием под дерево. Артур заподозрил, что раньше там находился кегельбан.

Джиллиан заказала салат. Артур — самое дешевое блюдо, мясной рулет.

— Видимо, он будет неважным, — сказал Артур, когда официантка отошла. — В таком заведении? Он наверняка давно пережарен. Покажется пушечным ядром.

Когда перед Артуром поставили тарелку, он взял нож, все на ней разделил — отодвинул горошек от картофеля и водил лезвием по кругу, пока бурая подливка не образовала аккуратную лужицу вокруг рулета. Джиллиан, загасившая вторую сигарету при появлении еды, наблюдала за ним с откровенным интересом.

— Сила привычки, — сказал ей Артур.

— Я так и поняла. И каков твой рулет? Такой, как ты опасался?

Артур немного пожевал его.

— Хуже.

— Можно спросить, почему ты заказал его?

— Отец всегда велел нам заказывать самое дешевое блюдо. Считал это наиболее выгодным. И выходил из себя, если мы заказывали что-то другое. Кстати, в прошлый раз ты спрашивала меня о матери. Вот такие вещи, требования заказывать самое дешевое, наверняка и заставили ее уйти. — Он с трудом проглотил кусок рулета, ставшего похожим на комок жвачки. — Я ее понимаю.

Джиллиан широко улыбнулась. Артур старался развлечь ее, но при этом коснулся одной из вечных проблем. Был сыном не подходящих друг другу мужчины и женщины и вставал на точки зрения обоих родителей. Разделял отцовскую горечь из-за ухода матери, но понимал ее униженность жизнью с человеком, который винил в своих бедах всех остальных. Только мать редко бывала столь же понимающей по отношению к сыну. Она считала, что Артур весь в отца, слишком привержен условностям и ужасающе непредприимчив. Напоминая себе об эксцентричности матери, он научился пропускать ее суждения мимо ушей. Однако теперь, приближаясь к сорока годам, он все больше склонялся к тому, чтобы последовать ее примеру — плюнуть на все традиционные ограничения и вести такую жизнь, какую хочется. Чего хочется ему? Эта загадка была такой глубокой, что иногда поглощала его с головой.

— Артур, у меня создалось впечатление, что ты очень любил отца. При встрече в кафе.

Последнюю фразу Джиллиан произнесла с заметной робостью.

— Любил? В моей жизни отец был чем-то вроде силы тяготения. То есть мир без него развалился бы.

Теперь отец был излюбленным предметом разговоров у Артура. В них оживал его образ. Артур отдавал себе отчет в том, что делает и как это по-детски. Но не мог остановиться. Вот что вызвало раздражение Джиллиан при их первой встрече. Однако теперь, явно с целью искупить вину, она сидела с сигаретой между пальцами, прислонясь к обитой искусственной кожей стенке кабинки, и слушала его с неослабным вниманием.

Харви Рейвен провел всю трудовую жизнь подсобным рабочим на автомобильном кладбище, снимал годные детали с машин. И почему-то во всем, что пугало и заботило мистера Рейвена, присутствовала доля веры, что будь кое-что по-другому, жизнь его была бы если не благополучной, то спокойной. Если б только он окончил колледж. Если б только был владельцем автокладбища, а не рабочим. Если б только, если б только — это было девизом его жизни. И кто мог сказать, что он не прав? Работая в юридической фирме среди состоятельных, культурных людей, Артур сознавал, что они понятия не имеют о таких, как он. Они не знали той мучительной жажды денег, жажды беззаботности, которую дают деньги. Не знали, каково быть пасынком общества. Сердце Артура до сих пор ликовало, когда он вспоминал торжествующий взгляд отца на его диплом юриста. Или потом, семь лет спустя, при известии, что Артур увольняется из прокуратуры и поступает в юридическую фирму, где будет получать баснословное жалованье — сто тысяч долларов в год.

— Люди невысокого мнения о героизме обыденной жизни, — сказал Артур, — жизни тех, кто едва сводит концы с концами. Но чем старше становились и отец, и я, тем понятнее мне был отцовский героизм. То есть это просто чудо, что человек, так боявшийся за себя, мог думать о других и так о них заботиться.

Артур подошел к той стадии рассказа, когда начинало сжимать горло и к глазам подступали слезы, однако, как всегда, не мог остановиться.

— И умер отец тоже мужественно. У него был рак печени. Прямо-таки сжиравший его. Он пошел к врачу и получил жестокий прогноз — жить ему оставалось полгода, большую часть времени в жутких страданиях. И он философски относился к этому. До самого конца. У меня появлялось желание схватить его за больничный халат и трясти. Господи Боже, хотелось мне сказать, ты всю жизнь боялся всего, беспокоился о том, что не стоило беспокойства, сходил из-за пустяков с ума, а теперь вот это? Он стал спокойным, смирившимся. И в результате нам было очень хорошо. Когда у него утихала боль, мы смеялись. И оказалось, что, в общем, у нас была замечательная жизнь. Он любил меня. Я его. Он опекал нас, а это не всякий стал бы делать. Я добился того, чего он хотел. Он знал, что я буду заботиться о Сьюзен. Мы оба были ему очень благодарны.

Артур отвернулся, чтобы не расстраивать Джиллиан, из глаз его текли слезы. Он полез в задний карман за платком, а когда немного успокоился, увидел, что Джиллиан оцепенела. Видимо, от ужаса.

— О Господи, — сказал он, — как это глупо. После смерти отца я постоянно плачу. Над телефильмами. Над новостями. И все время пытаюсь понять вот какую логику. Мы испытываем потребность всем сердцем любить близких, но когда они умирают, это лишь делает жизнь невыносимой. Есть в этом смысл?

— Нет, — тихо ответила Джиллиан хриплым голосом. Она покраснела. Легкие веснушки на шее стали заметнее, подведенные глаза с накрашенными веками были закрыты. — Нет, — повторила она и вздохнула. — Артур, ты произвел на меня странное впечатление.

— Хорошее?

— Не могу этого сказать.

— Понимаю, — произнес он, смиряясь с фактами.

— Нет-нет. Дело тут не в тебе, Артур. Во мне. — Джиллиан боролась с каким-то чувством, опустив взгляд на свои длинные пальцы. Лицо ее все еще было залито краской до самого основания шеи. — Благодарность, которую ты описал, восхищение — я никогда не испытывала их. Никогда.

Она набралась сил улыбнуться, но не смогла взглянуть на него. Через несколько секунд спросила, не пора ли уходить.

На обратном пути Артур не произнес ни слова. Проведя с Джиллиан несколько часов, он начинал понимать сложности ее характера. Видит Бог, они должны были быть очевидны после того, как она испортила себе жизнь. Однако ее поведение даже теперь было таким спокойным и властным, что он с удивлением обнаруживал в ней нечто непредсказуемое. Ее отношение к нему было то теплым, то холодным. Привыкший пытаться угодить женщинам, он чувствовал себя несколько скованным. Однако в общем Джиллиан как будто относилась к нему с гораздо большей симпатией, чем он ожидал. И Артур, несмотря на то, что сдерживал себя, находил это открытие приятно волнующим.

Когда они подъехали к тюрьме, Джиллиан все еще выглядела расстроенной. Теперь ее, видимо, беспокоила перспектива снова идти внутрь. Она подалась вперед на сиденье, оглядывая широко раскинувшиеся корпуса тюрьмы, и покачала головой. Артур извинился, что вынуждает ее проходить через это дважды.

— Артур, твоей вины здесь нет. Я знала, на что иду, когда ехала сюда. Просто это оказалось несколько слишком. Нахлынули воспоминания.

— Особенно неприятные? — спросил Артур.

Джиллиан, уже снова полезшая в сумочку за последней перед входом сигаретой, ответила не сразу.

— У людей стандартное представление о тюрьме, разве не так? У всех. Каждый представляет, что какие-то обстоятельства будут особенно ужасны.

— Какие, например? Секс?

— Само собой. Это очевидная проблема. Страх жизни без секса. Страх перед извращенными посягательствами. Когда я сидела, лесбийской любовью занимались главным образом надзирательницы. Это правда.

Секс прекращается просто как одна из вещей, от которых человек оторван. Это основная форма наказания — оторванность. От людей. От привычек. От обычной еды. От той жизни, которую знаешь. Именно для этого и существует тюрьма. Здесь, разумеется, и зарыта собака. После того, как все сказано и сделано, после всех беспокойств об ужасных случайностях вроде нападения лесбиянок подлинное наказание становится именно таким, как и задумано. Ты словно бы подвергаешься ампутации. Перестаешь желать. Прекращаешь, и все. Я прекратила. На смену желанию приходит тоска. Ты говоришь себе: «Я вполне могу чем-то интересоваться, я не утратила бодрости духа». Но поскольку все бездельничают, ничто, кажется, значения не имеет. Ты сознаешь, что осуждена ощущать медлительность хода времени, и ощущаешь. Иногда я буквально слышала, как часики тикают у меня на руке. Слышала каждую уходящую секунду. Наблюдая за тем, как Джиллиан с мучительным видом смотрит на тюрьму, Артур обнаружил, что снова плачет, на сей раз беззвучно. По щекам его текли ручейки. Он отер ладонью лицо и снова извинился, хотя на сей раз она казалась равнодушной к его недостатку самообладания.

— Видишь, какой я плакса, — сказал он.

— Вовсе нет. Ты очень добрый, Артур. — Она словно бы слегка поразилась своим словам и повернулась к нему. — Очень добрый, — повторила она, потом взглянула на незажженную сигарету и вылезла из машины.

12
9 октября 1991 года
Сообщение новостей

Меня зовут Ромео Гэндолф, мне двадцать семь лет. Я читаю и пишу по-английски. Заявление это делаю без принуждения, добровольно. Мне за него никто ничего не обещал. Я поставлен в известность, что по ходу чтения оно записывается на видеопленку.

Четвертого июля тысяча девятьсот девяносто первого года я уже за полночь вошел в ресторан «Рай». Владелец, Гас, уже собирался закрывать его. Мы с Гасом давно знали друг друга. Я однажды пытался украсть деньги у него из кассы. Он догнал меня на улице и сильно избил. Потом всякий раз, увидев меня, он говорил, чтобы я ушел из ресторана. Иногда как будто шутил, иногда бывал совершенно серьезен. Как-то, когда я вошел, он достал пистолет из-под кассы и велел мне уйти.

Четвертого июля девяносто первого года я случайно увидел в окно ресторана знакомую женщину и вошел внутрь. Ее звали Луиза Ремарди, я здоровался с ней и разговаривал, когда бывал в аэропорту.

* * *

Четвертого июля девяносто первого года, когда я вошел, Гас сказал, что я собираюсь спрятаться и после закрытия ресторана что-нибудь украсть. Я принял дозу фенциклидина и поэтому разозлился па Гаса. Мы начали кричать друг на друга. Гас полез под кассу за пистолетом, но я опередил его. Гас продолжал кричать на меня и пошел к телефону, чтобы вызвать полицию, и я выстрелил в него. Я ни о чем не думал.

Луиза не переставая вопила, что я сошел с ума, и все такое. Когда я подошел сказать, чтобы она замолчала, она попыталась отнять у меня пистолет, кончилось тем, что я выстрелил и в нее. В ресторане был еще один человек, белый. Он спрятался под столом, но я его увидел. Я навел на него пистолет и велел ему оттащить тела Гаса и Луизы в морозилку в подвале. Когда он это сделал, я, не медля ни секунды, выстрелил в него, забрал у всех, что было можно, и вышел из ресторана. Пистолет я выбросил. Где именно, не помню.

* * *

Я принял много фенциклидина и помню все это смутно. Сейчас вспомнить больше ничего не могу. Я очень сожалею о том, что сделал.

* * *

Мюриэл сидела напротив Шланга в комнате для допросов. Эксперт снимал их установленной на треноге видеокамерой, маленький прожектор отбрасывал яркий луч на Гэндолфа, одетого в ярко-оранжевый тюремный комбинезон. Мигавший отсвета Шланг несколько раз останавливался во время чтения, просил Мюриэл объяснить некоторые слова. Пришлось остановить съемку на середине и начать снова. Когда Гэндолф читал, руки его дрожали, но в остальном он выглядел спокойно.

— Мистер Гэндолф, это все, что вы хотели сказать в заявлении?

— Да, мэм.

— Заявление вы написали сами?

— Мне помогал вот этот детектив.

— Но в заявлении сказано все, что вы помните о произошедшем четвертого июля?

— Да, мэм.

— Вы так описывали произошедшее детективу?

— Да, после того, как мы обговорили тот случай.

— Вас кто-нибудь бил или угрожал вам насилием, чтобы добиться этого признания?

— Нет, насколько я помню.

— Вы бы запомнили, если б кто-то ударил вас?

— Меня никто не бил.

— Вы получали пишу и воду?

— Сейчас получил. Раньше не хотел есть.

— У вас есть какие-то жалобы на обращение с вами?

— Знаете, я тут наложил в штаны. Это было неприятно. Я сидел, как младенец, в дерьме. — Шланг потряс головой. — Не хочу об этом говорить. — Потом добавил: — И меня заморозили чуть не до смерти.

Мюриэл взглянула на Ларри.

— Мне пришлось распахнуть окно из-за вони.

Когда она приехала, в комнате еще держался дурной запах. «Дерьмовое дело», — пошутил Ларри. Мюриэл ответила словами своего отца, которые он произносил всякий раз, входя в единственный туалет, которым семья пользовалась: «Пахнет, будто кто-то здесь сдох». Потом она напомнила Ларри, чтобы он приобщил брюки Гэндолфа к уликам — как подтверждение сознания вины.

Мюриэл спросила Ромми, не хочет ли он что-нибудь добавить.

— Это все, — ответил он. — Только я не могу поверить, что сделал такое. Я ведь даже мухи не обижу. Раньше никогда ничего такого не делал.

Он обхватил руками голову.

— Съемку прекращаем. Сегодня девятое октября, время тридцать две минуты первого ночи.

По ее кивку эксперт выключил прожектор.

Вошел полицейский из дежурной части, чтобы снова отвести Ромми в камеру до шести утра, времени, когда его повезут в тюрьму. С надетыми за спиной наручниками Гэндолф оставался ошеломленным, подавленным, как во время всего разговора с Мюриэл.

— Пока, Ромми, — сказал Старчек.

Гэндолф оглянулся и кивнул.

— Что ты делал с ним? — спросила Мюриэл, когда он скрылся.

— Ничего. Я делал свою работу.

— Ты просто потрясающий, — сказала она.

Ларри улыбнулся по-детски.

Грир приехал, когда еще велась съемка, и ждал снаружи. В час ночи он был гладко выбритым, в накрахмаленной рубашке без единой морщинки. Гаролд был знаком с Толмиджем, и Мюриэл всего неделю назад сидела рядом с ним на званом ужине. Он показался ей одним из тех негров, которые всегда признают, что нужно работать лучше, и неизменно бывают начеку. Особенно если рядом есть кто-то из белых. У него это до того вошло в привычку, что он сам этого не замечал. Начальник отдела, казалось, был не особенно доволен своим детективом. Уперев руки в бедра, он первым делом спросил, как Ларри нашел Гэндолфа.

— Получил информацию. Заключенный-наркоторговец сказал, что видел у него эту камею.

— И она была у Гэндолфа, когда ты взял его?

— Да. — Ларри несколько раз кивнул. — Ленахен с Возницкой это подтвердят.

— Как относительно секса? — спросил Грир. — В этом он не признается?

— Пока что нет.

— И какова же наша версия? — спросил он у обоих.

— Моя версия, — ответил Ларри, — заключается в том, что Шланг хотел Луизу, он трахнул ее под дулом пистолета, потом еще раз, когда она была мертва. Однако вести речь об этом на суде, по-моему, не стоит. Мы не располагаем доказательствами, и нам придется туго.

Когда Грир повернулся к Мюриэл, та объяснила, почему Ларри не прав, не желая разоблачать Гэндолфа. Обвинение в изнасиловании нужно предъявить.

— Это дело о преступлении, за которое предусмотрена смертная казнь, и нужно, чтобы присяжные узнали о случившемся. Улики в данном случае неубедительные, но, думаю, Шланга признают виновным. Не призрак же ее насиловал. Ромми либо исполнитель, либо соучастник. И в любом случае несет ответственность по закону.

Грир, слушая, неотрывно смотрел на нее, явно соглашаясь. Мюриэл, вставая поутру, очень многого не знала о себе наверняка. Например, хочет выйти замуж или нет, какой цвет у нее любимый, станет ли голосовать за республиканцев и даже не напрасно ли ни разу не заводила интрижку с женщиной. Но когда в руки ей попадало уголовное дело, суждения ее были безупречны, как солнце. Проблемы представляли собой бутоны, в ее умственной оранжерее они распускались в решения. В правоохранительном сообществе у нее уже создавалась репутация — говорили, что она оставляет за собой инверсионный след.

— Есть какой-то сообщник? — спросил Грир.

— Он говорит, что нет, — ответил Ларри. — Когда поймет, что речь идет о смертной казни, тогда все выяснится. Если был сообщник, тут же его назовет.

Грир задумался, потом наконец протянул Ларри руку. Другую подал Мюриэл.

— Замечательная работа.

Снаружи ждали репортеры. Грир попросил Ларри и Мюриэл постоять вместе с ним, пока он будет делать краткое заявление перед телекамерами. Лампы вспыхнули, едва они вошли в старый кирпичный вестибюль шестого участка: дальше репортеров не пустили. Даже в это ночное время там находились съемочные группы всех телестанций, кроме того, двое газетчиков. Грир объявил столпившимся вокруг журналистам об аресте, назвал прозвище Гэндолфа, его возраст и данные об уголовном прошлом. О камее Луизы они уже знали; в полицейских участках существовало не так уж много секретов. Грир подтвердил, что вчера вечером она была в кармане у Шланга. И на этом закончил. Сказано было достаточно, чтобы передавать в теленовостях весь день.

При расставании Грир обратился к Мюриэл:

— Привет Толмиджу.

Он сказал это ничего не выражающим тоном, но Мюриэл догадалась о реакции Ларри. На автостоянку она пошла вместе с ним. Казалось, Ларри готов был снова сказать какую-то глупость, но тут подбежал репортер из «Трибюн», Стюарт Дубинский. Пухлый и румяный, как херувим. Он хотел написать очерк о Ларри — отважный детектив снова одерживает победу. Ларри отказался, но был необычайно вежлив с репортером. Видимо, понимая, что Стюарт, ведший судебную хронику, важен для Мюриэл.

Когда Дубинский отошел, они стояли между их машинами. Стоянка была залита светом. Начальству не хотелось читать о грабежах рядом с полицейским участком.

— Твои присяжные сделали, что нужно? — спросил Ларри.

— Они собрались сегодня днем. Виновен по всем пунктам.

Ларри улыбнулся, чтобы доставить ей удовольствие. Он явно устал и выглядел из-за этого постаревшим. Ветер шевелил его редеющие волосы. Кожа, нежная, как у блондинов-скандинавов, становилась сухой, красноватой. Мюриэл все еще думала о Ларри как о неменяющемся спутнике своей юности. Было почти непостижимо, что время начинало оказывать воздействие на него.

Когда они познакомились, Мюриэл должна была помогать ему в том, что касалось гражданских правонарушений, но вместо этого стала спать с ним. Первый раз это произошло, когда ее муж лежал в больнице с болезнью сердца, сведшей его через два года в могилу. Разумеется, это было глупо, но глупо по-девичьи — она просто искала границы дозволенного. Слегка нарушала приличия, погружаясь в уютный мир закона и взрослой ответственности. Но их отношения продолжались. Странным, порывистым образом. После того, как Ларри женился во второй раз. После того, как умер Род. Они говорили, что все кончено, потом Мюриэл встречала Ларри в здании суда, и одно влекло за собой другое. Поиск, однако, продолжался, он был насыщен томлением и готовностью, свойственным тем временам, когда толком не знаешь, кто тебе нужен. Для нее это время наконец кончалось. И ей было как-то жалко их обоих.

— Я голоден как волк, — сказал Ларри. — Ты как насчет поесть?

Мюриэл не хотелось снова оставлять его. Прошлым вечером возле тюрьмы Ларри казался весьма уязвленным. И тут она нашла наилучшее решение.

— Может, поедем в «Рай»?

— Замечательно.

Ларри о многом не смог поговорить по телефону с Джоном Леонидисом и пообещал при возможности позвонить еще. Джон должен был находиться всю ночь в ресторане.

Когда они вошли в ресторан, Джона нигде не было видно. Оказалось, он работал на кухне. Сквозь узкое окошко, в которое официантки подавали заказы, Джон заметил их и вышел с лопаткой в руке. Фартук дважды обернут вокруг туловища. По размеру было понятно, что фартук принадлежал Гасу.

— Это правда?

Джон указал на стоявшее возле кассы радио. Когда они подтвердили, он сел на один из табуретов. Несколько секунд не сводил взгляда с темного пятна на панельной обшивке, потом уткнулся лицом в ладони и разрыдался. Заливаясь слезами, стал как одержимый благодарить их.

— Джон, это наша работа, — приговаривала Мюриэл, похлопывая его по плечу, но и сама чуть не плакала.

— Вы не представляете, как это тяжело, — заговорил Джон, — думать, что убийца все еще разгуливает безнаказанным. Я постоянно мучился мыслью, что должен сделать что-то. Предам отца, если не сделаю.

Мюриэл часто разговаривала с Джоном после убийства и поняла, что Гас после смерти стал гораздо дороже ему, чем был при жизни. Она видела такое и раньше, но не понимала полностью этого преображения. Необходимость заставила Джона взять на себя управление рестораном. Несколько месяцев пребывания в шкуре Гаса, несомненно, усилили понимание отцовских взглядов, тем более жизненных невзгод. Но Мюриэл часто поражалась, когда в телефонных разговорах слышала в голосе Джона свирепость, с которой он говорил об убийце отца. Иногда ей казалось, что Джон ненавидит убийцу за ту постыдную радость, которую он испытал, узнав о смерти отца. Так это было или нет, но она понимала, что горе — и теперь уже полная невозможность примирения между отцом и сыном — переплелось с прежними терзаниями. Джон уже не мог провести границы между одним и другим.

Джон снова принялся рассыпаться в униженных благодарностях, и наконец Ларри выручил всех, положив ладонь на шею Джону и сказав, что он, собственно, приехал бесплатно поесть. Джон побежал обратно на кухню.

Мюриэл с Ларри пошли к столикам. Поскольку оба любили острые ощущения, они замедлили шагу кабинки, где была убита Луиза Ремарди. Быстро переглянулись и одновременно сели за столик лицом друг к другу. Мюриэл пришлось на минуту уставиться в пол, чтобы не рассмеяться. Курила она только во время судебных заседаний, но в сумочке у нее оказалась пачка сигарет. Ларри взял у нее зажженную сигарету, затянулся один раз и вернул.

— Надеюсь, ты обратила внимание, что я не упоминал о Толмидже.

— До сих пор.

Ларри опустил к груди подбородок, чтобы придать себе инквизиторский вид.

— Ты выходишь за него замуж, так ведь?

Было уже два часа ночи. И Ларри, кем бы он ни был в ее жизни, заслуживал только правды. Она уже девятнадцать лет меняла мужчин. Примеряла их, словно платья, постоянно надеясь, что когда-нибудь взглянет в зеркало и одобрит себя. Ей это надоело. Теперь она хотела другой жизни — детей, стабильности, сознания, что достойна любви видного человека. Толмидж ее волновал. Он вел такую жизнь, что Мюриэл мечтала войти в нее. Она разделяла его потребность действовать с размахом, с далеко идущими последствиями. Он был веселым. Богатым. Симпатичным. И влиятельным — весьма.

Мюриэл взглянула на сидящего напротив. Ее всегда потрясало сознание, что Ларри ей так небезразличен. Что тут не только чувственность, но и симпатия, родство душ. И знание. Основной их общей чертой была интуиция, настолько одинаковая, словно они были созданы по одному образцу. Через несколько лет, поняла Мюриэл, она сочтет, что приняла решение в эту минуту.

— Да, это наилучший вариант.

Ларри снова откинулся на черную стенку кабинки. Он только что сказал, что она собирается делать, однако выглядел удивленным.

— Ну, что ж, — произнес он наконец, — девочки всегда достаются богатым.

— Ларри, думаешь, тут дело в богатстве?

— Думаю, тут все вместе: Толмидж богатый, значительный, могущественный. Может многое для тебя сделать.

Разговор с самого начала принял неприятный оборот. Мюриэл, не отвечая, отвернулась.

— Не говори, что нет.

— Нет, — ответила она.

По мимике на широком лице Ларри было видно, что он силится сдержаться. И все-таки он хотел сказать что-то, но тут появился Джон, принес им по бифштексу с яичницей. Спросив, не будут ли они против, взял сигарету из лежавшей на столе пачки Мюриэл и курил, пока они ели. Он все не успокаивался, дергал себя за серьгу, кусал ногти и никак не мог перестать задавать вопросы. Осваивался с мыслью, что убийца наконец-то схвачен. Казалось, беспокоит его главным образом то, что это не какой-то вылезший из канализации вампир, а человек, которого он часто здесь видел.

— Знаете, мне никак не дает покоя, что Гас считал этого человека смешным. Он был несносным. Но отцу доставляло какое-то удовольствие выгонять его. Помнится, как-то отец погнался за ним с мясницким ножом и гамбургером. Дал ему гамбургер, а потом сказал, что убьет его, если увидит здесь еще хоть раз. Это было состязание. Для них обоих. Этот тип — Гэндолф? — смотрел в окно, здесь ли отец, потом неторопливо заходил по-хозяйски и удирал со всех ног, если Гас появлялся из глубины зала. Такое происходило здесь каждую неделю.

Джон все не унимался, Мюриэл и Ларри осторожно пытались объяснить, что все произошло по чистой случайности.

— Послушай, легче от этого не станет, — сказал Ларри, — но знаешь, твоему отцу, видимо, нравился этот человек. И если б Шланг не принял большую дозу дури, не увидел женщину своей мечты, сидящую здесь, все кончилось бы обычной сценой. Но в ту ночь Шлангу захотелось всего, что было всегда недоступно, и он вышел из себя. Это все равно, как если б газовая труба взорвалась под рестораном. То есть это нелепо, но это так, Джон: это жизнь. В ней не всегда все правильно.

Мюриэл заметила, что при этих словах он украдкой бросил взгляд на нее.

* * *

Из ресторана они вышли почти в четыре часа. Ларри от усталости казалось, что он бредит. К нему уже начинали подкрадываться сутулые демоны и невидимые призраки. Напротив ревело большое шоссе. В такую рань люди пускаются в путь по срочной необходимости — водители грузовиков, спешащие проехать через город, организаторы срочных сделок, мечтающие о заокеанских рынках, любовники, покинувшие чужую постель среди ночи, чтобы попасть домой до утра. Эта вселенная частных нужд стремительно проносилась по эстакаде.

В ресторане Ларри всеми силами старался утешить Джона, чтобы самому обрести покой. Ничего не вышло. Джон все рассказывал о преступниках, которых осаживал его отец, — шантажистах, хотевших заставить его покупать у них столовое белье, гангстерах, пытавшихся его ограбить, — и, стоя на улице с Мюриэл, Ларри все никак не мог подавить раздражение.

— Мюриэл, — произнес он печальным тоном, — мне нужно поговорить с тобой.

— О чем?

— О Толмидже. — Он досадливо махнул рукой. — Обо всем.

— Я не хочу говорить о Толмидже.

— Нет, выслушай меня.

От усталости Ларри испытывал головокружение, легкую тошноту, но самым мучительным было душевное состояние. Он несколько дней старался понять, почему бьется над этим делом, словно врач, пытающийся оживить покойного. Наконец понял. Ради Мюриэл, черт возьми. Но, даже поняв это, не понял всего. Ему было мало обмениваться с ней блестящими фразами. Или заниматься любовью. Нет, в его сентиментальном подростковом воображении разыгрывалась ковбойская сцена. Он арканил злодея, и тут Мюриэл понимала, что лучше его ей не найти. Отказывалась от Толмиджа и от пути к славе. Осознав свои планы так ясно и слишком поздно, Ларри чувствовал себя как в воду опущенным. «Тоже мне великий детектив», — подумал он.

— Мне нужно, чтобы ты выслушала.

Машины их находились на стоянке, неподалеку от места, где Гасов «кадиллак», автомобили Луизы и Пола целый день раскалялись под июльским солнцем, пока владельцы лежали в морозилке. «Хонда» Мюриэл стояла поближе, и они сели на переднее сиденье. Мюриэл не отличалась аккуратностью. Место между сиденьями она использовала как мусорный ящик — там валялись обертки от еды, пластиковые пакеты, личные письма, приходившие в прокуратуру.

— Знаешь, как в юности все твердят тебе, что нужно повзрослеть? — спросил Ларри. — Ты слушаешь, и эта мысль кажется неплохой, но думаешь — а что это такое, черт возьми? Что мне, черт возьми, делать? Тебе советуют посерьезнеть, а ты даже не можешь понять, чего хочешь.

Говоря, Ларри смотрел на торцовую кирпичную стену перед собой. Несколько лет назад там нарисовали рекламу прохладительного напитка, и призрачные очертания протягивающей стакан молодой женщины все еще были видны в свете уличных фонарей.

— Я всегда недоумевал, как это выяснить. Ты же, думаю, всегда понимала, чего хочешь, и стремишься к этому все время, сколько я тебя знаю. Хочешь стать знаменитостью. А я другой. Понятия не имею, чего хочу, разве что возникнет угроза этого лишиться. Как в тех случаях, когда Нэнси говорит: «Что скажешь, если ребята останутся со мной?» Пока утрата не станет реальной.

Ларри зрительно представил себе сыновей, и его охватила буря чувств. Они виделись ему ходящими следом, будто щенята, когда он шлифует стену из сухой кладки, кладет кафельную плитку, старательно отделывает купленные дома. Дети любили бывать там с ним. У Даррелла была пила, которую он таскал за собой по пыльным половицам, а Майкл, держа двумя руками молоток, постоянно забивал под всевозможными углами гвозди в какую-нибудь толстую палку. Ларри постоянно присматривал за ними и все равно внезапно просыпался среди ночи в страхе, уверенный, что был недостаточно внимателен и кто-то из них мог причинить себе серьезный вред.

Ларри стиснул пальцами нос в надежде, что, сосредоточась на боли, не расплачется. Он был подвержен слабости определенного типа людей, зачастую встречающихся теперь в полиции: мужчин и некоторых женщин, которые поддаются всем обывательским чувствам, потому что были очень суровы на улице. Они способны пролить потоки слез из-за смерти своего попугая, однако несколько часов назад даже не покачали головой из-за сбитого машиной ребенка. Ларри считал, что способен держать себя в руках, способен сказать себе то, что пытался внушить Джону, — это мучительно, но такова жизнь.

— Вот такой я дурак. Что имею, не храню, потерявши, плачу, — сказал Ларри. — И таких много, я не единственный.

В темноте он смутно видел лицо Мюриэл, различал блеск глаз и очертания профиля. Она прислонялась головой к водительской дверце, короткие кудряшки ее стояли торчком, наводя на мысль о тревоге.

— К чему это ты?

Мюриэл оставалась сама собой. Ей требовалось опережать всех. Насколько мог судить Ларри, она происходила из простой, непритязательной семьи. Но расчетливой, видимо, была еще в материнской утробе. Подобно коровам, неизменно знающим кратчайший путь к дому, Мюриэл обладала собственной системой ориентировки, всегда указующей путь к наибольшей выгоде. Даже ее зачастую проявлявшаяся любезность казалась несколько запоздалой, словно она какую-то секунду обдумывала, выгодно ли так вести себя.

Собираясь с духом, чтобы ответить, Ларри опустил взгляд и с удивлением увидел грязь у себя под ногтями. Накануне он был в одном домике в Пойнте, на своем нынешнем объекте. Сажал ели, пока не кончился сезон осенней посадки. Мать всегда твердила ему, что руки должны быть чистыми, и Ларри поразился, что не замечал грязи до сих пор. Это говорило о том, как он был сосредоточен на Шланге после того, как проснулся почти сутки назад.

— Я хочу сказать, что мне надоела собственная глупость, — ответил он. — Надоело искать какой-то лучшей жизни. Я начал кое-что понимать. — Показал свои ногти. — Я садовничаю.

— Садовничаешь?

— Да. Мне нравится растить деревья. Для тебя это может иметь смысл?

— Ларри, — произнесла она.

— Кажется, я знаю, что мне нужно в жизни. А что касается наших отношений, мы оба никогда не были особенно честными. Существует много такого…

— Существует, — сказала Мюриэл. И взяла его за руку. — Только вот что, Ларри. — Теперь затруднения возникли у нее. Она выдвинулась в полосу света, и он видел ее глаза: суровые, мерцающие от нервного напряжения. — Думаю, продолжать не имеет смысла. Я не могу. Мыслями я сейчас не здесь.

Ларри снова получил удар, пожалуй, еще более сильный, чем в ресторане, и ощутил жар в груди. «Черт побери, — подумал он. — Какой я болван. Строю куры, хотя женщина сказала, что выходит замуж за другого».

— Я буду чувствовать себя сущим ослом, — сказал он, — если расплачусь.

Мюриэл подалась вперед и погладила его по затылку.

— Оставь, Ларри. Господи. Мы ведь никогда не собирались быть неразлучными. Оставь.

— О том и речь, — сказал он. — Жаль, что не собирались.

— Ларри, нам было хорошо. Во всех смыслах. Но это было развлечением. Как нам того и хотелось. Мы встречались тайком. Трахались до упаду. Нельзя же это считать чем-то серьезным. Я хочу сказать, меня такое положение вещей вполне устраивало. Это было великолепно.

Мюриэл засмеялась, в ее непринужденном смехе звучало наслаждение этим воспоминанием. Она обняла Ларри за плечи и приблизила лицо к его лицу.

— Мы отлично проводили время, — сказала она и в напоминание положила вторую руку ему между ног. Ларри смахнул ее, Мюриэл вернула руку на место. Так они проделали со смехом несколько раз, обоим нравилась эта борьба и приносимое ею облегчение. Наконец Ларри схватил ее за руку, она сняла другую с его плеч и расстегнула ему «молнию» на брюках. Он оттолкнул ее.

— Мюриэл, мне не нужно прощальное катание на русских горках.

— А мне нужно, — ответила она, как всегда храбро, и положила руку на прежнее место. Ларри думал, что она не сможет возбудить его, но ошибся. Мюриэл опустила лицо к его паху, и он несколько секунд наслаждался этим, потом мягко ее отстранил.

— Господи, мы же на стоянке.

Мюриэл вставила ключ в замок зажигания и поехала за угол, держа свободную руку на его возбужденном члене и время от времени поглаживая его. Ларри смотрел в переулок, понимая, что они в подходящем месте для таких дел, — за этими зданиями, под телефонными линиями, среди разбросанного мусора и ржавых мусоросборников удовольствие часто покупалось по дешевке, и услуги оказывались в машине. Мюриэл устроила из этого празднество. Она медлила, облизывала снизу головку члена снова и снова, брала ее в губы, пристально наблюдая и понимая реакции, которые вызывало каждое ее движение. В этом Мюриэл была сама собой. Бесцеремонной. Смотрела на член и наслаждалась властью, которую получает женщина, будучи желанной. Ларри все время думал: «Господи, это разрыв, она бросает меня».

Когда Ларри кончил, ему казалось, что он непрестанно плакал.

13
22 мая 2001 года
Нормальная

— Стало быть, никак не можете расстаться со мной, — сказала Рути, надзирательница, сопровождавшая Джиллиан в лазарет. Придерживая массивным телом тяжелую дверь в караульное помещение, она приглашающе кивнула ей, будто старой знакомой. Потом — более сдержанно — Артуру. — Вы же вроде сказали, что закончили разговор с Эрни, — заметила она, сопровождая их в тускло освещенный коридор.

Артур объяснил, что лейтенант потребовал присутствия Джиллиан, и Рути рассмеялась:

— Здесь есть такие, кому мало существующих правил, им нужно выдумывать свои.

Джиллиан это было знакомо. Тюремная администрация зачастую проявляла недюжинную изобретательность, когда дело касалось строгости. И среди сотрудников, естественно, было немало откровенных садистов, которым доставляло удовольствие видеть людей в камерах. Но в Олдерсоне Джиллиан встречала много надзирательниц вроде Рути. Добрые души служили там потому, что не могли найти более доходной работы или лучше всего чувствовали себя среди тех, кто не мог смотреть на них свысока.

Когда они подошли к лазарету, Рути предложила вывести Джиллиан, как только Артур войдет туда. Она заверила их, что лейтенант ни о чем не догадается. Джиллиан было, конечно, любопытно, что станет говорить Эрно, но ее дни оценки свидетелей пришли к вынужденному концу. Спокойнее всего было уйти.

Артур снова разволновался перед предстоящим разговором и скрылся за дверью лазарета, ничего не сказав на прощание. Рути вернулась через несколько минут и повела Джиллиан по лабиринту коридоров и решеток к выходу.

В главном здании кативший стальную тележку заключенный повернулся к проходившей мимо Джиллиан. Она ощутила его взгляд, но решила, что он пялится на нее. Однако услышала свою фамилию.

— Вы не судья Салливан?

Шедшая рядом с ней Рути насторожилась, но Джиллиан ответила:

— В прошлом.

— Это Джонс, — сказала Рути. — Он хорошо ведет себя. Большей частью.

Рути говорила шутливым тоном, и Джонс улыбнулся, но внимание его оставалось сосредоточенным на Джиллиан.

— Вы дали мне шестьдесят лет, — сказал он. — Нанесение тяжких телесных повреждений.

У Джиллиан мелькала мысль, что здесь, должно быть, много заключенных, которым она выносила приговор, но сосредоточена была главным образом на своих переживаниях и забыла, как рискованно появляться среди этих людей. Однако сейчас она не ощущала опасности. Джонс был высоким, бородатым, но уже перевалил за тот возраст, когда мог кому-то угрожать.

— Стреляли в кого-то? — спросила она.

— В парня, который был со мной. Мы винный магазин брали. Продавец полез за своей пушкой, а я пальнул не в него, а в напарника. Вот ведь незадача, а? Меня обвинили в этом и в вооруженном ограблении. Вооруженное ограбление — ладно, но почему я сижу за выстрел в человека, в которого не собирался стрелять?

— Потому что хотели застрелить продавца, — ответила Джиллиан.

— Нет, не хотел. Я просто нервничал.

— Вы могли кого-то убить.

— Да, но ведь не убил. И почему сижу за это, не понимаю.

Джонс понимал. Просто ему хотелось поговорить на эту тему. Он до сих пор не спал ночами, думая о том, как одно мгновение изменило его жизнь.

— Джонс, это старая история, — сказала ему Рути.

— Конечно, — ответил он. — Я состарился, отбывая этот срок.

Но сказал он это со смехом.

— Как ваш подельник? — спросила Джиллиан.

— Ничего. Желудок теперь барахлит, и только. Вы дали ему всего тридцать лет. Через год он выходит.

— У него не было пистолета.

Не найдя, что на это сказать, Джонс вернулся к тележке. Он казался удовлетворенным, но через несколько дней снова будет считать, что его осудили несправедливо.

По пути к караульному помещению Рути без умолку посвящала Джиллиан в семейные неприятности Джонса. Видимо, секретом в ее представлении являлось то, о чем она рассказала лишь четвертой части населения земли. Но она была доброй. Помогла Джиллиан вынуть сумку из шкафчика и, словно любезная хозяйка, проводила Джиллиан к наружной двери.

Джиллиан открыла массивную дверь и взглянула из тюремного полумрака на яркий свет майского дня. Заключенные в это время находились во дворе, и, стоя на пороге, она слышала вдали выкрики и гул голосов. В Олдерсоне рядом с тюрьмой проходили железнодорожные пути. Большинство составов везло блестящий каменный уголь, но мимо проходили и поезда Вашингтон — Чикаго. Так близко, что можно было разглядеть всех пассажиров. Джиллиан не могла отвести от них взгляда. С невыносимой завистью она разглядывала людей, имеющих возможность ехать туда, куда вздумается. И мысленно называла их нормальными.

Джиллиан обернулась к Рути.

— Я забыла проставить время, когда расписывалась на выходе.

— Мы проставим.

— Я хочу сама.

Это было неправдой. Джиллиан просто хотелось, чтобы дверь, ведущая на волю, открылась перед ней еще раз. Когда замок щелкнул снова, у нее возникло ощущение, что механизм соединен с ее сердцем. Она Нормальная.

На полпути к автостоянке Джиллиан села на скамью поддеревом. И наблюдала за входящими и выходящими людьми. Нормальными. Как и она. В конце концов она вынула из сумочки книгу, которую читала. Фукидид^[8]. Любивший классику Даффи навязал ей эту книгу, и она, к своему удивлению, находила громадное облегчение в повторении уроков далекого прошлого, в рассказах о забытых человеческих безрассудствах. Причина этого, полагала Джиллиан, заключалась в сознании, что со временем и она будет забыта, что ее грехи унесет могучее течение времени. И все ее современники, кроме нескольких ученых, художников, превратятся вместе с ней в нечто не более достопамятное, чем песок. И сегодня она имела возможность начать путь к забвению. «С прежним покончено, — сказала она себе. — Если не вспоминать о нем, с ним покончено».

Артур задержался больше, чем на полтора часа. Джиллиан уже собиралась пройти несколько кварталов в город и выпить чего-нибудь прохладительного, когда он наконец появился.

— Извини, что так долго. Я захотел увидеться с Ромми.

Джиллиан ответила, что нисколько не в претензии на него. День оказался гораздо более приятным, чем она ожидала.

— Как прошел разговор с Эрдаи?

— Замечательно, — ответил Артур. — Лучшего и представить нельзя.

Однако с ним творилось что-то неладное. Он казался странно рассеянным. Несколько секунд смотрел в пространство, будто животное, пытающееся уловить в ветерке какой-то запах. Ничего не говорил, и Джиллиан спросила в конце концов, как он отнесся к тому, что услышал от Эрно.

— О, я поверил ему. Полностью. Вот почему нужно было повидаться с Ромми. Я хотел сам сказать ему об этом. Пришлось спорить с капитаном, но все-таки его привели вниз на несколько минут. — Артур неожиданно улыбнулся. — В сущности, он не мог понять, почему я удивлен. Будто тут все совершенно нормально. «Говорил же вам, что я тут ни при чем». Ему очень хочется выйти из тюрьмы. Но что он невиновен, для него не было новостью. Памела теперь будет торжествовать. Ромми невиновен.

Артур уставился на гравий, потом повторил:

— Ромми невиновен.

— Можно спросить? Эрно заявил об алиби Гэндолфа? Или знает, кто убийца?

— Еще бы не знать, — ответил Артур. — Убийство совершил он сам. История потрясающая. Но все сходится. Все детали. Да и в любом случае это должно быть правдой. С какой стати умирающему лгать? Эрдаи сам убил всех троих.

Обессиленный смыслом только что сказанного, Артур рухнул на скамью рядом с ней.

Джиллиан ждала. Она не знала, хочет ли знать больше. Как ни старалась она судить непредвзято, вне связи со своим прошлым, эта история сразу же показалась ей невероятной. Трудно было объяснить случайностью, что умирающий заключенный, находящийся в одной тюрьме с Гэндолфом, вызвался приписать себе совершение преступления.

По странному поведению Артура Джиллиан сначала предположила, что он, несмотря на свои слова, разделяет ее сомнения. Но теперь она полагала, что его реакция была противоположностью скептицизму. Много лет назад ее первый начальник в прокуратуре, Раймонд Хорген, ныне старший партнер Артура, сказал ей, что до своего избрания, когда занимался частной практикой, хранил в ящике стола листок бумаги. На нем каллиграфическим почерком было написано то, что он называл молитвой адвоката: «Избавь меня, Господи, от невиновных клиентов».

Джиллиан понимала, что Артур, убежденный словами Эрдаи, внезапно оказался на самом ответственном этапе своей адвокатской карьеры. Жизнь невиновного Ромми Гэндолфа находилась в его руках. Правосудие, в сущности, теперь зависело от него. От его труда, разума, умения вести и выигрывать важнейшую в цивилизованном обществе войну. Растерянное выражение его карих глаз объяснялось страхом.

Часть вторая
Судебные разбирательства

14
12 июня 2001 года
Первый заместитель

Мюриэл Уинн, первый заместитель прокурора округа Киндл, сидела за письменным столом, перебирая бумаги. На этой должности она обнаружила в себе организованность, которая в прежние годы никак не проявлялась. Стенной шкаф в ее спальне и списки необходимых покупок по-прежнему отличались беспорядком, но на работе все было в лучшем виде. Письменный стол длиной почти восемь футов был распланирован с четкостью военной базы. Бастионы бумаг — материалы обвинения, памятные листки, официальные письма — с выровненными краями расположились на равном расстоянии друг от друга. Корреспонденция, касавшаяся кампании по выборам окружного прокурора в будущем году, была надежно изолирована в дальнем левом углу — Мюриэл собиралась взять ее после работы домой и просмотреть там.

Раздался звонок, и на экране компьютера вспыхнуло сообщение: «12.02. Лейтенант Старчек прибыл для участия в судебном разбирательстве». Мюриэл встретила Ларри в просторном холле перед кабинетом, где шестеро помощников бегали от стола к столу, а посетители ждали по другую сторону загородки из красного дерева. Напротив находился кабинет прокурора. Нед Холси, начальник Мюриэл в течение последних десяти лет, готов был уступить его ей в будущем году, как только избиратели скажут да.

К судебному заседанию Ларри надел элегантный галстук и дорогую спортивную куртку. Он всегда любил хорошую одежду. Правда, теперь она сидела на нем не так хорошо, как раньше. Он располнел и одряб, сохранившиеся блестящие седеющие волосы были старательно причесаны. Но сохранил горделивую осанку, которая дается сознанием собственной значимости. При виде Мюриэл Ларри широко улыбнулся, и она ощутила его веселую, приятно щекочущую радость, что жизнь идет спокойно, что все ее опасности минуют тебя.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответил Ларри.

Мюриэл предложила остановиться по пути в суд, пообедать.

— Я подумала, что есть смысл перекусить и поговорить об этом нелепом разбирательстве.

— Годится, — ответил Ларри.

Услышав словечко из лексикона его сыновей, Мюриэл улыбнулась и спросила:

— Как поживают твои ребята?

— Разве они мои сыновья? Я думаю, они отродья сатаны. — В бумажнике у него лежали их фотографии. Майклу было двадцать лет, он учился на предпоследнем курсе в Мичиганском университете. Даррелл был героем школы, как отец и брат, хотя играл в европейский футбол, а не американский. Ларри сказал, что в колледже стипендия Дарреллу обеспечена как спортсмену.

— Если только я раньше его не убью, — добавил он. — Отношения у нас не ладятся. Мои родители еще живы и наблюдают за нами, прямо как в старых фильмах на семейные темы. Им это кажется смешным.

Мюриэл зашла с ним в кабинет, чтобы показать фотографии Тео, первого внука Толмиджа. Хотя ему шел только четвертый год, уже было видно, что он пошел в деда: был крупным, крепко сложенным. Для Мюриэл этот милый мальчик был самым дорогим существом на свете.

— А своих детей у вас с Толмиджем не было, так ведь?

На этот вопрос ей было неприятнее всего отвечать, но Ларри явно хотел только подтверждения того, что ему было известно.

— Не получилось, — ответила она.

Когда они спускались в лифте, Ларри попросил ее объяснить сегодняшнее разбирательство.

— Рейвен внес предложение допросить под присягой человека по имени Эрно Эрдаи, которого ты предположительно знал.

— Я знал его.

— Так вот, Артур хочет вести допрос в присутствии судьи, чтобы судья мог сделать заключение о достоверности его показаний. Потому что, если дело затянется, Эрно уже не будет на свете. Он умирает от рака.

— Умирает? Черт возьми, плохо же ему пришлось в последние годы. Знаешь эту историю?

Как глава отдела обвинений в насильственных преступлениях, Мюриэл наблюдала за ходом дела Эрдаи четыре года назад. Бывший курсант полицейской академии. Служащий компании «Транснэшнл». Добропорядочный гражданин, постоянно ходивший в бар, где собирались полицейские. Адвокатом Эрно был Мел Тули, он всеми силами добивался условного приговора, даже склонил адвоката потерпевшего, Джексона Эйрза, сказать, что возражений у него нет. Но она не могла согласиться на условный срок для человека только потому, что он жил в лощеном пригороде. В городе сажали по двадцать негров в неделю за то, что они пускали в ход огнестрельное оружие. Эрно должен был оказаться в тюрьме.

— Кстати, сколько Артуру лет? — спросил Ларри.

— Все еще трудится в поте лица. Молодчина.

— Я любил предоставлять дела Артуру. Знаешь, он был не блестящим, но упорным. Доводил дело до конца.

— Вот этим он сейчас и занимается. Доводит дело до конца. Был очень недоволен, когда апелляционный суд навязал ему это дело, но все нажимает новые кнопки. На этой неделе он говорил, что Эрдаи — решающий свидетель.

— Ну да, решающий, — сказал Старчек. — Что он может решать?

— Вот именно. — Мюриэл улыбнулась. — Ларри, тебе придется кое-что объяснить. В ходатайстве сказано, что Эрно пытался обратить твое внимание на доказательство невиновности Гэндолфа, которое ты утаивал.

— Терпеть не могу давать объяснения, — сказал Ларри и тут же объявил все это ерундой. — Эрно прислал мне несколько писем из тюрьмы, как и половине полицейских, просил о помощи. Что я, черт возьми, мог сделать? Отправить открытку с выражением соболезнования? Насколько я понимаю, Эрно переметнулся там на другую сторону. У него есть какая-то цель, так ведь?

— Должно быть. На прошлой неделе я хотела поговорить с ним, он отказался. В администрации Редьярда понятия не имеют, что у него на уме.

За несколько домов до здания суда Мюриэл остановилась у ресторана «Бао Дин».

— Еще ешь китайские блюда? — спросила она.

— Конечно. Только не очень острые.

Ресторан был старого типа, с бамбуковой занавеской при входе, пластиковыми столами, устоявшимися запахами орехового масла и пряных чужеземных специй. Мюриэл всегда с подозрением относилась к тому, что считалось на кухне мясом, и заказывала овощные блюда. Владелец ресторана, Ллойд By, тепло приветствовал ее как постоянную посетительницу и влиятельную особу. Она представила ему Ларри.

При тех утверждениях, которые содержались в ходатайстве, Мюриэл ничего не оставалось, как пригласить Ларри на разбирательство, хотя они уже почти десять лет ни разу не проводили вместе больше десяти минут. Бывая по делам в офисе, он иногда заглядывал к ней. Несколько минут они расспрашивали друг друга о жизни, разговаривали о детях, полиции, прокуратуре. Много смеялись. Когда Ларри уходил, Мюриэл обычно считала, что напрасно болтала с ним. Дело заключалось не в нем самом — Ларри нынешний был гораздо менее грубым, чем тот человек, с которым она познакомилась на юридическом факультете семнадцать лет назад. Но он воплощал собой прошлое, о котором она стыдливо старалась забыть. Напоминание о молодой, уже не существующей Мюриэл — более подлой, взбалмошной, несчастной.

Однако сегодня Ларри ей был нужен. Детективы не забывают подробностей дел. Кэрол Кини, инспектор прокуратуры, контролирующая дела, по которым близилось исполнение смертного приговора, не нашла в досье никакого упоминания об Эрдаи, но Ларри быстро напомнил ей о его племяннике. Эрно вывел на Коллинза, Коллинз на Шланга. Мюриэл не знала, что от Эрдаи и потянулась ниточка расследования. Закрыв глаза, она попыталась вспомнить что-нибудь, однако ничего не шло в голову. Она подалась вперед.

— Ларри, по старой памяти. Между нами, девочками. Нам есть о чем беспокоиться? Ты хоть как-то представляешь, что они задумали?

— Имеешь в виду что-то известное Эрно?

— Что они могут оспаривать?

— Мюриэл, ты не маленькая, — ответил Старчек, приближаясь к черте, существование которой редко признавалось. Существует уличная правда и судебная правда. Хороший полицейский вроде Ларри легко может превратить одну в другую.

— Какое доказательство невиновности Гэндолфа я предположительно утаил? — спросил Ларри.

— Артур не сказал, и нам не удалось выяснить. Я отправила Кэрол в суд, когда поступило ходатайство, она чем-то вывела из себя судью, и он ничего ей не сказал.

Старчек тяжело вздохнул.

— Ларри, ты знаешь эти дела. Харлоу из тех, кто считает, что назначенный адвокат заслуживает всяческих поблажек, особенно в деле, по которому вынесен смертный приговор. И видимо, он симпатизирует Артуру. Их фирма выполняет много работы для федерального суда.

— Замечательно, — сказал Ларри. — Федеральный суд — что-то вроде престижного клуба. Все негромко разговаривают и одаривают друг друга улыбками, потому что они не бедные крестьяне.

Мюриэл снова засмеялась. Она забыла уже, каким Ларри может быть метким и остроумным. Как первый заместитель прокурора и вероятный кандидат на прокурорское место, она встречала любезное к себе отношение в тех редких случаях, когда появлялась в судебных залах штата. Судьи Высшего суда избираются, это означало, что большинство их рано или поздно окажется вместе с ней в одном избирательном списке. Однако федеральный суд представлял собой иную вселенную, судьи там назначались пожизненно. Мюриэл за все время работы в прокуратуре почти не бывала там и относилась к федеральной судебной системе так же, как Ларри.

— Лар, я думаю, Харлоу просто дает Рейвену возможность попытать удачи. Но он ничего не добьется.

Ларри с успокоенным видом кивнул. Еще в университете он первым поверил в ее юридические способности. Для него ее слово в том, что касалось закона, всегда было истиной.

— Значит, мне не придется сидеть вместе с Эрно? — спросил он. — Я надеялся как-то вывернуться из этого дела.

— Ты никогда не бросишь своей работы.

— Ошибаешься. Мюриэл, я подал пенсионные документы. В ноябре мне стукнет пятьдесят пять, и с первого января две тысячи второго года я больше не служу в полиции. Люди всегда будут убивать друг друга. Я это хорошо знаю. Кроме того, в будущем году хотят назначить нового начальника отдела, им буду либо я, что нелепо, либо кто-то другой, что еще нелепее. Я свое отслужил. И знаешь, на реконструкции домов у меня работают уже шестеро. В пятьдесят четыре человек стар для двух работ.

— Шестеро?

— В прошлом году мы продали восемь домов.

— Отлично, Ларри. Ты богач.

— Не такой, как вы с Толмиджем, но не жалуюсь. Я обеспечен гораздо лучше, чем ожидали мои родственники. И кроме того, играю на бирже. Собственный капитал у меня неплохой, но я пользуюсь кредитами. До сих пор.

Он улыбнулся, словно несколько удивлялся тому, что употребляет такие слова. Потом спросил, как живется ей.

— Хорошо, — ответила Мюриэл и этим ограничилась. Хорошего было мало в той типично женской спешке, которая начиналась с рассвета. Беспокойством, что у нее до всего не дойдут руки. Ничто не приносило полного удовлетворения — ни работа, ни брак, ни даже то, что у нее появились приемные дети. Однако в жизни она имела многое — замечательную профессию, деньги, чудесного маленького мальчика. Она сосредоточивалась на этом и закрывала глаза на неприятности.

— Как твоя семейная жизнь? — спросил Старчек.

Мюриэл рассмеялась.

— Ларри, взрослые люди не спрашивают об этом друг у друга.

— Почему?

— Хорошо. А как твоя? Ты ведь так и не ушел от жены. Подписал с Нэнси мирный договор?

— Сама знаешь эти дела, — ответил Ларри. — Ты отказала мне, а все остальные меня не привлекали. — Фраза была грустной, но он улыбался. — Нет, у нас все путем. Нэнси хорошая. Замечательная. Что можно сказать о женщине, которая усыновляет твоих детей? Ничего плохого. Жизнь несовершенна, так ведь?

— Безусловно.

— Знаешь, я все больше и больше думаю о своих дедушке с бабушкой. Вот мой дед по матери. Когда ему было шестнадцать, родители отдали его в учение колесному мастеру — у этих людей всегда есть работа — и сосватали ему невесту. Он впервые увидел мою бабушку за три дня до свадьбы. И они шестьдесят пять лет жили душа в душу. Ни разу в жизни не ссорились. Только представь себе.

Говоря, Ларри вертел крышку маленького алюминиевого чайника. Слушая, Мюриэл чувствовала себя удивительно легко. Оказывается, в жизни есть неразрывные узы. И одна из них — общая постель. Во всяком случае, для нее. И видимо, для большинства людей. С Ларри она будет как-то связана до конца жизни.

— Ладно, теперь твоя очередь, — сказал он. — Трудно тебе? Я смотрю на Толмиджа, когда вижу его в телевизоре, и, честно говоря, думаю, выносить такого нелегко.

— Для того чтобы жить с Толмиджем, требуются в основном чувство юмора и черное платье. — Мюриэл рассмеялась своим словам, но ей не давала покоя невысказанная мысль.

Все эти годы она думала, что никак не выдержала бы в отличие от других чего-то менее значительного. Нормального. Обыденного. Среднего. Эти слова до сих пор вызывали у нее страх.

— Ларри, Толмидж есть Толмидж. С ним я словно бы еду в колеснице бога Солнца. Всегда ощущаю тепло.

Ее муж жил в золотом веке Америки, три-четыре раза в неделю летал куда-нибудь на самолете. Клиенты у него были по всему миру, в их число входило несколько правительств. Дом для Толмиджа представлял собой место, где он, блестящая знаменитость, мог спокойно проявлять свою удивительно мрачную сущность. Толмидж засиживался допоздна, потягивал виски, предавался унылым размышлениям и зализывал раны, которых не ощутил в пылу воодушевления на поле битвы. Хотя большей частью он бывал опьянен громадностью своих успехов, в мрачном настроении считан, что мир осыпает его милостями для того, чтобы унизить. Показать, что он вовсе их не достоин. В конце концов Мюриэл приходилось его утешать.

— Я пользуюсь уважением Толмиджа, — сказала Мюриэл. — Для меня это много значит. Мы прислушиваемся друг к другу. Советуемся. Проводим много времени в разговорах. Это приятно.

— Брак титанов, — сказал Старчек. — Великие адвокат и прокурор.

Мюриэл все еще раздражало, что честолюбивой женщине гораздо легче пробиться наверх, если она состоит в браке с честолюбивым мужчиной. Видимо, она поняла это, только когда вышла за Толмиджа.

— Ларри, меня еще никто не избрал.

— Проиграть выборы ты не можешь. Кто, черт возьми, станет соперничать с тобой? Все правоохранители на твоей стороне. У тебя есть женское обаяние, я уж не говорю о всех приятелях Толмиджа с раскрытыми чековыми книжками. Газеты пишут, что до выхода на пенсию ты можешь стать сенатором.

Сенатором, мэром. Мюриэл читала и то, и другое. Понимая необоснованность этих домыслов, она рассматривала их как глупую насмешку.

— Ларри, я хочу получить эту должность. И честно говоря, выдвинула свою кандидатуру потому, что не вижу серьезных препятствий. Нед поддерживает меня. Толмидж будет руководить кампанией. И все-таки я часто задумываюсь, во что превращаюсь.

— В главу прокуратуры. Это всегда было твоей мечтой.

— Не знаю, Ларри. — Она заколебалась, пытаясь понять, куда несет ее этот порыв, потом сдалась, как всегда, в разговоре с этим человеком. — Даже еще год назад я надеялась, что придется как следует подумать, выдвигать свою кандидатуру или нет. Но теперь окончательно выяснилось, что я никогда не забеременею. Вот что было моей главной целью. Я столько знаю о плодовитости…

Мюриэл умолкла. Она никогда в жизни себя не жалела, но воспоминания о годах обследований, лечения, спринцевания, счета часов, дней, измерения температуры, нескончаемых надежд иногда грозили сломить ее. В юности ей никогда не приходило в голову, куда заведет желание прославиться. Но крепкая детская клятва оставить по себе след в вечности привела по воле природы к мучительному стремлению повториться в детях. Растить их, кормить, воспитывать, любить. Никакие желания из тех, что испытывала в жизни — томление плоти, голод, даже честолюбие, — не могли сравниться с этой потребностью, возникшей у Мюриэл после замужества. Казалось, ее сердце приводилось в движение громадным колесом и было раздавлено им. Она жила без сердца, в скорби, которая продлится до конца дней.

Ларри слушал с участием, глядя голубыми глазами в одну точку. Наконец он сказал:

— Мюриэл, в общем, отдаю свой голос тебе. Я хочу, чтобы ты стала прокурором. Знаешь, для меня важно, чтобы ты добилась, чего хочешь.

Выражение его лица было решительным. Мюриэл приятно было обнаружить, что он остался столь преданным другом.

Они заспорили о том, кому платить за обед. Ларри настоял, что ему. Напомнил ей, что, по ее выражению, он богач. Потом пошли сквозь толпу многочисленных в обеденное время пешеходов к старому зданию федерального суда. Кентон Харлоу, председательствующий судья, предпочел заслушать показания сам, не передавая дело кому-то из мировых судей. Процедурное положение этого дела было странным, побочным результатом недавних стараний конгресса ограничить бесконечный поток апелляций по смертным приговорам. Апелляционный суд, никогда не заслушивавший показаний, тем не менее сохранял за собой право решать, продолжать ли данное дело. Эта функция традиционно сохранялась за судьями федерального суда. Никто из тех, с кем разговаривала Мюриэл, ни разу не присутствовал на подобном разбирательстве.

Председательствующий судья сидел во главе стола в так называемом Церемониальном зале. Из-за бурого мрамора зал можно было принять за храм. Но внимание Мюриэл вскоре привлекло нечто другое. В первом ряду ореховых кресел с красной обивкой сидели представители прессы, не только постоянно осаждавшие суд газетчики, но и несколько телерепортеров. Стенли Розенберг с пятого канала, Джилл Джонс, еще кое-кто и двое художников. Собраться они могли только в том случае, если Артур посулил им сенсационный материал.

Обозревая эту угрозу, Мюриэл схватила Ларри за руку и, чтобы он понял серьезность положения, прошептала на ухо слово, знакомое ему по Вьетнаму:

— Передовая.

15
12 июня 2001 года
Показания Эрдаи

— Назовите, пожалуйста, свое имя и продиктуйте по буквам фамилию для протокола.

— Эрно Эрдаи, — сказал он и назвал поочередно каждую букву.

Судья Харлоу повторил фамилию Эрно, дабы убедиться, что верно расслышал:

— Эйр-дай?

«Это в духе Харлоу, — подумал Артур. — Быть с каждым учтивым, произносить фамилию правильно, даже хотя знает, что на руках у Эрно кровь пятерых людей, четверо из них погибли».

Судью Кентона Харлоу часто называли Дровосеком, как Линкольна. Он был худощавым, ростом почти шесть футов четыре дюйма, с бородкой клинышком и крупными, впечатляющими чертами лица. У него были ясный стиль и восторженная преданность идеалам конституции. Но сравнение с Линкольном вряд ли возникло случайно. На протяжении всей взрослой жизни Харлоу Линкольн служил ему образцом. Кабинет судьи украшали всевозможные линкольновские сувениры, от первых изданий его биографии, написанной Карлом Сэндбергом, до многочисленных бюстов, масок и бронзовых статуэток Честного Эйба во всех возрастах. Как юрист, преподаватель, известный знаток конституции и помощник министра юстиции, ведавший отделом гражданских прав в администрации Картера, Харлоу придерживался убеждения, которое приписывал Линкольну, — веры в закон как в вершину гуманизма.

Рейвен вел предварительный допрос Эрно. С тех пор как Артур видел его в тюрьме три недели назад, Эрдаи исхудал еще больше, легкое его начинало отказывать. Судебные приставы прикатили на свидетельское место кислородный баллон, от него тянулись трубки, вставленные Эрно в нос. Несмотря на это, Эрно казался в хорошем расположении духа. Он настоял на том, чтобы надеть костюм, хотя Артур сказал, что в этом нет необходимости.

— Ваша честь, для протокола.

Сидевшая за столом обвинителей Мюриэл поднялась, чтобы возобновить возражения против разбирательства. Артур звонил ей раз десять по поводу дела Ромми, но не видел ее в глаза уже несколько лет. Она заметно постарела. «Худощавые всегда кажутся быстро старящимися», — подумал Артур. В ее густых черных волосах появилась седина, но лицо было покрыто слоем косметики, это дань не столько возрасту, сколько тому факту, что ее часто фотографировали.

Артур и Мюриэл занимали в прокуратуре одинаковые должности, он дорожил добрыми отношениями с ней, как и почти со всеми бывшими коллегами. Его огорчало, что теперь она будет смотреть на него, как все обвинители на большинство адвокатов. Видеть в нем порядочного человека, душу которого высосали те вампиры, которых он защищал. Однако долг перед Ромми не оставлял ему выбора. Он не мог сказать Мюриэл о готовящемся слушании без риска, что она потребует отсрочки для проверки утверждений Эрдаи. В надежде, что Эрно в связи с ухудшением здоровья не сможет давать показания. Или даже что в тюрьме его заставят отказаться от них.

С напористостью, которая всегда казалась Артуру отчасти вызванной ее небольшим ростом, Мюриэл доказывала Харлоу, что Гэндолф исчерпал все предоставленные законом возможности избежать смертной казни.

— Стало быть, вы считаете, мисс Уинн, — спросил судья, — что даже если полиции были известны факты, доказывающие невиновность мистера Гэндолфа, то по конституции — нашей конституции, федеральной, — эти слова он произнес не без коварства, намекая на то, что штат живет по юридическому эквиваленту закона джунглей, — мне уже поздно рассматривать их?

— Я считаю, что таков закон, — ответила Мюриэл.

— Ну что ж, если вы правы, — сказал судья, — то вам нечего терять, выслушивая то, что может сказать мистер Эрдаи.

Харлоу, несомненно, лучший юрист в судебном зале, добродушно улыбнулся. Предложил Мюриэл сесть и разрешил Артуру задать очередной вопрос.

Артур спросил о нынешнем местопребывании свидетеля.

— Меня содержат в лазарете редьярской тюрьмы штата, — ответил Эрно.

— По какой причине вы находитесь там?

— У меня плоскоклеточный рак легкого в четвертой стадии. — Эрно взглянул на судью. — Мне осталось жить около трех месяцев.

— Прискорбно слышать, мистер Эрдаи, — сказал Харлоу. По привычке судья редко поднимал взгляд от своих бумаг и даже в эту минуту выражения сочувствия не изменил своему обыкновению. Артур вел несколько дел о серьезных преступлениях в его зале, и судья всегда выражал одобрение скромной манере держаться и старательности Рейвена. Артур же высоко чтил Харлоу, по учебникам которого учился. Судья был замечательным человеком. Правда, с ним иногда приходилось трудно. Он мог быть капризным, даже вспыльчивым. Харлоу был либералом старого закала, росшим во время Великой депрессии^[9], и видел в каждом, кто не разделял его демократического коммунализма, неблагодарного или жадного ребенка. Он уже много лет вел борьбу с консервативными апелляционными судами, огорчался их частыми отменами судебных решений и постоянно старался перехитрить их. Артур воспользовался этим соперничеством в интересах Гэндолфа. Харлоу не делал секрета из своего возмущения новым законодательством, которое давало право апелляционным судам, а не судьям его уровня право прекращать успешные слушания по процедуре «Хабеас корпус» в связи со смертными приговорами. В результате он ухватился за предложение Артура оценить достоверность показаний Эрно, так как, по традиции, апелляционный суд не мог не принимать во внимание установленных им фактов. В сущности, это возвращало Харлоу большую меру власти решать, продолжать ли разбирательство дела.

— Были ли вы осуждены за какое-то преступление, сэр? — спросил Артур у Эрдаи.

— Да. Четыре года назад я поссорился в баре с человеком, которого однажды допрашивал, и кончилось тем, что выстрелил ему в спину. Он сам сперва угрожал мне пистолетом, но мне в него стрелять не стоило. К счастью, он остался жив, но я признал себя виновным в нанесении тяжких телесных повреждений и получил десять лет.

Эрно подносил к губам микрофон, напоминавший почерневшую семенную коробочку на стебле. Голос его был хриплым, иногда ему не хватало дыхания, что приводило к паузам. Когда Эрно говорил медленно, официальным тоном, его странный, журчащий акцент был слегка заметнее, чем в разговоре на его излюбленный манер в духе головореза из Кевани.

Артур продолжал выяснять прошлое Эрдаи, начал с его рождения в Венгрии и постепенно дошел до службы в «Транснэшнл». Харлоу старательно делал записи. Готовясь перейти к главному, Артур взглянул на сидевшую рядом Памелу, дабы убедиться, что она не упустила ничего из предварительных вопросов. Сиявшая от предвкушения Памела слегка покачала головой. Артуру даже стало ее чуть-чуть жаль. В первый год практики ей уготован такой триумф, равного которому у нее может никогда не быть. Возможно, после него она никогда не будет удовлетворена тем, чем бывают довольны другие адвокаты. Потом Артур понял, что то же самое можно отнести и к нему. Он с радостью сознавал, что следующий вопрос может изменить его жизнь. И произнес:

— Обратясь памятью к четвертому июля девяносто первого года, мистер Эрдаи, можете сказать нам, что вы сделали в предутренние часы?

Эрно поправил трубку в носу.

— Я убил Луизу Ремарди, Огастеса Леонидиса и Пола Джадсона.

Артур ожидал шума в зале, но вместо этого надолго воцарилась тишина. Перед Харлоу стоял компьютерный экран, на который передавались записи судебных репортеров, и он поднял взгляд, чтобы видеть, как пролетят по нему эти слова. Затем положил ручку и взялся за подбородок. Устремил из-под кустистых седеющих бровей взгляд на Артура. Иного выражения судья не мог себе позволить, но в пристальности его взгляда как будто сквозило восхищение. Представить такое свидетельство накануне казни — по мнению Харлоу, это было воплощением того, что символизирует профессия адвоката.

— Можете задавать очередной вопрос, — сказал судья Артуру.

Возможен был только один.

— Ромео Гэндолф играл какую-то роль в этих убийствах?

— Нет, — спокойно ответил Эрдаи.

— Он при них присутствовал?

— Нет.

— Содействовал в их подготовке?

— Нет.

— Помогал каким-нибудь образом впоследствии замести следы?

— Нет.

Для пущего впечатления Артур помолчал. В глубине зала наконец появилось движение, двое репортеров выбежали в коридор, где разрешалось пользоваться сотовыми телефонами. Артуру хотелось видеть реакцию Мюриэл, но, подумав, он решил, что это может быть истолковано как злорадство, и не стал смотреть в ее сторону.

— Мистер Эрдаи, — заговорил Артур, — прошу вас рассказать собственными словами о том, что случилось четвертого июля девяносто первого года, что предшествовало этому и что произошло в ресторане «Рай». Не спешите. Расскажите судье, как вам это помнится.

Ослабевший Эрно взялся за барьер и слегка повернулся в сторону Харлоу. Серый костюм его, слишком толстый для такой погоды, сидел мешком.

— Среди служащих аэропорта, — начал он, — была Луиза Ремарди. Билетная кассирша. О мертвых плохо не говорят, но она была потаскушкой. И я по глупости связался с ней. Знаете, судья, поначалу мне казалось, что это просто для удовольствия, но я втрескался в нее. И тут же начал замечать, что она погуливает на сторону. Это просто сводило меня с ума. Признаюсь. — Эрно слегка распустил узел галстука, а судья, сидевший в высоком кожаном кресле, снял очки, чтобы отчетливее видеть Эр-даи. Эрно задышал глубже, готовясь продолжать.

— Поэтому я начал следить за ней. И ясное дело, как-то ночью увидел то, о чем догадывался. Это было третьего июля. Луиза встречается с каким-то парнем на автостоянке аэропорта в темном углу и запрыгивает к нему в машину. Слушайте дальше и поймете, как я разозлился. Я наблюдал за всем происходящим. За каждым качком. Около сорока минут.

Эрно увлекся рассказом, и Артуру не хотелось прерывать его, но формальности требовали этого.

— Не могли бы вы назвать того человека?

— Нет. Меня, собственно, не интересовало, кто он. Бесило только то, что она скачет на приборе другого. — Раздался смешок, и Эрно вскинул взгляд к судейскому месту. — Прошу прощения, судья.

Харлоу, позволявший себе крепкие выражения в узком кругу, махнул рукой.

— В конце концов Луиза натрахалась и уезжает, я качу за ней. И она останавливается возле «Рая». Ресторана Гаса. Я вбегаю следом. И тут, скажу я вам, начинается сцена. Я обзываю ее шлюхой. Луиза в ответ кричит, что не принадлежит мне, что я женатый и не могу устанавливать разные правила для себя и для нее. Можете представить себе.

Желтовато-бледный Эрно покачал головой и опустил взгляд на ореховый барьер, ограждающий свидетельское место, собираясь с печальными мыслями.

— Само собой, это привлекло внимание Гаса. Насколько я понимаю, он отпустил работников по случаю Четвертого июля и остался один. Гас подходит и гонит меня, а я посылаю его куда подальше. Потом хватаю Луизу, чтобы вытащить наружу. Она вопит, отбивается. Тут снова появляется Гас, уже с пушкой. Знаете, мне приходилось бывать в переделках. И я знал Гаса. Он не мог ни в кого выстрелить. Я ему это и говорю. Тут Луиза выхватывает у него пистолет и говорит: «Да, но я выстрелю».

И она бы выстрелила. Поэтому ее нужно обезоружить. Я пытаюсь вырвать пистолет, и тут — бах. Прямо как в кино. Клянусь, когда пистолет был у Гаса, я заметил, что он на предохранителе, но, видимо, во время борьбы… В общем, у нее дырка прямо посреди туловища. И оттуда дымок. Она опускает туда взгляд с таким выражением — что за чертовщина, а дымок все поднимается. Потом начинает течь кровь.

Гас бросается вызывать «скорую», я говорю ему: «Подожди». — «Ждать? Чего? Чтобы она умерла?»

Судья, мне требовалась минута, чтобы обдумать все. Взять себя в руки. Потому что мне уже ясно рисовалось дальнейшее. Я двадцать лет работал в авиакомпании и представлял все газетные заголовки, какие появятся, стоит только ему снять трубку. «Начальник путается с рядовой служащей», «Глава службы безопасности пускает оружие в ход», «Прощальный жест». Потом нелады с женой. И это еще не самое худшее. На мне уже висел один случайный выстрел. Достанься это дело несправедливому обвинителю, и срок обеспечен.

Поэтому мне была нужна всего минута. Минутка, чтобы взять себя в руки, справиться со страхом, честно говоря. Может, хватило бы даже тридцати секунд. Но Гас был вне себя. В его ресторане ранена женщина. Из его пистолета. Когда я второй раз говорю «Подожди», он отходит и направляется к телефону. А я от потрясения ничего толком не соображаю. Мне нужно только немного успокоиться. Говорю Гасу, чтобы он остановился. Что иначе убью. Он не останавливается. И я стреляю в него. Без промаха. Без промаха, — повторил Эрно с досадой. — Прямо в голову.

И опять возвращаюсь в кабинку. Вижу, с Луизой дело швах. Истечет кровью и умрет. Но тут ничего не поделаешь. Однако теперь у меня по крайней мере появилась минута подумать. Выход остается только один — попытаться скрыться. Исправить уже ничего нельзя. Самое худшее, что может случиться, — меня схватят. По крайней мере нужно попытаться.

И я решаю, что нужно представить это ограблением. Иду к кассе, выгребаю все оттуда. Снимаю с Гаса часы, перстни. Вытираю столик, за которым сидела Луиза, чтобы не осталось отпечатков пальцев. А потом, не помню, кажется, в зеркале, заметил что-то в другой стороне ресторана. Может, думаю, когда я вбежал туда, в одной из кабинок кто-то сидел. Надо бы взглянуть — и точно, в дальнем углу вижу прячущегося под столом. Обыкновенный человек. Вроде меня. В костюме и галстуке. Удрать он не мог, потому что я находился между ним и дверью, поэтому спрятался, только у него ничего не вышло. Вот так. Не вышло. Я углядел его.

Заставил вылезти. Он начал плакать, твердить то же самое, что говорил бы и я: «Не убивайте, я никому не скажу». Стал показывать фотографии членов семьи, лежавшие в бумажнике. Должно быть, видел такое в телефильмах. И я сказал ему правду: «Не хочу убивать тебя, приятель. Совсем не хочу». Велел ему оттащить Гаса вниз, в морозилку. Луиза уже скончалась, и я заставил его проделать то же самое с ней. Потом связал этого человека, звали его Пол, я прочел имя. И все время думал, как бы оставить его в живых. Может, ослепить, только, черт возьми, колоть вилкой глаза тяжелее, чем нажать на спуск.

Я не представлял, что могу вот так убить человека. Я вспыльчив. Могу выстрелить со зла. Как в Гаса. Но убить человека хладнокровно, только потому, что обернулось вот так?

Когда я был ребенком, в Венгрии, мой отец погиб, потому что соседи выдали его тайной полиции, и мне это стало уроком. Добра я не ждал ни от кого, кроме членов семьи. Делай то, что нужно тебе, — я думал так. Только сам не знал, верю ли в этот принцип. Не знал до того случая. Потому что я убил того человека. Выстрелил ему в затылок, и, когда он упал на пол, было ясно, что жизнь ушла из него. Потом я снял с Луизы ее драгоценности, привел в порядок ее одежду после развлечений с тем парнем на автостоянке. Я не знал, что покажет вскрытие.

Эрно снова умолк, чтобы отдышаться. В громадном зале слышалось только шипение кислородного баллона. Все, кроме Артура, сидели, и ему казалось, что ни у кого нет сил подняться. В лицах на балконе застыл благоговейный ужас — возможно, от неожиданности, что Эрно сидит здесь и произносит те же слова, которые мы произносим для описания тех поступков, на которые совершенно не способны. Или все-таки способны? Не зная этого, все ждали, что Эрно расскажет еще.

— Там, в ресторане, я все время был словно зомби. Однако потом, впоследствии, не знал, что и думать. Иногда, видя в аэропорту людей — бродяг, шпану, придурков, всех, на кого смотрят свысока, — думал, что никто из них не совершал того, что я.

Все они что-то знали обо мне. Я ждал, что меня повяжут. Морально готовился к тому дню, когда в дверь постучат копы. Ноя хорошо замел следы. Полицейские носились во всех направлениях и натыкались друг на друга.

Пока Эрно снова переводил дыхание, Артур оглядел зал с целью увидеть, какое производит впечатление. Памела вобрала губы внутрь, казалось, она не смеет даже дышать из боязни нарушить превосходные ритмы этой минуты. Он подмигнул ей и наконец отважился обратить взгляд на скамью обвинителей. Сначала на Ларри Старчека, которого не видел несколько лет. Артур подумывал о том, чтобы не допускать Ларри в зал, потому что Эрно предстояло давать показания о нем, но в конце концов решил, что Эрно произведет лучшее впечатление, если бросит ему вызов лицом к лицу. И оказался прав. Поведение Ларри вряд ли могло произвести впечатление на Кентона Харлоу. Казалось, Старчек вот-вот рассмеется. Происходящее он видел в юмористическом свете.

Сидевшая рядом Мюриэл была гораздо более серьезной. Она что-то дописала и встретилась взглядом с Артуром. Артур ожидал, что она будет разъяренной. Что сразу догадается — он использует ее уязвимость как будущего участника выборной гонки. Осуждение невиновного и его казнь были не теми заслугами, каких избиратели ждали от будущего прокурора. Целью Артура было вызвать общественное возмущение, которое заставило бы Мюриэл быстро прекратить дело, чтобы оно больше не упоминалось в газетных заголовках. Но она всегда любила эту игру и едва заметно кивнула Артуру. С одобрением. Мюриэл не верила показаниям Эрдаи. Ни на секунду. Но как юрист юристу должна была отдать Артуру должное за организацию этого слушания. Артур кивнул в ответ, по его мнению, уважительно и снова повернулся к Эрно.

— Мистер Эрдаи, я еще не спрашивал вас. Были вы знакомы с Ромео Гэндолфом в июле девяносто первого года?

— Знаком? Я знал его как облупленного.

— В каком качестве?

— Как сущее наказание.

Зал огласился неожиданно громким смехом. Все, очевидно, жаждали этой разрядки. Даже Харлоу фыркнул.

— Шланг, Ромми, как там его еще, был бездомным. Зимой он ошивался в аэропорту, спасаясь от холода, и служащие имели манеру исчезать, когда он оказывался поблизости. Поэтому мои люди и я без устали советовали ему убираться. Вот так я знал его.

— Знаете вы что-нибудь о том, как Ромео Гэндолф оказался обвиненным в тех убийствах?

— Да, знаю.

— Будьте добры, расскажите суду своими словами, что произошло.

— Что произошло? — переспросил Эрно. И некоторое время глубоко вдыхал кислород. — Ну что ж, как говорит священник в Редьярде, «нельзя сказать, что у меня нет совести». У меня есть племянник, его зовут Коллинз. Коллинз Фаруэлл. Я старался помогать ему. Всегда. Всю жизнь беспокоился о нем. Поверьте, он давал много поводов для этого.

В общем, через несколько месяцев после того, как я убил этих людей, Коллинз загремел в тюрягу. Наркотики. Третий арест. Пожизненное заключение. И меня это очень тяготило. Я, убийца, разгуливаю на воле, а Коллинз, который только продавал людям то, что им нужно, должен провести за решеткой всю жизнь. Я места себе не находил из-за этого.

И потом до меня как-то дошло, что не буду знать покоя из-за этого убийства, если за него не загребут кого-то другого. Теперь понимаю, что это глупо. И всегда будет меня тяготить. Но тогда думал, хорошо бы навесить убийство на кого-то, мне тогда будет легче, и Коллинзу тоже. Ему было необходимо сообщить что-то обвинителям, чтобы спастись от пожизненного.

Артур задал очевидный вопрос: почему Ромми?

— Ну что ж, мистер Рейвен, по правде — так как знал, что смогу подставить его. Понимаете, в сущности, все сводилось к камее, к медальону, который нашли у него. Медальон принадлежал Луизе. А я знал, что он у Шланга.

— Шланг — это Ромми?

— Его так прозвали.

— Можете объяснить, как вы узнали, что камея у него?

— Могу, но это долгая история. Недели за две до того, как Луиза погибла, — Эрно распрямился и поправился, — до того, как убил ее, я постоянно следил за ней. Шпионил, если на то пошло. Но как-то я приехал рано утром, а она собиралась уезжать после ночной смены. Взъелась на меня за то, что допускаю воришек шастать по аэропорту. Короче говоря, этот медальон запутался у нее в телефонном шнуре, она сняла его и положила на стол. Потом отлучилась на минутку. Когда возвращается, Шланг отходит потихоньку, как тень, а камея исчезла. Она рассказывает мне об этом и плачет, потому что медальон уже двести лет переходил в их семье по наследству.

Ну, что тут будешь делать? Начинаю охотиться за Шлангом. Целый день потратил, но отыскал его в какой-то норе в Норт-Энде. Он, ясное дело, давай отпираться, но я говорю: «Слушай, придурок, эта штука стоит намного больше для той женщины, чем для кого бы то ни было. Верни ее, не прогадаешь, и никаких вопросов задавать не будем».

Само собой, после убийства я об этом не думал, потом прочел в газете, что медальон описывается как снятый с нее после убийства. И понял: Луиза не стала говорить матери, что потеряла фамильную драгоценность. Знаете, копы часто заблуждаются, но это уже другой разговор.

Эрно бросил быстрый взгляд на Ларри, потом стал поправлять кислородные трубки. Он уже слегка устал.

— Словом, в конце сентября я случайно встречаю Шланга в аэропорту. Он вряд ли смог бы назвать мою фамилию, но помнил, что я обещал ему деньги. «Эта вещь все еще у меня», — говорит и достает эту камею из кармана. Прямо в аэровокзале. Я подумал, у меня сердце из груди выскочит от страха, об этой штуке объявляли по телевизору, и нужно держаться от нее подальше. Сказал ему, что раздобываю деньги, и ходу от него как от прокаженного.

Потом я подумал, что камея может стать весомой уликой. Что, пожалуй, есть смысл напустить на него полицию и представить дело так, будто убийца он. Эта мысль мне понравилась, и я начал, так сказать, проводить исследования. Разговаривал со знакомыми полицейскими, делая вид, что интересуюсь Шлангом, потому что он проблема в аэропорту. Когда узнал, что у Шланга с Гасом нелады, стал думать всерьез, как свалить на него убийство. Может, и не стал бы этого делать, но Коллинз тогда уже влип, а Ромми был под рукой.

Коллинз считал, что Ромми и есть настоящий убийца. Я представил дело так, будто собирал сведения о Ромми, и предоставил Коллинзу слегка все приукрасить и сделать донос, чтобы вылезти из той передряги. Сказал, что пришлю колов, а ему нужно будет всеми силами отвертеться от необходимости давать показания в суде. Я не знал, как поведет себя Коллинз на свидетельском месте. Потом я стал ждать подходящего случая выложить это кому-то из полицейских, и тут как раз в аэропорту вскоре появился Ларри Старчек.

Эрно указал на Ларри, и тот, услышав, как был обманут, кажется, наконец задумался.

— Остальное история, — сказал Эрно.

Пока Артур просматривал свои бумаги, в зале стояла тишина. Он хотел перейти к письмам, которые Эрно написал Ларри и Джиллиан, но тот поднял руку, почему-то — из-за болезни или от напряжения — слегка дрожавшую.

— Судья, можно мне сказать кое-что? — В тихом зале раздался его хриплый кашель. — Может, это особого значения и не имеет, но хочу, чтобы вы знали, потому что постоянно об этом думаю. Мой племянник? Он вышел через пять лет. Благодаря тому, что настучал на Шланга. Но он повзрослел. Стал набожным, чего я не очень одобряю. У него жена, двое детей, небольшой бизнес. Я предоставил ему возможность — правда, не первую, — и он ею воспользовался. В конце концов. Так что, кроме преступления, я совершил еще вот такое дело. И постоянно думаю о нем. Много думаю.

Харлоу воспринял это, как и все остальное, безучастно, с мрачной задумчивостью. Артур знал, что пройдут часы, прежде чем судья начнет разбираться во всех подробностях. Но сейчас у него возник вопрос. Первым делом Харлоу обратился к Мюриэл, не будет ли она возражать, если суд попросит у свидетеля разъяснения. Она ответила, что у нее тоже есть несколько вопросов, но с удовольствием предоставит судье первую очередь. Судья считал эту рисовку формой искусства. Одарив Мюриэл легкой улыбкой, он повернулся к Эрно.

— Мистер Рейвен, пока вы здесь, я хочу удостовериться, что правильно понял показания мистера Эрдаи. Стало быть, сэр, вы надеялись сфабриковать обвинение против мистера Гэндолфа?

— Вот именно, надеялся, — ответил Эрно. — Это была авантюра, судья. Я старался сделать для парня все, что в моих силах, но гарантировать не мог ничего. И знал, что Коллинз не получит большой скидки, если Ромми не признают виновным.

— Вот-вот, именно это меня и удивляет. Вы рассчитывали, что добьетесь своего, подсказав племяннику навести полицейских на камею в кармане мистера Гэндолфа. Верно? Но ведь это неубедительная улика. Что, если б у Гэндолфа оказалось алиби? Или он объяснил бы, как медальон попал ему в руки?

— Думаю, такое случиться могло. Конечно, одной камеи было в недостаточно. Но вы забыли, что у Ромми были нелады с Гасом. И я догадывался, что произойдет.

— Что ж, по-вашему, должно было произойти?

— Что? Я догадывался, что рано или поздно услышу о признании Ромми.

— В преступлении, которого не совершал?

— Поймите, судья. — Эрно умолк снова, его грудь и плечи ходили ходуном. Он слегка улыбался. — Поймите, судья, я разбирался в этих делах. Тут убийство и бродяга с драгоценностью одной жертвы в кармане и с мотивом для убийства другой. Поймите, судья, — Эрно поднял к судейскому месту усталое, желтовато-бледное лицо, — это не Шангри-Ла^[10].

16
12 нюня 2001 года
Снова в суде

Старое здание федерального суда с коринфскими колоннами и пилястрами представляло собой часть изначальной планировки Сентер-Сити в Дюсабле, центр просторной площади Федерал-сквер.

Джиллиан быстро шла к нему по гранитным тротуарам, голуби с блестящими головами лениво взлетали у нее из-под ног, ветерок от крыльев колыхал ее юбку. Как это всегда бывает в округе Киндл, ее автобус подъехал к остановке с опозданием.

Два дня назад ей позвонил Артур Рейвен, говорил характерным для него извиняющимся тоном. Они с молодой помощницей решили, что Джиллиан, если только это возможно, должна явиться в суд. Ее присутствие требовалось на тот случай, если потребуется установить подлинность письма, которое прислал ей Эрно Эрдаи. Подтвердить, что получила его в конце марта, еще до назначения Рейвена адвокатом Гэндолфа, — события, которое могло бы побудить Эрно к выдумке. Со стороны Артура это было легким нажимом, но она согласилась принять его повестку с меньшей неохотой, чем можно было ожидать.

Поднимаясь по красивой центральной лестнице, Джиллиан безуспешно пыталась подавить воспоминание о своем последнем появлении в здании суда. Это было шестого марта девяносто пятого года. Все процессы против других продажных обвинителей и судей, где Джиллиан могла выступать свидетелем, прошли без ее участия. Ее служение государству прекратилось. Мойра Уинчелл, бывшая председательствующим судьей до Кентона Харлоу, образец безучастности, которую часто сравнивали с самой Салливан, приговорила Джиллиан к семидесяти месяцам заключения. Это было на год, а то и на два больше, чем она ожидала по федеральным директивам, особенно с учетом ее помощи обвинению. Однако Джиллиан сама выносила тысячи приговоров почти всегда в полной уверенности, что безукоризненно взвесила все факторы. Когда Уинчелл кончила читать приговор, она, к собственному удивлению, нашла нужным сказать два слова: «Я понимаю».

На верхнем этаже Джиллиан заглянула сквозь окошки обитых кожей дверей в просторный зал председательствующего судьи. Эрно Эрдаи с пластиковыми кислородными трубками в носу держался за барьер, ограждающий свидетельское место. Сидевший на судейском месте, напоминающем среди мраморных колонн купель для крещения, Кентон Харлоу слушал Эрно, приложив палец к длинному носу. У нее возник порыв открыть двери, войти и сесть, но она его быстро подавила. Потенциальному свидетелю не место в зале суда. Ей лично тоже. Однако поездка с Артуром в Редьярд привела к беспокойным сновидениям. Они вызвали, как Джиллиан призналась Даффи перед выходом из дома, все нарастающий интерес к тому, что скажет Эрно, какое воздействие окажут его показания.

Около часа Джиллиан ждала в тесной комнате для свидетелей, читала «Пелопоннесскую войну», потом внезапный шум в коридоре возвестил конец судебного заседания. По привычке она встала, погляделась в маленькое зеркало на стене, поправила плечи темного костюма и передвинула ожерелье так, чтобы самая крупная жемчужина оказалась посередине. Через десять минут появился Артур. Выглядел он, как всегда, серьезным, но в нем был какой-то свет, которому Джиллиан невольно завидовала. Артур торжествовал.

Начал он с извинений. Мюриэл только что учинила судье Харлоу целый спектакль, говорила, что ее держали в неведении, требовала сутки на подготовку к пере крестному допросу Эрдаи.

— То есть мне завтра будет нужно приехать опять?

— Боюсь, что да. Я бы спросил Мюриэл, понадобишься ли ты ей, но, честно говоря, не думаю, что она станет говорить со мной о своих планах. Зуб за зуб.

Боевые раны. Джиллиан вспомнила.

— Могу выписать еще повестку, если нужно оправдание на работе, — предложил Артур.

— Нет, начальник у меня понимающий.

Ральф Подольский, управляющий, доводился младшим братом Лоуэллу Подольскому, бывшему обвинителю, пострадавшему в том же скандале, который привел к крушению Джиллиан. Ральф не упоминал о родстве с Лоуэллом до ее первого выхода на работу и больше не возвращался к этой теме.

Джиллиан взяла свою сумочку. Артур сказал, что знает, как выйти из здания, минуя репортеров. В лифте она спросила, как прошло слушание.

— Изумительно, — ответил Артур.

— Эрно хорошо говорил?

— Считаю, что да.

— Вид у тебя торжествующий.

— У меня? — Это замечание, казалось, возмутило Артура. — Я ощущал только гнетущее бремя. Если из-за твоих ошибок казнят клиента, это не просто проигрыш. Я по три раза просыпаюсь ночами. Ни о чем не могу думать, кроме этого дела. Знаешь, я уже несколько лет веду бои, стараясь ради денег, — коммерческие дела. Крупные компании обвиняют друг друга в нечестной игре. Большинство клиентов мне симпатичны. Я хочу, чтобы они выиграли, но, кроме денег, на карту не ставится почти ничего. А если оплошаю в этом деле, буду чувствовать себя черт знает кем.

Двери лифта распахнулись. Артур показал Джиллиан проход и последовал за ней на улицу, стремясь выйти, пока его не увидел никто из газетчиков. Он сказал, что согласился дать первое интервью двум ведущим телекомпаниям у себя в кабинете. До магазина Мортона было три квартала, по пути к зданию Ай-би-эм, где располагался офис Артура, и Артур пошел пешком вместе с Джиллиан.

— Как судья воспринял Эрно? — спросила она.

— Думаю, поверил ему. Казалось, прямо-таки должен был верить.

— Должен?

— В зале ощущалось нечто такое. — Артур задумался. — Печаль. Эрно не рисовался — не хотел просить никого о сочувствии, потому что совершил ужасные поступки. Но печаль звучала в каждом его слове.

— Да, печаль, — произнесла Джиллиан.

Может быть, именно поэтому ей хотелось послушать Эрно. Пешеходов во время затишья перед часом пик было мало. Стоял погожий день, поразительно ясный, они то и дело входили в тень от высоких зданий на Гранд-авеню. Джиллиан достала из сумочки темные очки и обнаружила, что Артур пристально смотрит на нее.

— Ты ведь совершила не то, что он. Не убийство.

— Что ж, хоть это можно сказать в мою пользу.

— И расплатилась за то, что сделала.

— Я открою тебе жуткую правду, — сказала Джиллиан.

Она сознавала, что опять ступает с Артуром на ту тропу, по которой наотрез отказывалась идти с другими. От Артура нельзя было отделаться хитростью или уклончивостью. Он плакал, когда бывал огорчен. В хорошем настроении смеялся, как ребенок. Был простым, его доброта была простой, и разговор с ним требовал такой же открытости. Джиллиан она всегда давалась нелегко. В Редьярде ее удивило, как внезапно возникают некоторые эмоции — особенно чувство глубокой утраты — в его присутствии. Однако он уже вполне зарекомендовал себя заслуживающим доверия.

— Артур, больше всего угнетало меня не это. Ты неверно истолкуешь мои слова, и я ничуть тебя не виню, но не думаю, что деньги меняли исход всех тех дел. Наверняка знать этого не может никто, особенно я, что и делает мои поступки особенно вероломными. Но это было системой, Артур, почти такой же, как налоговая. Адвокаты богатели, стало быть, и судьи имели право на какую-то долю. Я даже не сознавала, что выношу по делу несправедливое решение, потому что никто меня об этом не просил. Вызывать подозрения мы не рисковали. Я стыжусь того, какой была в те годы. Стыжусь громадного злоупотребления доверием. Но ты прав, годы в тюрьме кажутся достаточной расплатой за это. Гложет меня только мое легкомыслие.

— Легкомыслие?

— У меня были блестящие возможности, и я легкомысленно пустила их по ветру.

— Послушай, у тебя достаточно времени для того, чтобы начать новую жизнь. Если захочешь. Ты ведь и так всегда жила в своем часовом поясе.

Это определение было настолько удачным, что Джиллиан рассмеялась. Она жила не совсем в том же мире, что другие. Ее время шло несколько быстрее. Она окончила колледж в девятнадцать лет. Поработала год, чтобы оплатить учебу в университете. В двадцать три окончила Гарвард, после чего вернулась в округ Киндл. В каком-то смысле и не покидала его, потому что в Кембридже жила у отцовских родственников. Она могла бы найти себе место на Уолл-стрит, в Вашингтоне, даже в Голливуде. Но как дочь полицейского, ее больше всего манила окружная прокуратура.

Однако во всем этом решающим фактором была ее воля. В том потоке времен она считала себя экзистенциалисткой: наметить себе цель и стремиться к ней. Подумать только, куда теперь ее завела воля. Американцы стали видеть в себе мягкое дорожное покрытие, которое беспощадно утюжит паровой каток раннего детства. Может быть, так оно и лучше. Она превозносила достижения своей воли до того, что считала себя ницшеанкой, своевольной сверхженщиной, имеющей смелость поставить себя выше условностей. И только в тюремной камере поняла, что ее отвращение от морали среднего класса было вызвано страхом. Сознанием, как сокрушительно могла бы в противном случае обратить ее строгие суждения против себя.

— Джиллиан, люди переживают всякие бедствия. Кое-кто из моих родных провел годы в Дахау. И они продолжали жить. Вернулись в Штаты, торговали моющими средствами для окон, играли в кегли и растили внуков. Я хочу сказать — продолжай жить.

— Артур, я сама во всем виновата. Я не переживала стихийных бедствий или проявлений человеконенавистничества.

— Ты попалась. Я говорю: что ты делаешь, выйдя на волю, черт возьми? Главным образом страдаешь, казнишь себя или оживляешь в памяти психологические кошмары, которые пришлось вынести. Пойми, это кончилось. Ты уже другая.

— Так ли?

С этим, поняла она, предстоит разобраться.

— Ты перестала пить. Я со страхом ехал на первую встречу с тобой, думал, застану тебя полупьяной. Ноты была трезвой. Так что успокойся. Вперед и выше. Я трижды в неделю раскрываю газету, встречаю фамилии людей, которых обвинял, когда работал в отделе финансовых преступлений, и обычно они занимаются какими-то крупными делами.

— И ты считаешь их глупыми.

— Нет, считаю, что они занимаются своим делом. Продолжают жить. Надеюсь, теперь они поумнели. Одни умнеют. Другие нет. Если они снова пойдут на преступления, тогда буду считать их глупыми.

Он ее не полностью убедил, но его мужество было трогательным.

— Артур, я уже говорила, что ты добр ко мне?

Он взглянул на нее, щурясь в свете предвечернего солнца.

— Это против правил?

— Это непривычно.

— Может быть, причина в том, что у нас много общего.

Всякий раз, когда Джиллиан встречалась с Артуром, они почему-то возвращались мыслями к той минуте, когда она обидела его в кафе. Та фраза словно бы открыла что-то, хотя, казалось, должна была закрыть все двери. Он продолжал настаивать, что они родственные души. Джиллиан оставалась в сомнении насчет какого-то сходства. Артур ее радовал. Если не считать Даффи, в сущности так и не ставшего юристом, она не поддерживала отношений с коллегами. Полноценный разговор профессионалов, полноценный контакт, серьезное обсуждение средств и мотивов с человеком, способным проникнуть в суть, являлись потребностью. Но ей все-таки казалось, что больше ничего общего у них нет.

Они подошли к дверям магазина Мортона. Здание, возведенное знаменитым архитектором, учителем Фрэнка Ллойда Райта^[11], представляло собой образец, который побудил ученика двигаться в другом направлении. Фасад был чрезмерно украшенным, с рельефными железными плитами и двадцатифутовыми стеклянными дверями, окаймленными узорчатой медью. Дверные ручки, выполненные в форме виноградных лоз, были отполированы руками приходящих ежедневно тысяч покупателей и сверкали в ярких лучах солнца. Прилавок с косметикой находился сразу же за дверями. Джиллиан указала на него.

— Мое рабочее место.

Джиллиан давно уже старалась поменьше работать в этом магазине, где ее часто узнавали, однако с началом сезона летних отпусков она требовалась там лишь два дня в неделю.

— Нравится тебе эта работа?

— Знаешь, я очень рада, что работаю. В тюрьме это считалось привилегией. Оказывается, так оно и есть. Я увидела объявление и подумала, что, возможно, магазин — хорошее место для начала.

Собственно говоря, эта работа казалась развлечением, хотя ее интерес к моде поверхностным не был никогда. За долгие годы она слышала множество высказываний о мире моды, которые западали в сознание, словно перлы мудрости из Евангелий или Шекспира. «Мода близка к чувствительным струнам души», «Мода столь же значительная часть жизни, как секс». Сама она просто думала: хотя бы выгляди хорошо. Мода для нее была отчасти маскарадом, отчасти детской игрой, отчасти зависимостью от мнения других и больше всего радостью от формирования этих мнений. Она не имела смысла — но многие женщины, побуждаемые инстинктом, жаждали красоты. Они оценивали друг друга по количеству прилагаемых для этого усилий. Джиллиан уже вышла из состязания. По сравнению с великолепными молодыми женщинами, приходившими из клубов здоровья к ее прилавку, она была «бывшей красавицей». Слова эти звучали с той же грустной ноткой, что и «бывший спортсмен». Но имея дело с покупательницами, она постоянно чувствовала облегчение от того, что гораздо меньше подвластна тщеславию.

— Артур, насколько я понимаю, тебе это кажется несерьезным.

— Ну…

— Скажи, скажи.

— Пожалуй, не мне это говорить. Видишь ли, даже у непривлекательных людей есть инстинкты, но приходится мириться с тем, какой ты есть.

— Артур, брось! — Джиллиан часто находила заниженную самооценку Артура извращенной. — Привлекательность мужчины после определенного возраста не имеет ничего общего с привлекательностью подростка. Большой успех, крупное жалованье, хорошая машина. Не бывает плохо выглядящих мужчин с толстым бумажником.

— Похоже, ко мне это не относится, — сказал Артур.

— Сомневаюсь.

— Может быть, потому что я незрелый.

Джиллиан рассмеялась.

— Да, — сказал он. — Я до сих пор вздыхаю по своим фантазиям.

— И каковы они?

— Холеная изящная женщина — глупо, правда? Полная противоположность мне.

— Девица с журнальной обложки?

— Я не настолько незрелый. Взрослая была бы в самый раз. — Артур слегка отвернулся. На секунду он показался ослепленным солнцем, потом добавил вполголоса: — Такая, как ты.

— Я? — Джиллиан испуганно обернулась, надеясь, что разговор не принял оборота, которого она опасалась. — А кто-то поближе к твоему возрасту?

В свои сорок семь она считала себя по меньшей мере на десять лет старше Артура.

Артур издал смешок.

— О, ты подошла бы великолепно.

— По возрасту я тебе в матери гожусь.

— Прошу тебя.

— В тети.

— Достаточно будет «нет», Джиллиан, — мягко произнес Артур. — Я к этому привык.

— Ар-тур, — сказала она. — Артур, я грязь, которую никто не сможет или не захочет убрать. Это правда. Честно говоря, я не скажу «да» никому. Это не часть моей жизни.

— Хватит, Джиллиан. Я просто иллюстрировал суть дела.

Возможно, сестринский поцелуй в щеку оказался бы к месту, но это было не в стиле Джиллиан. Вместо этого она улыбнулась чуть более ободряюще и пообещала увидеться с ним завтра. Артур тоже улыбнулся, но пошел тяжелой походкой, придерживая локтем портфель. В груди у нее снова шевельнулось чувство вины. Торжествующий мужчина исчез. Несколькими словами она подавила его, сделала прежним Артуром.

17
13 июня 2001 года
История

Эрно содержали в запертой палате окружной больницы. Когда судебные приставы ввезли его в зал в кресле-каталке, Ларри подошел посмотреть, не может ли чем-то помочь. Эрно со старческой неторопливостью встал, Ларри и приставы помогли ему взойти на свидетельское место и туда же подняли кислородный баллон. Эрно наотрез отказался разговаривать с Мюриэл до дачи показаний, и Ларри полагал, что Эрдаи будет рад поболтать с ним — полицейский с полицейским, каким, возможно, считал себя до сих пор. Пока приставы удалялись, а Эрно вставлял трубки в нос, Ларри стоял, положив руку на темную ореховую загородку, и любовался Церемониальным залом, где совершались церемонии официального введения судей в должность и слушания по предоставлению гражданства США. Он любил атмосферу прошлого, сохранявшуюся в старом здании суда, хоть и продолжал враждебно относиться ко всему остальному в федеральной судебной системе.

— Стало быть, рак легкого? Эрно, ты куришь?

— Курил в детстве. И на службе во Вьетнаме.

— И давно ты узнал, что у тебя это?

— Кончай притворяться, Ларри. Я знаю, что ты уже просмотрел все мое досье.

Досье тайком привезли из Редьярда накануне вечером. Но если бы Ларри признался в этом, половину персонала тюрьмы и прокуратуры можно было бы привлечь к суду. К тому же знакомиться с данными о состоянии его здоровья было обязанностью Мюриэл. Они почти до трех часов ночи листали досье, разузнавая об Эрдаи все, что только можно.

Ларри спросил у Эрно, как поживает его семья.

— Судя по сегодняшней газете, жена знавала лучшие дни.

— А дети?

— Детей у меня нет, Ларри. Не получилось. Только племянник. А как твои? Два парня, верно?

— Верно, — подтвердил Ларри. Описал успехи обоих, но понял намек Эрно на то, кто раньше уделял другому больше внимания. Однако кое-что Ларри помнил. Он полез в карман, достал зубочистку и протянул Ларри. Тот, не скрывая удовольствия, тут же сунул ее в уголок рта.

— В тюрьме их не увидишь. Держу пари, Ларри, ты не думал о зубочистке как о смертоносном оружии.

— Там она, может, и оружие.

— Там ею могли бы выколоть тебе глаз.

— Как белый, бывший полицейский, живет там при таких нравах?

— Живу, Ларри. Деваться некуда. Я никому не мешаю. Единственным моим преимуществом было знание, что можно жить и в невероятно жутких условиях, как я в детстве. Люди в этой стране, Ларри, чувствуют себя слишком в безопасности. Но ты никогда не находишься в безопасности. Как этого хотелось бы служителям закона.

Ларри взял это на заметку. Он уже извлек из разговора несколько сведений, которыми немедленно поделится с Мюриэл. Эрдаи спросил, как поживает он.

— В общем, Эрно, ночью я почти не спал. Знаешь, почему?

— Догадываюсь.

— Чего я не могу понять, какой смысл тебе заваривать эту кашу.

Эрно на секунду сжал губы вокруг зубочистки.

— Понимаю, Ларри, что ты над этим думаешь, но если б ты приехал в Редьярд, получив мое письмо, я бы сказал тебе все, как сказал им. Это правда, Ларри. Мне жаль, что это выставляет тебя и твою подружку в неприятном свете, но я не первый, кто решил привести дела в порядок перед концом.

Тебя и твою подружку. Ларри взял на заметку и это. Эрно многое слышал, общаясь с полицейскими в баре Айка. Слегка раздраженный, Ларри перестал притворяться дружелюбным и устремил мрачный взгляд на Эрдаи, чего тот, видимо, ожидал. Непроницаемый, непоколебимый Эрно не отворачивался. Ларри никогда его, в сущности, не понимал. Не думал, как глубоко уходит в воду айсберг. Не видел в Эрно человека, способного открыть стрельбу в баре или лгать для забавы. Но теперь понял. В мире полно озлобленных людей вроде Эрно, стремящихся свести счеты, с кем только смогут, перед тем, как лечь в гроб.

Когда Ларри повернулся к нему спиной, Мюриэл только что торопливо вошла в зал. Томми Мольто, ведший вместе с ней дело Гэндолфа — тогда ее начальник, теперь подчиненный, — шел следом. За ним Кэрол Кини, инспектор по апелляционным делам, занимавшаяся этим делом несколько лет, пока оно бродило по инстанциям. Толстый Томми выглядел, как всегда, суровым. В лице его начинало появляться что-то бульдожье, но Ларри всегда нравился Мольто, работавший, не щадя сил. Кэрол же казалась совершенно испуганной, тонкие губы ее были плотно сжаты. Этой хрупкой блондинке, получившей диплом юриста года три-четыре назад, требовалось раскопать все подробности, когда Артур подал ходатайство. Она же просто положила его Мюриэл на стол, сказав, что, возможно, ей будет легче добиться успеха с судьей Харлоу. Все советовали Кэрол не думать об этой оплошности, но Ларри знал, что в прокуратуре у нее нет никаких перспектив.

Рейвен, появившийся с хорошенькой белокурой помощницей, подошел к севшей за стол Мюриэл, опередив Ларри на шаг-другой. И не дав ей разобрать набитый портфель, торопливо заговорил о свидетельнице, ждущей снаружи. Мюриэл, видимо, спала не больше двух часов, но казалась воодушевленной предстоящим испытанием. Несмотря на то, что ее мордовали в утренних газетах и по телевидению. Преподобный доктор Карнелиэн Блайт из Саут-Энда, видевший в каждой несправедливости к негру эквивалент рабства, уже взялся защищать права Ромми. Готовил демонстрацию и утром давал интервью на ступенях здания суда, используя Гэндолфа для подкрепления своих нескончаемых жалоб на жестокость полицейских округа Киндл. Фамилии Шланга он, видимо, и не слышал до вчерашнего дня.

— Не стоит, Артур, — произнесла Мюриэл. — Я не стану выражать сомнений, что она получила это нелепое письмо. Вызывать ее не нужно.

Когда Рейвен повернулся, Ларри протянул ему руку; Артур с удовольствием ее пожал. Бывшие обвинители неизменно считали работу в прокуратуре лучшим временем, так как впоследствии поступались принципами ради денег.

— Предложения из Голливуда так и сыплются после вчерашнего вечера? — спросил Ларри. Накануне Рейвен во всех телеинтервью давал понять, что питает легкую надежду: Мюриэл, приехав наутро в суд, попросит прощения у Ромми Гэндолфа.

Шутка Артуру как будто понравилась, но через несколько секунд он пошел искать свою свидетельницу.

— Что беспокоит Артура? — спросил Ларри у Мюриэл.

— Джиллиан Салливан. Он вызвал ее повесткой, чтобы подтвердить подлинность письма от Эрно на тот случай, если оно потребуется во время допроса.

— Так вот кто это!

Ларри видел Джиллиан в коридоре, но не узнал ее, однако она показалась ему знакомой. Выглядела Джиллиан неплохо, особенно учитывая, что отбывала срок. Была по-прежнему стройной, бледной и холодно-красивой. В прокуратуре постоянно сравнивали ее и Мюриэл, звезд организации, но, на взгляд Ларри, о соперничестве тут не могло быть и речи. Джиллиан была рассудочной, замкнутой; она помыкала людьми, даже если они знали ее или ее отца с тех пор, как она училась в школе. Мюриэл обладала талантом общения с людьми из разных слоев общества, чувством юмора, у нее находилось время для людей. Конечный итог — возвышение Мюриэл и падение Джиллиан — нес в себе, по мнению Ларри, надлежащий моральный вывод.

И он не сомневался, что Мюриэл вновь оправдает его надежды. Он наблюдал, как она приводит в порядок бумаги на столе и обдумывает только что услышанные подробности. Теперь Мюриэл появлялась в суде гораздо реже, но оставалась лучшей из всех юристов, которых знал Ларри. Лучшей в суде. Лучшей в прокуратуре. Может, лучшей любовницей в его жизни. И пожалуй, единственной женщиной, которая словно бы слышала и ощущала те же ритмы, что и он, в бурном мире судов, полиции и преступности. Конец их связи, возможно, был самым неприятным обстоятельством в его взрослой жизни. Он не мог себе представить, что она с удовольствием звонила ему, и был очень раздосадован, услышав ее голос. Когда был помоложе, он не понимал прелести размеренной жизни.

* * *

Артур не питал особых иллюзий насчет своих адвокатских талантов. Он был организованным и прямым, подчас убедительным, но редко зажигающим. Однако другой жизни для себя не представлял. Ему никогда не надоедало ведение громких дел, когда предчувствие крепло в его душе натянутой струной и звучало в голосах зрителей, заполнивших скамьи в судебном зале. Нигде больше дела, регулирующие жизнь общества, не решались так быстро, так открыто, как в суде. Всем присутствующим — юристам, заинтересованным сторонам, зрителям — становилось ясно, что здесь творится история.

Но как бы все это ему ни нравилось, Артур с облегчением отбросил на время свои беспокойства и пошел по тихому коридору к комнате для свидетелей. Постучав в дверь, вошел. Джиллиан сидела у окна, с рассеянным видом глядя наружу. Сумочка ее лежала на коленях, ноги в белых чулках были аккуратно скрещены в лодыжках. Возможно, ее внимание привлек преподобный Блайт с мегафоном на площади внизу. Артуру предстояла вечером встреча с ним. Преподобный — лысый, умный, известный большими успехами и еще большим самолюбием, — несомненно, попытается манипулировать делом Гэндолфа к собственной выгоде. Эта встреча пугала Артура, но сейчас он совершенно забыл о ней.

При виде Джиллиан у Артура стеснило грудь. После их поездки в Редьярд его несколько дней волновал оставшийся в машине запах ее духов. Несмотря на оплошность, допущенную им накануне у магазина Мортона, мысль о том, что он все же завел какие-то отношения с этой женщиной — пусть только в рамках данного дела, — наполняла его восторгом. Джиллиан Салливан!

— Артур.

Джиллиан встала и приветливо улыбнулась. Он объяснил, что Мюриэл согласилась не выражать сомнений в подлинности письма. И ее показаний не потребуется.

— Можешь быть свободна, — сказал он ей. — Я даже не знаю, как благодарить тебя за все. Ты вела себя очень смело.

— Ну что ты, Артур.

— Мне очень жаль, что тебя так разделали в утренних газетах.

«Трибюн» и «Багл», ведущие ежедневники, ухватились за судимость Джиллиан и ее пьянство, чтобы подвергнуть сомнению исход дела Ромми. Хотя у Артура в прошлом месяце были те же мысли, он, общаясь с ней, отбросил их и теперь оскорбился за нее.

— Артур, там всего несколько строк. Я готовилась к худшему.

— У меня такое чувство, будто я подставил тебя, — сказал он. — Мне это даже в голову не приходило.

— Артур, делать такой ход совсем не в твоем духе. Я бы ни за что тебя не заподозрила.

— Спасибо.

Оба слегка застенчиво улыбнулись. Потом Артур протянул на прощание руку. На миг ему стало очень жаль, что Джиллиан снова уходит из его жизни, но выбора у него не было. Однако она, не приняв его руки, уставилась на сумочку так, словно там находились не только повседневные женские вещички, но и решение какого-то вопроса. Оракул.

— Артур, можно я скажу кое-что о том, что произошло вчера вечером?

— Нет, — ответил он не раздумывая. Опьяненный успехом, он распахнул тогда сундучок своих фантазий. Теперь ему было невыносимо вспоминать об этом. Только полная тайна его безумных надежд позволяла Артуру сохранять их. — Забудь об этом. Я позволил себе лишнее. Это было непрофессионально. Понимаешь, я бестолковый. В таких делах. Это правда. Джиллиан, существуют причины того, что человек одинок в тридцать восемь лет.

— Артур, я была одинока в тридцать восемь. И буду в сорок восемь. Не будь так суров к себе.

— Ты одинока, потому что хочешь этого.

— Не совсем. Артур, я тоже по-своему бестолкова.

— Оставь, Джиллиан. Я обречен. Я это знаю. В мире много таких, как я, неспособных сближаться. Тут ничего не поделаешь. Так что не пытайся.

Он снова протянул руку, но Джиллиан, сильно нахмурясь, снова не приняла.

Артур объяснил, что судья должен вот-вот появиться на своем месте, и они вышли из комнаты. В коридоре Джиллиан спросила, подготовлен ли Эрно.

— Мы готовили его, как только могли, — ответил Артур. — Но неизвестно, как поведет себя свидетель, оказавшись в центре внимания. Сама знаешь.

Джиллиан глянула в окошки в дверях зала.

— Это будет очень драматично, — сказала она.

— Можешь посмотреть, — предложил Артур. — Если у тебя есть время.

Она ухватилась за эту мысль.

— Артур, я очень любопытна. Я часто жалела, что не слушала Эрно в Редьярде. Может, дело в газетных статьях, но я все больше и больше чувствую себя кровно заинтересованной в этом деле. Но не будет ли слишком неприлично, если я войду в зал?

— Спрошу, не будет ли у кого возражений.

Он открыл массивную, обитую кожей дверь и жестом показал приставу, что Джиллиан с ним и ей нужно найти место.

Как и ожидал Артур, Мюриэл не беспокоило присутствие Джиллиан. Собственно говоря, ей нравилось делать вид, что она останется равнодушной, если даже Бог с ангелами появятся здесь и будут наблюдать, как она ведет перекрестный допрос. Когда судья появился на своем месте, Артур попросил его выслушать. Харлоу при его росте достаточно было придвинуться вместе с креслом к загородке и наклониться. Артур спросил, не будет ли суд возражать против присутствия мисс Салливан, судьи, вынесшей Гэндолфу приговор, в качестве зрителя.

— Джиллиан Салливан, да? — спросил Харлоу. Сощурясь, посмотрел на нее сквозь толстые линзы очков. — Та самая?

Артур кивнул. Судья спросил у Мюриэл, нет ли у нее возражений.

— Я недовольна тем, что мисс Салливан не поставила нас в известность, когда получила это письмо, но против ее присутствия ничего не имею. Она не играет роли в данных разбирательствах.

— Видимо, хочет убедиться сама, — сказал Харлоу. — И я ее понимаю. Ну ладно, приступим к делу.

Судья жестом велел окружавшим его юристам удалиться, но когда они возвращались к своим местам, Артур сознавал, что какой-то миг все — Мюриэл, Томми Мольто, Кэрол Кини, шедший по пятам Ларри, даже судья и, разумеется, он сам — пристально смотрели на безупречно выглядевшую Джиллиан, сидевшую с бесстрастным выражением лица в последнем ряду у прохода. И Артуру пришло на ум, что она была права. Она заинтересована в этом деле больше, чем большинство из них. Потому что в известном смысле являлась обвиняемой. Решался вопрос, не вынесла ли она десять лет назад по каким бы то ни было причинам суждений, содержавших существенные — и роковые — ошибки. Джиллиан выносила их испытующие взгляды, не ежась, а они все ждали ответа.

18
13 июня 20011 года
Перекрестный допрос Эрно

— Итак, вопрос, мистер Эрдаи, — заговорила Мюриэл. — Насущный вопрос заключается в том, лгали вы тогда или лжете теперь?

Не дожидаясь, пока Харлоу отдаст ей распоряжение приступать, Мюриэл заняла место перед Эрно, напомнив Ларри боксера, вставшего с табурета до начала раунда. Маленькая, гибкая, сосредоточившая на себе внимание всего зала, она чуть помедлила перед тем, как обратиться с первым вопросом.

— Тогда, — ответил Эрно.

— Это ложь?

— Нет.

— Но вам случается лгать, мистер Эрдаи, не так ли?

— Как и всем людям.

— Вы лгали детективу Старчеку в девяносто первом году, так ведь?

— Да, мэм.

— И своей ложью накинули петлю на шею невиновного человека. Так нам вас понимать?

Перекатив зубочистку из одного уголка рта в другой, Эрно ответил:

— Да.

— Презренный поступок, верно?

— Гордиться нечем.

— Но вы, будучи презренным лжецом, просите нас теперь вам верить. Правильно?

— Почему же нет?

— Мы вернемся к этому, мистер Эрдаи. Кстати, я представилась?

— Я знаю, кто вы.

— Но отказались встретиться со мной, верно?

— Потому что это лишь помогло бы вам представлять мои слова ложью, когда я говорю правду.

Харлоу слегка улыбнулся. Как замечал Старчек, судья часто забавлялся словесной перепалкой в зале.

— Хорошо, позвольте мне уточнить, мистер Эрдаи. Вы говорите, что в июле девяносто первого года убили трех человек. И три месяца спустя полиция не схватила вас, так?

— Да, так.

— Вы хотели, чтобы вас схватили?

— Как вы думаете?

— Думаю, вы всеми силами старались избежать ареста — это правда?

— В общем, да.

— У вас было много знакомых среди полицейских — не так ли?

— Много.

— Поэтому вы знали, что следствие застопорилось, правильно?

— Это означает — прекратилось?

— Скажем, прекращалось.

— Да, так можно сказать.

— Значит, если вы убили тех людей, у вас были все основания полагать, что вы избежите ареста, правда?

— Практически да. Но я все-таки беспокоился.

— Угу. Беспокоились. И несмотря на беспокойство, даже зная, что расследование прекращается, вы решили предоставить сведения, которые сдвинут его с мертвой точки. Так нам вас понимать?

— Я сделал это ради племянника.

— Притом не отправили анонимного доноса — пошли прямо к детективу Старчеку.

— Он пришел ко мне, но это ничего не меняет.

— Ничего не меняет, — повторила Мюриэл.

Теперь она рыскала, двигаясь взад и вперед. Пальцы ее обеих рук были растопырены, словно она хотела схватить Эрно, если он попытается убежать. На ней было платье, которое Ларри назвал девичьим: ситцевое, с пояском на талии и большим бантом у горла. Оделась она так и для телезрителей, и для судьи. Однако все, кто видел Мюриэл на судебных заседаниях, знали, что она опасна, как пантера.

— Он хороший детектив?

— Один из лучших.

— А вы согласны, что хорошие детективы обычно понимают, когда им лгут?

— Если знают, что нужно быть начеку, конечно.

— Но вы не только сдвинули расследование с мертвой точки, вы сделали это, по вашим словам, солгав человеку, который, как вам было известно, умел отличать ложь от правды, правильно?

— Можно сказать так, — ответил Эрно.

— А потом надоумили племянника вывести полицейских на камею, зная, что, если Гэндолф сказал правду, он вполне может назвать вашу фамилию. Я права?

— Тогда бы я сказал, что он просто чернит меня, потому что как-то узнал, что я навел на него полицейских. Я все продумал.

— И вы полагали, что ваша ложь будет убедительной?

— Конечно.

— Потому что умеете убедительно лгать, не так ли?

Харлоу поддержал протест Рейвена, прежде чем Эрдаи успел ответить, но как будто улыбнулся коварству этого вопроса.

— Итак, вы сказали нам вчера, что понимали — ваш племянник ничего не получит от полиции или обвинения, если Гэндолф не будет осужден, верно? Однако вы никак не могли знать, к примеру, есть ли у Гэндолфа алиби, так ведь?

— Я знал, что он был в аэропорту и украл камею у Луизы.

— Летом? Я думала, Гэндолф бывал в аэропорту только зимой, когда его загонял туда холод.

Эрно скривился. Он пытался увильнуть от вопроса Мюриэл, но она не позволяла. В конце концов он признал, что накануне говорил судье — Гэндолф бывал в аэропорту зимой, а он, Эрдаи, не мог знать наверняка, есть ли у Шланга алиби. От своих слов он отказался с мрачным видом.

— Итак, вот что получается, мистер Эрдаи, — сказала Мюриэл и стала загибать пальцы при каждом пункте. — Вы, хотя не хотели попасться, сдвинули расследование с мертвой точки. Вы сделали это, солгав детективу, умевшему, как вы знали, разоблачать лжецов. И указали ему на человека, который мог бы заявить о вашей связи с одной из жертв. И все это вы сделали, даже не зная, есть ли у человека, которого ложно обвинили, надежное алиби. Понимаете теперь, почему мы не должны вам верить?

Артур впервые громко заявил протест, и судья сказал: «Поддерживаю». Но раздраженный Эрно опрометчиво заявил:

— Вам это может показаться неразумным, но все было так. Мне было нужно сделать что-то для племянника. Люди не всегда поступают разумно.

— И то, что вы говорите нам, тоже неразумно, не так ли, мистер Эрдаи? Это образец неразумности.

Артур запротестовал снова. Судья, не поднимая взгляда от бумаг, сказал Мюриэл, чтобы она продолжала. Мюриэл быстро обернулась и устремила взгляд маленьких темных глаз на Ларри, чтобы увидеть его реакцию на ход допроса. Ларри прикрыл ладонью рот и поднял прилегающий к щеке большой палец. Мюриэл кивнула. Она и сама считала так.

— Удивит вас, мистер Эрдаи, что среди отпечатков пальцев на месте преступления не обнаружено ваших?

— Я их стер. Я был предусмотрителен. Как уже говорил.

— Ни вашей ДНК. Ни крови. Ни слюны. Ни спермы. Ничего такого, что может оказаться на месте преступления.

— Да. Но и на Шланга у вас тоже ничего нет.

— Вам хорошо известны наши улики против мистера Гэндолфа, не так ли, мистер Эрдаи?

— Я пристально следил за ходом дела. Понятно почему.

— А пистолет, сэр? Что с ним?

— Я бросил его в реку. Вместе со всем прочим.

На лице Мюриэл появилась жесткая усмешка. Усмешка наслушавшегося всяких ответов ветерана. Она широким шагом подошла к подиуму, заглянула в свои записи, потом воззрилась на Эрно.

— Вы умираете?

— Врачи говорят так.

— Вы верите им?

— Большей частью. Иногда у меня мелькает мысль, что, может, они ошибаются, такое случаюсь, но в основном сознаю свое положение.

— Стало быть, в связи с тем, что вы нам сегодня говорили, терять вам нечего. Верно?

— Не понимаю.

— Вот как? Можете назвать что-нибудь, чего вам не хочется терять?

— Свою душу, — ответил Эрно. — Если она у меня есть.

— Если она у вас есть, — повторила Мюриэл. — Давайте оставаться на земле. Здесь вам есть что терять?

— Свою семью. Я очень беспокоюсь о ней.

— Члены ее сидят неподалеку от вас, мистер Эрдаи, разве не так? Что еще?

— Очень не хотелось бы терять пенсию от авиалинии. Я долго проработал там и хочу, чтобы моя жена получала кое-что.

— А из-за убийства вас пенсии не лишат?

— Если оно не преступление против компании.

— Его можно рассматривать так?

— Только в том случае, если бы Луиза работала в администрации.

С галереи грянул громкий смех. Зал суда в этот день был полон. Сообщения в газетах и по телевидению возымели свое предсказуемое действие.

— Значит, пенсии вы не теряете. И вряд ли доживете до преследования за лжесвидетельство, верно?

— Тут меня не за что преследовать.

— Как бы то ни было, вам невозможно вынести еще одного приговора, так ведь?

— Надо полагать.

— А что ваш племянник, Коллинз Фаруэлл? Он ведь солгал детективу Старчеку относительно некоторых разговоров с Ромми Гэндолфом, разве не так?

— Да, но он считал Гэндолфа убийцей.

— И где Коллинз в настоящее время?

— У Коллинза есть адвокат, Джексон Эйрз. Можете позвонить ему.

— Адвокат? Чтобы получать советы по поводу данного дела?

— В основном. Я оплачиваю счет, потому что сам втянул его в это положение.

— А не знаете ли вы, сообщил ли адвокат Коллинзу, что его нельзя привлечь к ответственности за лжесвидетельство в девяносто первом году, потому что истек срок давности?

— Разве это не должно быть конфиденциальным?

— Поставим вопрос так, мистер Эрдаи. Вы понимаете, что с Коллинзом ничего не случится в результате ваших показаний, верно?

— Надеюсь, что ничего.

— И где же он?

Эрно взглянул на судью, тот кивнул с твердым видом.

— В Атланте. Преуспевает, как я уже говорил.

— Поздравляю, — сказала Мюриэл. — Теперь подойдем к проблеме с другой стороны. Хотите вы обрести что-нибудь, делая это признание?

— Чистую совесть.

— Чистую совесть, — повторила Мюриэл. — По вашим словам, мистер Эрдаи, вы пять раз пускали в ход огнестрельное оружие — совершили тяжкое убийство троих людей, застрелили тешу, хотели убить пятого, раздражавшего вас в баре. И теперь признание снимет камень с вашей души?

За спиной Ларри раздался негромкий смех. Первой как будто засмеялась Кэрол, хотя ей следовало знать, как вести себя в суде. Харлоу поднял взгляд, и в зале тут же воцарилась тишина.

— Мюриэл, изменить прошлое невозможно. Это лучшее, что я могу сделать.

Обратиться к Мюриэл по имени было совершенно в духе Эрно. Насколько Ларри знал, между ними не существовало даже шапочного знакомства, но Эрно всегда считал себя своим для всех в правоохранительных органах.

— Скажите, разве вы не подавали заявления об отпуске по семейным обстоятельствам несколько месяцев назад? А потом, когда вам было отказано, о переводе в другое место заключения? Чтобы быть поближе к жене?

— Подавал.

— И в этом вам тоже было отказано?

— Да.

— Вашей жене трудно было ездить в Редьярд?

— Ей было бы гораздо проще, если б я отбывал срок здесь.

— Где вы провели прошлую ночь?

— В окружной больнице.

— Виделись сегодня здесь с женой?

— Перед заседанием.

Мюриэл знала об этом. Эрно виделся с женой и накануне. И третьего дня. И Артур подал в суд ходатайство с просьбой, чтобы Эрно в Редьярд не возвращали, пока рассматривается дело Гэндолфа.

— Для вас много значит видеться ежедневно с женой? На этой стадии болезни?

— Сейчас? Да, очень много. Особенно сейчас. Она не заслужила того, что ей выпало на долю в последние несколько лет. Ничуть.

Голос Эрно предательски дрогнул, лицо покраснело. Он вытащил трубки из носа и закрыл лицо рукой. У Харлоу на столе стояла коробка с бумажными салфетками, и он быстро передал ее вниз. Мюриэл пережидала это, не выказывая ни малейших признаков нетерпения, потому что Эрно вряд ли мог усилить эффект, которого она добивалась. Когда дыхание вернулось к нему, она переменила тему.

— Мистер Эрдаи, давайте поговорим о преступлении, за которое вы отбываете срок.

— При чем здесь оно? — спросил Эрно. Артур тут же запротестовал. Этой судимости, указал он, можно касаться только в том случае, если она имеет какое-то отношение к правдивости свидетеля. Подробности значения не имеют.

— Я установлю связь между одним и другим, — сказала Мюриэл. Это был судебный вариант кота в мешке, однако Харлоу, заседавший без присяжных, сказал, что позволит ей отклониться от темы, тем более что идет приобщение показаний к делу, а не суд.

— Я не позволяю участникам разбирательств дважды нарушать данное мне слово, — добавил он.

— Я и не ожидала этого, — ответила Мюриэл и повернулась к Эрно; Ларри показалось, что тот внутренне сжался. Судя по виду, словесная схватка уже измотала его. — Собственно говоря, мистер Эрдаи, вы находитесь в тюрьме только потому, что друзья-полицейские не поддержали вас — разве не так?

— Я нахожусь в тюрьме потому, что ранил выстрелом человека.

— Но вы говорили полицейским, находившимся в том баре, где имела место стрельба, что нажали на спуск в состоянии самозащиты, не правда ли?

— На мой взгляд, так оно и было.

— А многие полицейские, которые видели ваш выстрел и слышали ваше заявление, что вы только защищались, были вашими друзьями, не так ли? Полицейские, с которыми вы пили?

— Конечно.

— Вас огорчало, мистер Эрдаи, что никто из них не подтвердил, что это было самозащитой?

— Когда у меня появилась возможность поразмыслить над этим, то нет.

— А изначально?

— Я сам не знаю, чего ожидал.

— Но вас бы не удивило, если б они поддержали вашу версию, правда?

— Пожалуй, нет.

— Вам известны случаи, когда полицейские покрывали своих?

— По-моему, такое случалось.

— С вами, однако, не случилось, так ведь?

Злобность Эрно внезапно проявилась гневным огоньком в глазах. Но у него хватило ума взять себя в руки, прежде чем ответить «нет».

— И поэтому вам пришлось признать себя виновным, правда?

— Пришлось.

— А что скажете о детективе Старчеке? — Ларри неожиданно вздрогнул, услышав свою фамилию. — Был он в числе ваших друзей-полицейских?

— Ларри? Я знаю его уже тридцать лет. Мы вместе учились в полицейской академии.

— И письма, которые вы писали детективу Старчеку…

Мюриэл неожиданно подошла к Ларри, сидевшему за столом обвинителей. И прошептала, едва шевеля губами: «Открой мой портфель и достань почту из первого отделения». Ларри охватил трепет неуверенности, но, достав три конверта, он понял ее замысел. Судя по обратным адресам, то были выписка из пенсионного фонда штата и два счета по кредитным карточкам. Взяв письма в руку, она взглянула на свидетеля.

— Вы никогда не писали детективу Старчеку, что убили кого-то, так ведь?

— Писал, что мне нужно поговорить с ним.

— Не писали открытым текстом, что вам нужна его помощь?

— Может, и писал. Знаете, насколько помню, я звонил ему раза два, только не заставал на месте, а звонков из тюрьмы за счет абонента не принимают. Поэтому я написал ему два или три письма, а он не ответил.

Артур поднялся и указал на конверты в руке Мюриэл.

— Ваша честь, этих писем я не видел.

— Судья, я не вела предварительного допроса мистера Эрдаи. И не показывала ему писем. Мистер Рейвен может ознакомиться со всем, что я предъявлю свидетелю.

Артур продолжал протестовать, и в конце концов Харлоу подозвал обоих к боковому барьеру с дальней от Эрно стороны. К ним присоединился Ларри.

— Что это за история с письмами? — прошептал судья.

— У меня нет никаких писем, — ответила Мюриэл.

Ларри подумал, что Харлоу вспылит, но судья широко улыбнулся.

— Блефуете?

— Имею право, — ответила Мюриэл.

— Да, имеете, — сказал судья и жестом отпустил всех. Мюриэл попросила судебного секретаря зачитать два последних вопроса и ответы на них.

Ларри стал наблюдать за Артуром, опасаясь, что он может сказать Эрно о фальсификации Мюриэл. Кто знает, какой подлости можно ждать от адвоката, но Артур с каменным лицом объяснял помощнице происходящее, прикрывшись ладонью.

— Итак, когда писали детективу Старчеку, вы хотели перевестись со строгого режима на усиленный, не так ли?

— Это пытался устроить мой адвокат. Когда у него не вышло, я обратился к кое-кому из друзей.

— Вы имеете в виду, мистер Эрдаи, что надеялись перевестись на усиленный режим, сообщив детективу Старчеку о совершенных вами убийствах?

Несмотря на предостерегающий взгляд Харлоу, со зрительских мест снова раздалось несколько смешков.

— Когда писал Ларри, я уже не надеялся на перевод. Тюремные власти говорят, что, если ты совершил преступление с применением огнестрельного оружия, тебе положен строгий режим. Точка.

— Можете вы назвать фамилию какого-нибудь полицейского, который обращался в управление тюрем, чтобы добиться для вас исключения?

Эрно вынул изо рта зубочистку. Он оказался в затруднительном положении, так как знал, что никто не явится в суд поддержать его. Поэтому ответил Мюриэл, что не помнит.

— И что бы вы ни писали детективу Старчеку, мы сходимся на том, что вы не упоминали об этих убийствах, правильно?

— Да. Я писал ему, что нам нужно поговорить об одном важном деле.

— Детектив Старчек не ответил?

— Нет.

— Не захотел иметь с вами дело, потому что вы уже не могли принести ему никакой пользы. Вам так казалось?

— Нет, я бы этого не сказал.

Мюриэл вернулась к Ларри за копией письма, которое Эрно отправил Джиллиан Салливен, потом направилась к свидетелю. Рейвен, сидевший в десяти футах слева от Старчека, тут же поднялся.

— Судья, — сказал Артур, — я не видел этого.

Мюриэл с невинным видом показала письмо сначала Рей-вену, потом Харлоу. Ларри зачитал другую копию, которую Мюриэл оставила на столе. По ошеломленному виду Артура было понятно, что он не улавливает значения слов. Когда Мюриэл вернулась на подиум, Ларри заметил, что она взглянула на Артура с улыбкой студенческих времен, с добродушным «мой верх», словно они играли в слова или в теннис. Потом снова повернулась к Эрно и пустила письмо в ход, будто оружие.

— Писали вы судье Салливан, что для ведшего то дело детектива «теперь не представляете интереса, потому что не можете принести ему никакой пользы»?

Эрно перечел фразу несколько раз.

— Здесь так написано.

— И скажете, что не были обижены? — спросила Мюриэл.

— Называйте это как угодно.

— Я называю это обидой, — сказала она.

Харлоу поддержал протест Артура, но снова улыбнулся. Тут Ларри понял судью. Кентону Харлоу нравились обвинители, его восхищало, как они действуют. Он считал, что из жестокого соперничества в зале суда родится истина, и ему определенно была по нраву манера Мюриэл.

— Ну что ж, поставим вопрос по-другому, — сказала она. — Вы сообщили детективу Старчеку сведения по делу об убийстве, я права?

— Пусть будет так.

— И ваш друг детектив Старчек раскрыл дело. Он получил за него поощрение.

— Он и вы, — сказал Эрно.

— Он и я. И все управление полиции, правильно?

— Да.

— Управление, в котором никто не помог вам перевестись на усиленный режим.

— Пусть будет так.

— Управление, где никто не поддержал вашей версии, что вы четыре года назад в баре Айка стреляли в состоянии самозащиты.

— Хорошо, согласен.

— И утверждая то, что утверждаете теперь, в сущности, отнимаете то, что дали раньше детективу Старчеку и управлению полиции. Да?

— Я говорю правду.

— Правду или нет, но стараетесь изменить или уничтожить результат тех сведений, которые сообщили раньше. Разве не так?

— Потому что они были ложью.

Мюриэл была непреклонна, и Харлоу велел Эрно ответить. Тому ничего не оставалось, как сказать «да». Теперь все было вполне очевидно, однако по рядам журналистов прокатился легкий шум, когда он произнес это слово. У них появился ключ для материалов.

Затем Мюриэл стала расспрашивать Эрно об отношениях с «Гангстерами-изгоями», уличной бандой, верховодившей в Редьярде. Сведения эти Ларри собрал во время ночного бдения над тюремным досье, и Мюриэл превосходно их использовала. Эрно подружился с сокамерником из «Гангстеров» и в конце концов оказался под покровительством этой банды. Предполагалось, что он иногда добывал для них нужные сведения через старых товарищей из полиции. Признавать это Эрно не захотел.

— Известно ли вам, мистер Эрдаи, что было несколько случаев, когда заключенные там члены группировки «Гангстеров» обеспечивали ложные признания в преступлениях, которые инкриминировались другим членам банды?

— Протестую, — заявил Артур. — Нет никаких свидетельств того, что мистер Гэндолф является членом какой-то шайки.

— Вопрос заключается в том, — сказала Мюриэл, — известно ли это мистеру Эрдаи.

— Это не относится к делу.

— Я хочу услышать ответ, — заявил судья.

— Слышал о таком, — сказал Эрно.

— А слышали вы еще, мистер Эрдаи, что эта группировка контролирует коридор смертников?

— Я знаю, что там их много.

— Включая мистера Гэндолфа?

— Насчет этого не могу сказать. Поймите, «желтые» изолированы от всех остальных. И ни с кем, кроме друг друга, не видятся. Я и словом не обмолвился с Гэндолфом за все время, что сижу.

— Скажите, мистер Эрдаи, если бы кто-то из членов «Гангстеров», оказывающих вам покровительство, попросил бы вас выдумать историю, притом такую, которая вам не повредит, однако насолит детективу Старчеку и управлению полиции, бросившим вас в беде, историю, которая даже поможет вам провести время с женой перед смертью — неужели скажете, что честность не позволила бы вам это сделать?

Артур поднялся задолго до того, как Мюриэл договорила. Он поспешно произнес: «Протестую», судья поспешно ответил: «Поддерживаю». Но Мюриэл, в сущности, высказала свой завершающий довод для прессы. Выполнив более чем успешно свою задачу, она пошла к столу обвинения, потом внезапно остановилась.

— Ах, да, — сказала она, словно осененная запоздалой мыслью. — Мистер Эрдаи, что вы, стащив трупы в морозильную камеру, сделали там с телом Луизы Ремарди?

— Задрал юбку и стащил трусики до лодыжек.

— А потом?

— Потом ничего.

— Значит, просто заголили ее? Для чего? Из любопытства?

— Заголил, так как знал, что час назад она занималась сексом, и подумал, что это обнаружится при вскрытии. Я хотел, чтобы казалось, будто ее изнасиловали. Сделал это из тех же соображений, что забрал у всех ценности, дабы случившееся выглядело ограблением. Я просто заметал следы.

— И не совершали акта анального секса с трупом.

— Нет.

— Вы знаете, не так ли, что полицейский эксперт, доктор Кумагаи, показал на суде, что с трупом было совершено половое сношение в извращенной форме.

— Я знаю, что он совершал ошибки в течение многих лет.

— А не знаете, почему в ее анусе была обнаружена смазка презервативов?

— Думаю, вам об этом следует спросить джентльмена, с которым она развлекалась на автостоянке.

— И думаете, этим объясняется, почему ее анус был расширен после смерти?

— Я не судмедэксперт.

— Но согласитесь, мистер Эрдаи, ваши показания не объясняют этого факта, так ведь?

— Да, я не объяснял его.

— Благодарю вас, — сказала Мюриэл.

Она села рядом с Ларри. И он совершенно неожиданно ощутил под столом удар ее кулака о свой.

* * *

Мюриэл провела перекрестный допрос почти в точности так же, как Артур разыгрывал его на встречах с Эрно в тюрьме. Единственным исключением оказалась фраза в его письме Джиллиан о том, что теперь он не может принести Ларри никакой пользы; Артур не уловил ее значения. Но во всем прочем Эрно был хорошо подготовлен. Камнем преткновения являлась сама Мюриэл. В любом соперничестве благодаря своей манере она побеждала по очкам.

Под конец допроса судья Харлоу сидел, выпрямясь, у бокового барьера, в демонстративном отдалении от Эрдаи. Когда Артур поднялся для опроса своего свидетеля после перекрестного допроса, он сознавал, что ему придется нелегко. Он застегнул пиджаки просмотрел записи Памелы перед тем, как приняться за то, что у юристов именуется реабилитацией свидетеля.

— Мистер Эрдаи, мисс Уинн спрашивала вас, почему вы шли на такой риск ради племянника. Можете вы это объяснить его чести судье Харлоу?

Эрно долгое время разглядывал барьер свидетельского места.

— Нам — моей семье — пришлось вынести очень многое. Нам очень трудно приходилось во время Второй мировой войны, а в пятьдесят шестом году отец принял участие в восстании… — Лицо Эрно исказилось. — Его убили — расстреляли, а потом повесили за ноги на фонаре перед нашим домом на страх другим. Соседи выдали его тайной полиции. Моей матери, сестре и мне с большим трудом удалось выбраться оттуда и приехать сюда. Коллинз, мой племянник, был единственным ребенком на двоих у меня с сестрой. И я знал, что, если он получит пожизненный срок, это конец. Дело в том, что я много думал о висевшем на фонаре отце — его оставили там на несколько дней, не позволяли нам снимать его. Это было предостережением.

Эрно прикрыл ладонью рот и надрывно кашлял до потери сил. Через минуту вытер бумажной салфеткой все лицо и подождал, пока восстановится дыхание.

— Я понимал, что Коллинз может кое-чего добиться в жизни. Он был умным, только запутался по недомыслию. И я считал своим долгом перед отцом, перед матерью — перед всей семьей — постараться дать ему еще один шанс. Я обязан был сделать все, что возможно.

Рейвен подождал продолжения, но Эрно сказал все. Артур и Памела провели с Эрно много часов, и одна из суровых истин дела заключалась в том, что этот человек не особенно нравился Артуру. Не потому, что был преступником, даже не из-за тяжести того, что совершил. За много лет Артур, как и любой, кто работал в этой системе, сталкивался с симпатичными и даже обаятельными закоренелыми негодяями. Но в Эрно постоянно ощущалась какая-то холодность. Он был грубым и не просто бесчувственным, но даже слегка гордившимся этим. Не старался понравиться. Однако его жесткость убеждала Артура, что он говорит правду. И немалое восхищение вызывала его готовность отвечать на вопросы без требования видеть в нем святого или мученика. Эрно понимал, что не является ни тем, ни другим.

— Хорошо. Коснемся другой проблемы. Мисс Уинн поднимала вопросы о мотивах ваших показаний. Можете сказать, почему вы согласились говорить с судьей Салливан и со мной, почему решили сказать правду о том, что произошло четвертого июля девяносто первого года?

Как Артур и ожидал, Мюриэл поднялась с протестом против предположения, что Эрно говорит правду. Судья отмахнулся от нее, как несколько раз отмахивался от Рейвена.

— Давайте будем вести наше разбирательство. Не думая о сидящих на галерке, — сказал Харлоу, явно имея в виду репортеров. — Хорошо, мистер Эрдаи. Объяснитесь. Почему мы слушаем сейчас о событиях тех дней?

Эрно отдышался перед тем, как заговорить.

— Поначалу, когда подставил Гэндолфа, я особо не беспокоился о нем. Думал, что, если учесть все, сходившее ему с рук, он заслуживал немалого срока.

— Потом, как я уже говорил, если бы Ларри приехал по моей просьбе, я бы все рассказал ему. Я толком не продумал, как это сделать. Но сделал бы, так как считал, что мой долг перед ним — сказать всю правду. Но теперь понимаю, что это долг перед Гэндолфом.

Поверьте, нет ничего страшнее умирания. Можно понимать, что ты на этом свете гость, но когда врачи говорят тебе… Не знаю, может, старики воспринимают это по-другому. Моя мать была рада смерти в восемьдесят шесть лет. Но когда смерть приходит до срока, как у меня… Я много дней провел в страхе. Она близится. Ты знаешь, что близится. И ничего не можешь поделать. Она близится. Это ужасно. Сколько бы невзгод ни приходилось выносить в жизни, конец все равно ужасен.

Знаете, многие на смертном одре обращались к вере, обратился и я. Слушал священника. И много думал. Я совершил немало гнусных поступков. Не знаю, Бог ли покарал меня этой болезнью, или тут дело случая — Он не станет посылать никаких телеграмм с объяснениями. Но в конце концов приходит на ум, что ты в силах кое-что поправить. Вот почему я начал думать о Гэндолфе. Он провел в тюрьме больше девяти лет и все это время знал, как я, — она близится. Близится, и он ничего не может поделать. Как я. Только он этого не заслуживает. Если я скажу правду, он спасется. Он проходит через то же, что и я, изо дня в день, хотя не должен. Вот о чем я постоянно думал. Я не могу избавить от такой участи себя. Но могу избавить его. Мне для этого нужно только поступить по правде.

Произнося эту речь, Эрно не смотрел ни на кого. Глаза его были опущены, говорил он тем же ровным голосом, скрипучим и слегка отчужденным, каким отвечал на все вопросы.

Харлоу, приложив к носу длинный палец, явно обдумывал, что представляет собой Эрно. Артур с Памелой провели немало времени, задавая этот же вопрос друг другу. Несмотря на прямоту Эрно, в нем ощущалась какая-то уклончивость, которую Рейвен в конце концов приписал неуверенности в себе. Артур не сомневался, что Эрно не лгал ни в едином слове, однако создавалось ощущение, что многие мысли ему чужды. Иногда он напоминал Артуру Сьюзен, сестру-шизофреничку. Та часто утверждала, что ею управляют голоса из космоса. Эрно показал, что, убив Пола Джадсона, обнаружил что-то страшное в своей натуре. Но это было для него не столь необъяснимым, как силы, побудившие под конец жизни исправить немногую часть того, что совершила злобная сторона его натуры. Эрно понимал, что поступает по правде. Но все же казался совершенно не представляющим, для чего это ему нужно.

В конце концов Харлоу спросил Мюриэл, есть ли у нее вопросы. Посовещавшись с Ларри, она ответила, что нет.

— Мистер Эрдаи, — произнес судья, — допрос окончен. — Задержал на нем взгляд и решительно добавил: — Желаю вам удачи, сэр, — и, не оглядываясь, покинул судейское место.

19
13 июня 2001 года
Еще жертвы

Когда заседание окончилось, все еще возбужденная Мюриэл взглянула на галерею, где тесно сидевшие люди поднимались со своих мест. Там было не меньше десятка репортеров со специальным заданием и десятки обывателей, привлеченных газетными заголовками, появлявшимися в течение последних суток.

Утром Нед Холси любезно предложил Мюриэл предоставить ему ведение дела и споры с адвокатом. Но репортеры знали, что обвинение Гэндолфа сыграло решающую роль в ее карьере; докажи Артур, что Шланг не был убийцей, и пресса сотрет ее в порошок, даже если она не будет находиться в зале. И она хотела принять вызов. Она жаждала этих минут всеобщего внимания, пусть даже очень назойливого, когда мир приливом устремится к ней, словно бушующее море. Рейвен обращался с пачкой новых ходатайств. Мольто и Кэрол требовалось посоветоваться о следующем юридическом ходе. Ларри ждал указаний, в каком направлении наводить справки об Эрно. А журналисты уже вытягивали шеи, чтобы попытаться выжать из нее какие-то предварительные комментарии. Однако такого жребия она желала с детства. Толмидж называл его ареной, но ей не нравилась ассоциация с гладиаторами. Для нее это была скорее возможность полностью реализовать себя, ощутить, что каждая клеточка способствует тому, чтобы она заняла свое место в своем времени.

С интуитивной ясностью, сопутствующей работе над всеми делами, Мюриэл поняла, что нужно делать. Позади нее сидел Джон Леонидис, он вот уже больше девяти лет преданно присутствовал на всех значительных процессах с ее участием. Не обращая внимания ни на кого, в окружении репортеров, Мюриэл положила руку на плечо Джону и повела его в комнату для свидетелей. Она знала, что журналисты не разойдутся, пока не услышат ее комментариев.

Джон приехал не один. Он представил ей гладколицего человека по имени Пен, видимо, филиппинца. Даже когда Мюриэл закрыла дверь, сквозь нее смутно доносился шум толпы возле зала суда. Джон был взбешен разбирательством.

— Я должен объяснить этим идиотам-репортерам, что происходит, — заявил Джон.

Для Мюриэл было идеально получить поддержку жертв. Но все же она сказала Джону, что он должен говорить только в том случае, если хочет.

— Поверь, хочу, — ответил Джон. — Я каждый день думаю об этой мрази. Как его, Гэндолф? Каждый день, Мюриэл, я осознаю, чего лишился по вине этого типа. Последние несколько месяцев я не перестаю думать, гордился ли мной отец.

У Джона были веские основания полагать, что Гас был бы очень доволен сыном. Джон управлял «Раем», где дела шли лучше, чем когда бы то ни было, поскольку район возрождался. В партнерстве с местным владельцем отеля заключал по всему округу договоры с недорогими греческими ресторанами на право использования отцовского имени. Мюриэл несколько раз в году обедала по приглашению Джона в «Таверне Д.Г.» — Доброго Гаса — в Сентер-Сити. Джон сидел за ее столиком, курил и непрестанно говорил о том деле, оно оставалось в его памяти таким свежим, словно разбиралось вчера.

— Ты, наверно, понимаешь, Гас был бы недоволен кое-чем в моей жизни, как и мать, — снова заговорил Джон, — но, думаю, все обернулось бы хорошо, к его удовольствию. Искренне в это верю. Но я имею право знать. Так ведь? Все имеют право. Этот подонок Гэндолф — он не Бог. Но был Богом в моей жизни.

Для Джона, как и для большинства понесших подобную утрату, убийство отца и наказание убийцы в любом случае имели бы личное значение. Однако главной причиной того, что Джон не мог выбросить это дело из головы, было то, что оно не кончалось. Для Джона Леонидиса оно было почти десятилетием затаенного дыхания. Надежды, что несправедливость убийства Гаса не усугубится избавлением Ромми Гэндолфа от приговора, вынесенного лязгающей судебной машиной.

После убийства Джон был самым непреклонным из жертв в требовании смертной казни Гэндолфу. К тому времени, когда начался суд, жена Пола Джадсона, Дайна, переехала в Булдер и всеми силами налаживала жизнь заново; о ней уже несколько лет никто ничего не знал. Мать Луизы, которую Ларри беспокоил во время расследования, явилась в суд требовать смертной казни, но, видимо, оробела. А Джон был бы рад окончить юридический факультет и вести дело сам. Мюриэл сначала думала, что из-за матери. Но во время обращения к потерпевшим при зачитывании приговора он сказал: отец тоже потребовал бы смертной казни.

— Он давал человеку шанс, — сказал тогда Джон о Гасе. — И дал бы шесть шансов, если бы видел, что тот старается. Но как-никак Гас был человеком старой закалки. Суровым. И рано или поздно говорил: хорошенького понемножку. Мой отец был добр к Гэндолфу. И получил за это только пулю в голову. Он бы потребовал для этого типа смертной казни. Потому требую и я.

Даже тогда Мюриэл сомневалась, что у него верное представление об отце, но как она могла об этом сказать? Она до сих пор помнила настроение, воцарившееся в зале, когда говорил Джон, серьезность, охватившую Джиллиан Салливан, слушавшую с судейского места. Пусть себе идеалисты рассуждают о недостойности убийства, совершаемого государством, — оно гораздо лучше, чем самосуд, на который способны люди вроде Джона, охваченные горем утраты, чувствующие долг крови. Для него смерть Гэндолфа стала приоритетом, частью роли преемника отца, которую он принял с той минуты, как Гас погиб.

Мюриэл открыла дверь и жестом велела Кэрол проводить Джона с его другом вниз, в вестибюль, где ждали тележурналисты. Несколько репортеров выкрикнули ее фамилию, и она пообещала присоединиться через минуту. Однако Ларри тут же ввел в комнату четверых женщин — двух девушек-подростков, приятного вида женщину чуть моложе сорока и последней пожилую даму, волосы которой были выкрашены в безжизненно-черный цвет. Мюриэл узнала только ее.

— Ну, конечно же, миссис Сальвино, — сказала Мюриэл, приветствуя мать Луизы Ремарди. Старуха была крепкой, подтянутой, и Мюриэл считала, что Луиза пошла в нее. Девушки чертами лица очень походили одна на другую, однако два года разницы в возрасте создавали в общем облике значительный контраст. Вторая пользовалась косметикой и была почти на фут выше сестры. Но обе были худощавыми, смуглыми, с узкими лицами, прямыми черными волосами и большими темными глазами. Настоящие красавицы. Мюриэл сразу же догадалась, что это дочери Луизы.

Миссис Сальвино в своей обычной грубой манере оборвала приветствие Мюриэл.

— Вы что, никогда не покончите с этим делом?

— Нучча, — укоризненно произнесла четвертая женщина.

— Мюриэл, — сказал Ларри необычным для него официальным тоном, — возможно, ты помнишь Женевьеву Каррьере. Она была близкой подругой Луизы.

Женевьева взяла на себя роль водителя и сопровождающей. Миссис Сальвино была одной из тех живущих в Кевани итальянок, которые ездят в Сентер-Сити два-три раза в год неизменно со смутными опасениями.

— Мне было незачем приезжать, — сказала миссис Сальвино. — Дарла слушала ход разбирательства по телевизору. И решила поехать. Нашла, видите ли, повод, чтобы не идти в школу.

— Будто он нужен мне, — ответила старшая внучка. Младшая, с ортодонтическими скобами на зубах, робко жалась к двери. Но Дарла определенно была сущим наказанием. В свои шестнадцать лет она носила облегающую одежду и покрывала лицо толстым слоем дешевой косметики. Фигура ее была слишком полной для тесной майки, немного не доходящей до пупка. Мюриэл часто удивлялась тому, как поражала ее сексуальная дерзость этих девиц, поскольку знала, что вовсю пользовалась бы такой вольностью, будь она допустима в ее юности.

— Незачем тебе было слушать все это, — сказала миссис Сальвино.

— При-вет, бабуля. Это показывали по телевизору. И речь шла о нашей матери, а ты нам ничего не рассказываешь. Так никуда не годится.

— Дарла, — вмешался Старчек, — вряд ли ты узнала что-то о случившемся. Это просто развлекался озлобленный, умирающий человек.

— Кое в чем я поверила ему, — ответила та с упрямством, присущим ее возрасту. — Насчет того человека, которого считают убийцей. Все кажется правдой. Не думаю, что у такого больного, как этот тип, хватило бы сил столько выдумать.

— По части выдумок ты у нас дока, — заметила миссис Сальвино.

Дарла бросила на бабушку неприязненный, глупо-самодовольный взгляд.

— Вот только, — сказала она, — вид у этого типа совершенно отвратный.

Мюриэл с Ларри, еще не остывшие от воинственного пыла, дружно рассмеялись, их весьма позабавила эта жестокость по отношению к Эрно.

— Нет, правда, — настаивала Дарла. — Конечно, я понимаю, он больной и все такое, но привлекательным никогда не мог быть. Мама не запала бы на него. На всех фотографиях, где она с мужчинами — даже с нашим отцом, — они такие красавчики.

Дарла говорила с какой-то настойчивостью, и Мюриэл поразило воодушевление, с каким девушка любовно воссоздавала образ матери. Чем старше Мюриэл становилась, тем острее воспринимала бремя страданий, приносимое в здание суда. В юности она чувствовала гнев потерпевших и подсудимых, зачастую считавших, что с ними несправедливо обходятся, и острое праведное стремление покарать зло. Но теперь сосредоточилась на страданиях Дарлы, преступников, у которых часто хватало ума пожалеть о содеянном, членов их семей, обычно столь же невиновных, как и безучастные свидетели. Единственным их заблуждением было то, что они любили человека, пошедшего по криврй дорожке.

Несомненно, для Дарлы имело значение, чтобы ее оценка матери была правильной. Она повернулась к Женевьеве, наблюдавшей за поведением бабушки и внучки с едва заметной улыбкой.

— Правда, тетя Женевьева? Мама ни за что не стала бы иметь дело с таким.

— Ни в коем случае. Твоя мать всегда ненавидела этого человека.

Женевьева коснулась обнаженного плеча девушки и потому не заметила, как Мюриэл и Ларри переглянулись.

— Почему она его ненавидела? — спросила Мюриэл.

В комнатке с обитым твидом диваном, казенного вида столом и стульями теснилось шесть человек. Женевьева сразу же осознала свою ошибку и отвернулась к одному из старомодных лесных пейзажей на стене, прячась от всеобщего внимания.

— Существовала какая-то неприязнь, — ответила она и повертела в воздухе наманикюренной рукой, показывая, что там все было непонятно. Волосы ее преждевременно поседели, что производило разительное впечатление, так как она сохраняла жизнерадостную моложавость вплоть до неправильного прикуса. В общем она производила впечатление твердой духом женщины. Уже десять лет не оставляла вниманием детей и мать подруги.

— Может быть, девочки подождут снаружи, — предложила Мюриэл, подумав, что Женевьева не хочет говорить из-за них.

— Ну уж нет, — ответила Дарла. — Мы не маленькие. Она была нашей матерью.

Мюриэл невольно улыбнулась, потому что была такой же колючей и своевольной в шестнадцать лет. Стремление зайти слишком далеко, ступить на запретную почву, чтобы испытать себя, до сих пор не покидало ее. Андреа, младшая из сестер, была настроена остаться не столь решительно, но в конце концов тоже предпочла не уходить. Ларри продолжал наседать на Женевьеву.

— Значит, вам ничего не известно о романе между Эрно и Луизой?

Женевьева взглянула на часики и поманила девушек к выходу, но ответила на прощание:

— Скорее поверю, что он убил ее, чем этому.

Мюриэл подняла руку, прося миссис Сальвино задержаться.

— Луиза когда-нибудь говорила вам что-то об Эрно?

— Кто знает? — ответила старуха. — Кто обращал внимание?

— Говорила она о мужчинах?

— О Господи, — сказала миссис Сальвино. — Я ж ее мать. Думаете, я спрашивала Луизу о таких делах?

— Я думаю, спрашивала, — сказала Дарла.

Миссис Сальвино замахнулась наотмашь и зашипела сквозь зубы. Внучка ответила занесенной ладонью, жестом, скорее всего заимствованным у бабушки. Но Дарла улыбалась. Видимо, она любила Нуччу Сальвино гораздо больше, чем готова была признать.

Женевьева продолжала медленно теснить группу к двери. Мюриэл предупредила миссис Сальвино, что репортеры могут пристать к ней с вопросами.

— Мне нечего сказать.

— Они захотят узнать, что вы думаете, — сказала Мюриэл. — Верите ли, что ее убил Эрдаи.

— Может быть, — сказала миссис Сальвино. — Может быть, он, может быть, тот и другой вместе. Не знаю. Она мертва. Вот это я знаю.

— Нам нечего им ответить, — сказала Женевьева.

Мюриэл попрощалась со всеми. Женевьева выходила последней, и Ларри коснулся пальцами ее руки.

— Нам бы очень хотелось еще поговорить с вами.

Женевьева потрясла головой. У нее была приготовлена отговорка. Отъезд на отдых всей семьей. Ежегодно, как только детей распускали на каникулы, они уезжали в Скейджен на месяц.

— Когда уезжаете? — спросила Мюриэл.

— Завтра, — ответила Женевьева. — Рано утром.

— Ну что ж, может, мы наведаемся туда, — сказал Ларри, и Женевьева бросила на него неприязненный взгляд.

Помня о журналистах внизу и понимая тщетность угроз Старчека, Мюриэл распахнула дверь и выпустила Женевьеву. Они с Ларри остались вдвоем.

— Надо бы поехать туда и взять у нее письменные показания, — сказал Ларри. — Она будет изворачиваться, но под присягой вряд ли станет лгать. Только не думаю, что мы вытянем что-то из нее без повестки.

— Я бы не прочь занести в протокол показание о том, что Луиза всегда ненавидела Эрно. Мы должны всеми силами выставлять его лжецом.

— Ты очень неплохо поработала в этом направлении.

Мюриэл приняла этот комплимент с улыбкой, но она знала, что процесса не выиграть одним красноречием. Исход большинства дел бывал предопределен характером судьи или присяжных, и Кентон Харлоу вызывал у нее беспокойство.

— Если он решит, что Эрно заслуживает доверия, — сказала она Старчеку, — я надолго завязну с этим делом. Толмидж считает, что, если оно не кончится скоро, преподобный Блайт может уговорить кого-то принять участие в предварительных выборах.

— Кого-нибудь черного, — сказал Ларри.

— Разумеется, — ответила Мюриэл и досадливо покачала головой при мысли о такой перспективе. Ее не привлекала такая борьба, особенно где ее будут выставлять обвинительницей-расисткой.

— И какой у нас выбор? — спросил Ларри.

— Сам знаешь какой. Выяснить все быстро. И либо смешать Эрно с грязью, либо заявить, что мы напортачили. И как можно быстрее зализать раны.

— Мы ничего не напортачили. Приговоренные к смерти вечно заводят одну и ту же песню. Ромми виновен, Мюриэл, ты это знаешь. Я не запугивал его, чтобы добиться признания. А Эрно пусть себе продолжает твердить свою ерунду про Шангри-Ла.

— Я просто говорю.

— Кроме того, при всем уважении к Толмиджу, если мы не прижучим этого пса, Блайт проделает в твоем теле еще одну дырку. И можешь отменить заказ на предвыборные плакаты.

— Если только дело так пойдет, — незамедлительно ответила Мюриэл. Тон ее был вызывающим, даже надменным, и она увидела, как Ларри сжался. Это напомнило что-то давнее. Мюриэл почувствовала себя виноватой. И может быть, она сказала неправду. Накануне она говорила Ларри, что отказалась бы от прокурорского кресла ради радости стать матерью, и была совершенно откровенна. Но не иметь ничего из того, к чему стремилась? Она хорошо знала себя и понимала, что легко не откажется от борьбы.

— Ларри, Шланг осужден справедливо. Но давай постараемся утопить Эрно. Я свяжусь с Джексоном Эйрзом, попытаюсь поговорить с его племянником. И продолжай работать по линии шайки. «Гангстеры» могли посулить Эрно что-то такое, о чем мы не догадываемся. И постарайся связаться с тем человеком, которого Эрно ранил в баре Айка. Что-то говорит мне, он не поддержит ту чушь о самозащите, на которой стоит Эрдаи.

Ларри понравились эти идеи. Приятно было сознавать, что они снова пришли к согласию.

— Пора выходить к журналистам, — сказала Мюриэл. — Выгляжу я суровой, но справедливой?

Ларри свел большие пальцы, поднял указательные и посмотрел между ними, словно в видоискатель.

— Что-то такое есть.

Она бегло улыбнулась ему.

— Я забыла, Ларри, как приятно работать с тобой.

Открыв дверь, Мюриэл увидела Дарлу, прислонившуюся к косяку. Девушка тут же выпрямилась.

— Я забыла спросить, — сказала она. — Мне хотелось узнать, возможно ли получить назад эту вещь.

— Какую?

Дарла бросила на Мюриэл оскорбительный, подростковый взгляд, словно та была непроходимой тупицей.

— Камею. Принадлежавшую матери. Она среди улик, так ведь? Мистер Мольто сказал, что мы не сможем забрать ее, пока дело не завершится окончательно. Но понимаете, мы ждали так долго, и я просто интересуюсь, потому что…

Несмотря на всю свою боевитость, Дарла заметно растерялась и не могла произнести ни слова.

Но Мюриэл не требовалось объяснений. Дарла считала камею своей по праву. Камея связывала ее с матерью, внутри находился ее собственный снимок, сделанный в первые минуты жизни, который Луиза буквально носила на сердце. Из-за девушки Мюриэл внезапно ощутила ярость и бессилие. Прошло десять лет, а закон при всех его благородных целях и неуклюжей работе даже не позволял осиротевшей девочке коснуться своего самого драгоценного наследства.

Мюриэл на секунду обняла Дарлу, пообещала быстро разобраться и направилась к лифтам, стараясь вновь обрести спокойствие. Ярость перед телекамерами не нужна. Но Мюриэл была довольна разговором с Дарлой, возможностью вновь ощутить заботу и решимость. Хватит играть в солдат и индейцев. Хватит адвокатов, выскакивающих из леса на защиту Шланга с криком «Ура!». Хватит лишать справедливости и покоя тех, кто их заслуживает. Развязка слишком уж затянулась — для дела, для адвокатства и для самого Ромми Гэндолфа.

20
13 июня 2001 года
Сьюзен

Едва заседание окончилось, Джиллиан поднялась со своего места в последнем ряду и устремилась к двери. Когда она уже шла по коридору, отрывисто постукивая низкими каблуками, сзади ее окликнули. Стюарт Дубинский, давно работающий в «Трибюн» судебным репортером, подбежал к ней, запыхавшись от этого усилия. Мало кого на свете ей меньше всего хотелось бы видеть.

Войдя в судебный зал, Джиллиан подвергалась риску такой встречи и, понимая это, не раз приказывала себе уйти. Однако покуда Эрно не произнес последнего слова, она словно бы не могла подняться с сиденья. Что заставляло ее оставаться, а не уйти? У нее было множество ошибок, в которых следовало раскаиваться. Тысячи. Почему же она так сосредоточилась на этой? Она тщательно просматривала газету утром и даже накануне вечером, сидя перед телевизором под громкий храп Даффи. Она была захвачена этим делом, как в тот день, когда ездила с Артуром в Редьярд. Опять муки совести? Однако больше она себя не обманывала. Если в зале и раскрывалась какая-то правда, это была в некотором смысле правда о ней.

Всегда толстый Дубинский стал свиноподобным. Лицо его, много лет знакомое ей, оставалось узнаваемым, но заплыло жиром. Стюарта Джиллиан всегда недолюбливала. Он был ненадежным буквально во всех отношениях, вечно опаздывал, иногда вольно обращался с фактами и часто собирал их недозволенным образом. Несколько лет назад его лишили на время журналистского пропуска в здание суда: обнаружили подслушивающим у дверей комнаты, где заседали присяжные.

Джиллиан объяснила Дубинскому в нескольких словах, почему сидела в зале. Однако было ясно, что он видел в ней сторону, которую упустили его конкуренты. Дубинский нашел в кармане пиджака магнитофон. Интуиция подсказывала ей, что если она останется объектом репортажей, то может вскоре потерять работу. Но если оттолкнуть Дубинского, он станет более решительным. Она несколько раз говорила, что ей нужно идти, но Стюарт постоянно обещал, что задаст еще всего один вопрос. Он уже отошел от дела Ромми Гэндолфа и перешел к ее нынешней жизни, о которой Джиллиан не хотелось говорить.

— Вот и вы, — сказал кто-то и крепко взял ее под руку. Это оказался Артур. — Судья, если хотите, чтобы я отвез вас обратно, нужно немедленно ехать. Я только что получил сообщение по пейджеру. Арестовали одну мою клиентку, нужно ее вызволять.

Он повел Джиллиан по коридору.

Дубинский последовал за ними, однако с появлением Артура перенес внимание на него. Ему хотелось узнать мнение адвоката по каждому из вопросов, поднятых Мюриэл. Артур остановился и попытался избавиться от Дубинского, но тот тащился за ними до маленькой автостоянки напротив здания суда.

— О, частная практика, похоже, выгодное занятие, — сказал, коснувшись крыла машины, репортер.

— Она куплена не на гонорар от этого дела, — заверил его Артур. Помог Джиллиан сесть в машину и быстро поехал вниз по пандусу.

— Ты мой спаситель. — Закрыв глаза, Джиллиан приложила руку к груди. — Стал Стюарт еще хуже, или я попросту отвыкла? На самом деле у тебя нет клиентки в полиции, так ведь?

— Есть, к сожалению. Моя сестра.

— Твоя сестра!

— Джиллиан, это случается постоянно. Но мне нужно быть там.

— Конечно. Высади меня на углу.

— Тебе куда?

— Артур, пожалуйста. Позаботься о сестре. Сегодня вечером я работаю в Ниринге. Доеду туда автобусом.

— Ну а я еду во второй участок на Западном берегу. Поехали. Если хочешь, можешь сесть на автобус там.

Джиллиан решила, что, поехав с ним, никакой проблемы ему не создаст. К тому же у нее было незавершенное дело с Артуром. Она все еще надеялась загладить вчерашнюю неловкость при расставании, и ей было любопытно узнать его мнение о сегодняшних разбирательствах. Но Артур первый спросил у нее, что она думает об Эрно.

— Думаю, Мюриэл очень хороший юрист, — сказала Джиллиан. — Она подняла большую бучу.

— Ты веришь ему?

Джиллиан, в сущности, об этом не задумывалась. Верить или нет почему-то казалось второстепенным. Принимать решение предстояло не ей. Кроме того, она теперь чувствовала, как захватил ее сам процесс. Она не бывала в судебном зале с тех пор, как ей вынесли приговор. И не могла представить, что его обстановка может так воодушевить ее, как сегодня. Обвинители и адвокаты; судьи; вспышка эмоций, даже более сильная, чем в театре, потому что все было потрясающе реальным. Когда Эрно говорил о своей близкой смерти, это походило на длительный грозовой разряд. Ей даже казалось, что в большом зале должно запахнуть озоном.

Джиллиан нисколько не удивляло, что она испытывала легкую зависть. Она всегда любила зал суда. Однако потрясло ее то, каким все это оставалось близким, — расчеты и размышления, входившие в каждый вопрос, усилия понять загадочные реакции судьи. Она только теперь осознавала, что это снилось ей каждую ночь.

— Честно говоря, Артур, я сомневаюсь, что склонна ему верить. Но подумала, что твоя реабилитация свидетеля была совершенно блестящей, по-своему не менее действенной, чем перекрестный допрос Мюриэл.

— Навряд ли, — ответил Артур, однако не смог сдержать улыбки.

Джиллиан сказала это не из вежливости, Артур действовал первоклассно. Перекрестный допрос требовал красноречия, чтобы допрашивающая сторона превращалась в яркое воплощение неверия. Опрос после него обладал своего рода артистизмом, гораздо более тонким. В ходе него адвокат, слегка напоминавший отца, оказывающего нежное влияние на непослушного отпрыска, незаметно вывел свидетеля снова в благоприятный свет.

— Видимо, на этой стадии я еще не составила мнения об Эрно, — ответила Джиллиан. — Можешь ты как-нибудь подкрепить его показания?

— Не представляю чем. Вещественных свидетельств нет. Если он насиловал Луизу, могли остаться паховый волосок, ДНК, но ничего обнаружено не было.

— Как думаешь, почему он это отрицает? Изнасилование?

— С того дня, как мы ездили в Редьярд, он утверждает, что Кумагаи ошибся. Думаю, это говорит в его пользу. Если бы он хотел привязать свои показания к уликам, то признался бы и в этом.

Они медленно ехали в густом послеполуденном потоке машин. Джиллиан размышляла. На этой стадии, просто посеяв сомнения в справедливости приговора, вызволить Ромми из коридора смертников не удастся. Десять лет прошло. Слишком поздно. Но существовала вероятность, что Мюриэл захочет вывести разбирательство из центра всеобщего внимания.

— Знаешь, Мюриэл может повести с тобой разговор о сделке, — сказала она Артуру.

— О замене смертной казни пожизненным сроком? Даже если он невиновен?

— Что скажет твой клиент?

— Это то же самое, что испытание судом Божьим. Предложить ему жизнь. Если он виновен, то ухватится за это предложение. Если нет, тоже может согласиться, лишь бы остаться в живых.

— Его выбор, так ведь? — спросила Джиллиан, но Артур покачал головой.

— Хочется, чтобы он оказался невиновным. Теперь я совсем как Памела. — Он посмотрел на нее с детской робостью. — Быть адвокатом лучше, чем обвинителем. Обвинитель действует по правде. Но не так. Мне предстоит сражаться со всем миром. Впервые за многие годы я не чувствую себя подавленным, когда встаю поутру.

Артур, никогда не скрывавший своих чувств, весело просиял.

Джиллиан улыбнулась, но снова почувствовала себя направляющейся туда, куда путь ей уже заказан.

Она спросила Артура о сестре, и он безжизненным тоном вкратце рассказал историю Сьюзен. История была довольно обычной: периоды стабильности, потом сокрушительный рецидив и госпитализация. Сьюзен несколько раз исчезала — то бывало ужасное время. Артур с отцом искали ее на улицах. Последний раз она оказалась в Фениксе принимающей амфетамин — худшее, что можно представить для шизофренички — и на третьем месяце беременности. Для отца, не перестававшего лелеять надежду, что красивая, многообещающая дочь все-таки вернется к нему, эти циклы болезни бывали особенно мучительными.

— Лекарства помогают? — спросила Джиллиан.

— Хорошо помогают. Но рано или поздно Сьюзен отказывается их принимать.

— Почему?

— Потому что побочные воздействия некоторых ужасны. У нее начинается дрожь. Тахикардия. Ей парализовало шею. Одна из причин ее содержания в стационаре заключается в том, что там она получает укол проликсина раз в неделю. Риспердал помогал ей лучше, но его нужно колоть каждый день, а это никак не получается. Это лекарство делает ее покорной. И она его ненавидит. Думаю, для нее самое худшее то, что жизнь становится тусклой по сравнению с тем, что происходит в голове, когда она ничего не принимает. Речь идет о человеке, у которого индекс интеллектуальности сто шестьдесят пять^[12]. Я даже не могу представить, что происходит у нее в мозгу. Но знаю — нечто яркое, необузданное, вдохновляющее. Она гениальна, несмотря на болезнь. Для нее внешний мир так же чужд, как средневековье, но она каждое утро прочитывает три газеты и не забывает ничего.

Артур сказал, что несколько лет назад друг детства Сьюзен, ныне старший вице-президент инвестиционного банка «Фолкс Уоррен», нашел для нее работу — набивать перфокарты, обрабатывать данные, распределять по категориям статистические отчеты. Сьюзен обнаружила способности аналитика. Если бы ей не приходилось сидеть в комнате одной или два раза в год ложиться в стационар, она могла бы зарабатывать четверть миллиона долларов. Но из-за поведения ее могли в любое время уволить. Поэтому Артур заключил договор с ее работодателями. Когда его сестра приходила в параноидальное состояние, они звонили в полицию, чтобы ее увезли. У Артура во втором участке был старый друг, сержант Иоджи Марвин, и он отправлял за ней патрульную машину. Сьюзен обычно приветливо встречала полицейских, уверенная, что они приехали разобраться с кем-то, кто причинил ей зло.

— Черт, — произнес Артур, когда они уже подъезжали к участку. — Вот она.

Второй участок представляет собой здание современного стиля. Просто коробка из-под обуви, сложенная из кирпичей. Перед его стеклянными дверями две женщины, судя по всему, спорили. Полицейский в форме держался в стороне. Артур остановил машину всего в нескольких футах от них и выскочил. Джиллиан вылезла из машины и стояла, недоумевая, что будет более невежливо — остаться или незаметно уйти.

— Мне нужны мои сигареты, — говорила Сьюзен. — Валери, ты знаешь, что мне нужны мои сигареты.

— Знаю, — ответила Валери, — и Ролф тоже знает. Потому-то мы и не взяли их.

Валери, насколько поняла Джиллиан, была патронажной сестрой из приюта, где жила Сьюзен. Артур сказал по пути, что одна из них уже выехала туда. Если бы жизненный опыт чему-то учил, Джиллиан догадалась бы, что Валери — монахиня. Ее терпеливость, пока она пыталась успокоить Сьюзен, была не от мира сего, и одежда — бесформенный джемпер и грубые ботинки — выглядела немногим элегантнее рясы. Лицо Валери было круглым, приятным. Казалось, на нем уже несколько лет не появлялось никакой косметики, даже кольдкрема.

— Ты сказала, чтобы я не курила на работе, — упорствовала Сьюзен, — подумала, что я не слушаюсь, и забрала их.

— Сьюзен, думаю, ты знаешь, что я не была на работе с тобой. Я говорила тебе, что у Ролфа астма. Поскольку он сидит рядом с тобой, тебе следует следовать правилам и курить в вестибюле. Это не значит, что я возьму твои сигареты. Или возьмет Ролф.

— Я знаю, что Ролф взял их.

Артур спросил, не купить ли ей другую пачку.

— Но почему Ролфа не заставили вернуть взятые сигареты? Я хочу курить.

Заметив Джиллиан, стоящую у бровки, Артур бросил на нее отчаянный взгляд. Она вышла из тюрьмы с надеждой никогда больше не видеть скандала из-за сигарет — постоянного явления в Олдерсоне — и, повинуясь порыву, полезла в сумочку.

— У меня есть сигарета, — сказала она.

Сьюзен отпрянула и оборонительно вскинула руки. Хотя Джиллиан находилась всего в нескольких шагах, Сьюзен не замечала ее. Артур представил Джиллиан, назвав ее другом. Надежда Джиллиан прекратить спор из-за сигарет быстро осуществилась. Теперь подозрительность Сьюзен сосредоточилась на ней.

— Курящих друзей у тебя нет, — сказала Сьюзен. Она обращалась к брату, но смотрела на Валери, чтобы не поворачиваться снова в сторону Джиллиан.

— Смотри, у Джиллиан есть сигареты, — сказал Артур.

— Тебе не нравится, когда я знакомлюсь с твоими друзьями.

— Мне не нравится, когда они нелюбезны с тобой.

— Думаешь, не знаю, что я шизофреничка?

— Я знаю, Сьюзен, что знаешь.

Она взяла у Джиллиан сигарету, не глядя на нее, но кротко поблагодарила. Будучи судьей, Джиллиан насмотрелась на шизофреников в острой фазе. В Олдерсоне было не меньше полудюжины женщин, определенно страдавших этим заболеванием, их следовало бы госпитализировать, а не сажать в тюрьму. И вид Сьюзен несколько удивил ее. Эту женщину в майке и джинсах можно было принять за собравшуюся в бакалейную лавку домохозяйку из пригорода. Она была пухлой, бледной и поразительно аккуратной, в коротко остриженных волосах появилось уже много седины. Постарше Артура, сорока с лишним лет. Очень красивой, с правильными чертами лица. Но совершенно безразличной к своей наружности. Беря сигарету, она вытянула руку до отказа, словно Железный Дровосек^[13]. Глаза ее были унылыми, лицо застывшим, видимо, она сознавала, что любые обычные эмоции представляют собой ненужный риск.

— Она психиатр? — спросила Сьюзен у Артура.

— Нет.

Сьюзен порывисто замигала, бросила мгновенный взгляд на Джиллиан и, содрогнувшись, спросила:

— Вы нестроптивая, да?

— Прошу прощения?

Джиллиан повернулась к Артуру, у которого на лице появилось страдальческое выражение. Это слово Сьюзен придумала сама. Шизофреников, отказывающихся от лекарств, обычно называют строптивыми. И Джиллиан не сразу догадалась, что думает Сьюзен о ней.

— Ты и Валери вечно стараетесь знакомить меня с теми, кто выздоровел, — сказала Сьюзен.

— Мы считаем, что тебе это полезно. Но Джиллиан не из них.

Сьюзен достала из кармана спички, прикурила и зажмурила от едкого дыма один глаз. Несмотря на самоуверенные высказывания, Сьюзен в перерывах между ними была робкой, настороженной.

— Я знаю, что вы не Джиллиан Салливан.

— Вот как? — спросила Джиллиан, не подумав.

— Джиллиан Салливан была судьей и сейчас сидит в тюрьме.

Она вспомнила слова Артура о том, что Сьюзен не забывает ничего, прочитанного в газетах.

— Меня освободили из тюрьмы несколько месяцев назад.

После этих слов Сьюзен подошла к Джиллиан слишком близко и, разглядывая ее, поводила лицом из стороны в сторону, словно прожектором.

— Какое лекарство принимаете?

Артур хотел взять сестру за руку, но она увернулась.

— Пэксил, — ответила Джиллиан.

— Я тоже, — сказала Сьюзен. — А нейролептики? Антигаллюциногены? — Джиллиан заколебалась, и Сьюзен выразительно покачала головой. — Вижу, вы побывали за гранью.

Те, кто притворяется, будто не понимает ненормальных, именно притворяются. Сьюзен сказала правду: Джиллиан была сумасшедшей. Не такой, как сестра Артура. Сьюзен не могла перейти долину, которую большинство из нас преодолело еще в детстве, сменив собственные мифы общепринятыми. А Джиллиан отошла от реальности. И понимала это. Она обращалась к миру дурных поступков и тяжких последствий с судейского места и потом в героиновом дурмане вновь предавалась фантазиям о доблести и неуязвимости. Перед тем, как забыться, она всегда чувствовала себя царствующей, властной, как в детстве за игрой в куклы. Нет, она ничем не лучше Сьюзен и никогда не станет думать, будто это так.

— Побывала, — ответила Джиллиан.

— Я всегда могу определить, — сказала Сьюзен и выпустила в воздух струйку табачного дыма с раздраженно-величественным видом Бетт Дэвис^[14]. — Только не понимаю, почему вы назвались Джиллиан Салливан.

Все еще пытаясь выиграть очко, Артур напомнил сестре, что он много лет назад был назначен обвинителем в зал судьи Салливан.

— Помню, — сказала Сьюзен. — Помню. Ты был влюблен в нее. Ты влюбляешься в кого-нибудь каждые три недели.

— Спасибо, Сьюзен.

— Так оно и есть. И никто из этих женщин не любит тебя.

Артур, выглядевший с тех пор, как приехал, безмерно усталым, на миг показался раздавленным этим заявлением.

— Артур, причина тут не во мне.

— Я так и не думаю.

— Ты думаешь, что, если бы не приходилось заботиться о сумасшедшей сестре, все было бы замечательно.

— Сьюзен, мне больше нравится, когда ты не стараешься перечить. Я люблю тебя, хочу тебе помочь, и ты это знаешь. Мне нужно возвращаться на работу. У меня судебное дело. Я рассказывал тебе о нем. Помнишь, о человеке в коридоре смертников?

— Ты вызволишь его из тюрьмы?

— Надеюсь.

— Ее ты вызволил?

— Сьюзен, она отбыла свой срок.

— Вызволил, чтобы показать мне, да? Что она принимает?

— Собственно говоря, — сказала Джиллиан, — мне стало лучше от того, что я перестала принимать лекарства.

Ободренная предыдущим успехом, она решила, что это замечание пойдет на пользу, но оно оказалось серьезной ошибкой. Сьюзен вскинулась и оживленно зажестикулировала короткопалыми руками.

— Я все время им об этом твержу! Если бы не принимать больше лекарств, я бы поправилась, я знаю! Она поправилась и не принимает ничего.

— Сьюзен, Джиллиан была в тюрьме, а не в больнице. Она отбыла срок. И теперь заново налаживает жизнь.

— Ты хочешь, чтобы и я делала то же самое.

Артур замялся. Казалось бы, согласиться с этим ничего не стоит, но, видимо, он понял за много лет, что любая уступка лишь подначивает сестру.

— Сьюзен, мне бы хотелось этого, но ты должна делать то, что имеет значение для тебя.

— Я хочу поправиться, ты это знаешь, Артур.

— Знаю, что хочешь.

— Тогда можешь снова приезжать с ней.

— С Джиллиан?

— Кто бы она ни была. Приезжай с ней во вторник. Втроем лучше.

На лице Артура впервые появилось встревоженное выражение.

— Не думаю, что во вторник вечером она будет свободна. Ты работаешь, так ведь?

Джиллиан смотрела на Артура, ожидая каких-то знаков, но, видимо, вопрос его был искренним. Она сдержанно покачала головой.

— Значит, не хочешь, чтобы я виделась с ней, — сказала Сьюзен.

— Подумай, не делаешь ли ты попытку навредить себе.

— Почему не позволяешь ей приехать во вторник? Ты вовсе не хочешь мне помочь. Ты хочешь, чтобы я продолжала принимать эту гадость, а она не хочет. Потому ты и не хочешь, чтобы я разговаривала с ней.

— Сьюзен, мне очень приятно, когда ты не ведешь себя так вызывающе. Может быть, поедешь домой вместе с Валери?

Сьюзен оставалась возбужденной, твердила, что брат старается не допустить ее встречи с Джиллиан. Разумеется, он старался — Джиллиан это понимала — скорее из-за нее, чем из опасения навредить Сьюзен. Она готова была согласиться на все, что бы ни означал вторник, но не решалась.

Однако Артур, пойдя на компромисс, сказал сестре, что они посмотрят. Сьюзен ненадолго успокоилась, потом почти демонстративно отказалась сохранять самообладание.

— Я знаю, что она не приедет.

— Хватит, Сьюзен, — сказал Артур. — Достаточно. Сигарету ты получила. Я сказал, что насчет приезда Джиллиан мы посмотрим. Теперь поезжай с Валери.

На препирательства ушло еще немного времени, но в конце концов Сьюзен и Валери уселись в белый фургон из Франц-центра, как назывался приют. Едва машина скрылась, Артур принялся извиняться сначала перед полицейским, все время стоявшим рядом, потом перед Джиллиан. Объяснил, что всякий раз, когда у Сьюзен что-то неладно — сегодня это было отсутствие сигарет, — все сдерживающие барьеры могут рухнуть.

— Артур, извиняться тут не за что. Но можно спросить, что бывает по вторникам?

— А! Ей делают укол. Потом мы едем на квартиру. Она принадлежала отцу, но теперь там живу я. Главным образом ради нее. Мы устраиваем ужин. Это стало ритуальным действием, особенно после смерти отца. Думаю, Сьюзен это имела в виду, говоря, что втроем лучше.

— Приехать мне особого труда не составит, если для нее это важно.

— Я об этом не прошу. И честно говоря, Сьюзен не обратит на тебя особого внимания, если появишься. Я знаю это по опыту. У нее нет ничего последовательного. Кроме паранойи.

Артур настоял, что отвезет Джиллиан к находившемуся неподалеку магазину. Она стала было отказываться, но время уже близилось к пяти. Когда они выезжали со стоянки полицейского участка, Джиллиан спросила, сулит ли надежду то, что Сьюзен говорила о выздоровлении.

— У нее все разговоры о выздоровлении. Так продолжается уже почти тридцать лет.

Тридцать лет. При мысли, сколько сил он тратил на сестру, Джиллиан снова восхитилась Артуром. Она бы давным-давно выдохлась.

— Знаю, ты не поверишь, — сказал он, — но, по-моему, ты ей понравилась. Обычно Сьюзен ведет себя так, будто незнакомцев нет рядом. История с освобождением из тюрьмы — тут объяснять нечего. Она должна была ее заинтересовать. Но я извиняюсь за то, что Сьюзен вела себя так оскорбительно.

— Правда не может быть оскорбительной.

Артур, видимо, не знал, как реагировать на эту реплику. Какое-то время в машине слышалось только бормотание радио. Поразмыслив, Джиллиан нашла в недавней сцене нечто забавное. Несмотря на частые заявления Артура об их общности, родственной душой для нее являлась его сестра. Женщина, одаренная незаурядными умом и красотой, раздираемая таинственными внутренними побуждениями.

— Сьюзен действительно обладает высоким интеллектом, — сказала Джиллиан. — Она необычайно проницательна.

— Да, раскусила меня.

Артур вздохнул и приложил руку к сердцу. Спрашивать, какая фраза задела его, не было нужды. «И никто из этих женщин не любит тебя». Джиллиан вновь осознала, до чего незадачливая у Артура Рейвена жизнь.

Они приехали. Артур развернулся перед магазином Мортона, но Джиллиан не спешила вылезать. Ей казалось более важным, чем когда-либо, не стать для него еще одной причиной огорчения, произнести утешительные слова, заготовленные после их разговора у магазина в Сентер-Сити накануне.

— Артур, я не хочу продолжать больную тему, но должна сказать несколько слов. Когда мы вчера расстались, меня расстроило, что ты как будто чувствовал себя отвергнутым. Уверяю тебя, тут нет ничего личного.

Артур поморщился, словно от боли.

— Есть. Ничего более личного не может быть. Как еще ты можешь это назвать?

— Артур, ты не считаешься с реальностью.

— Послушай, — сказал он, — ты имеешь полное право сказать «нет». Так что не бери в голову. В мире полно женщин, которые предпочли бы не показываться со мной.

— Артур! Причина совсем в другом.

Джиллиан произнесла эти слова с неожиданной убежденностью. Да, Артур не Очаровательный Принц, но она держится старомодного взгляда, что красота является женской прерогативой. Собственно, смущает ее не столько его внешность, сколько рост: он пониже на четыре-пять дюймов, даже когда она в туфлях на низком каблуке. Однако ей приятно его общество. Она всегда сознавала, что Артур не может отказаться от укоренившихся привычек. Не может перестать собирать горошек на тарелке в кучку точно так же, как и дышать. Но он это знает. И его видение себя, приятие себя придает ему обаяния — как и способность неуклонно стоять за правое дело. В сущности, его твердость и забота о безумной сестре значительно подняли Артура в ее глазах. Проблема заключалась не в нем, а в ней.

— Артур, честно говоря, тебе лучше бы не хотеть показываться со мной.

— Из-за твоей роли в деле Гэндолфа?

— Потому что это запятнает тебя в глазах сообщества, уважение которого необходимо тебе в профессиональной жизни. — Джиллиан смотрела на него в упор. — Артур, что тебе представляется? Ужин и танцы? А почему не вечеринка с коктейлями в юридической фирме? Твои партнеры наверняка поразятся, что ты водишь компанию с пожилой бывшей заключенной, опозорившей твою профессию.

— А кино? — спросил Артур. — Там темно. Никто не увидит. — Он, разумеется, улыбался, но вскоре стало ясно, что ему надоел этот разговор. — Джиллиан, ты говорила десяток раз, что я добр к тебе и ты платишь мне той же монетой. Но послушай, мы оба знаем, что тут в основном вопрос инстинкта. А я прекрасно вижу, что говорит тебе твой инстинкт.

— Нет, Артур, говорю тебе в последний раз, дело не в этом. Ты добр. А доброты в моем мире не так уж много. Но я бы обманывала тебя, Артур. Ты не получил бы того, чего заслуживаешь. Никто никогда не получает.

— Я воспринимаю это как «нет». Без обиды. Эта тема между нами даже не поднималась. Мы друзья.

Артур открыл дверцу и приложил все силы, чтобы весело улыбнуться. Снова протянул руку. Джиллиан пришла в ярость и отказалась ее пожать. Он мог это увидеть только в наиболее обидном для себя свете.

— Значит, ужин во вторник? — спросила она. — В какое время? Где встречаемся?

Его мягкие губы слегка раздвинулись.

— Джиллиан, необходимости в этом нет. Сьюзен обойдется. Так или иначе, потакать ее капризам вредно. И я не могу пользоваться твоей добротой.

— Ерунда, — ответила Джиллиан и вылезла на тротуар. Просунула голову в темноту машины, откуда на нее смотрел сбитый с толку Артур. — Мы друзья.

И с каким-то удовольствием захлопнула дверцу.

21
15 — 19 июня 2001 года
Коллинз

Джексон Эйрз, адвокат, которого Эрно нанял племяннику, был неприятным человеком. С глазу на глаз он мог называть своих клиентов бандитами, но к обвинителям и полицейским относился еще хуже. Привлекала его в них только возможность соперничества. Для Эйрза в судопроизводстве существовала только одна проблема — расовая. В его мире все сводилось к белым против черных. Несколько лет назад на процессе он назвал Мюриэл перед присяжными рабовладелицей. Она не могла сказать, что эта вспышка испортила их отношения. Они и так были испорчены донельзя.

Джексон сидел в кабинете Мюриэл и, сведя кончики тонких пальцев, выслушивал ее просьбу. Хотя ему перевалило далеко за семьдесят, он был бодрым, подтянутым и все еще блестящим адвокатом. Седые волосы его напоминали взбитые белки, как у Нельсона Манделы^[15], это сходство вряд ли было неумышленным. Подобно всем адвокатам, он не привык получать преимущество, а когда получал его, становился совершенно несносным. Мрачный, взъерошенный Томми Мольто сидел рядом с Джексоном по другую сторону громадного стола Мюриэл и слушал его, не пытаясь скрывать расстройства.

— Им-мунитет, — произнес Эйрз, когда Мюриэл сказала, что им нужно поговорить с Коллинзом.

— Иммунитет? — переспросила Мюриэл. — Чего ради? Даже если он лгал нам в девяносто первом году, срок давности уже истек.

— «Чего ради» касается только меня и его, Мюриэл. Не будет иммунитета, он заявит о своих конституционных правах на основании Пятой поправки^[16].

— Как насчет прогноза? — спросила Мюриэл.

Эйрз мог сказать, что покажет его клиент.

— С какой стати мне это делать? Человек живет в Атланте, штат Джорджия, притом припеваючи. Ему незачем говорить с тобой, Мюриэл.

— Джексон, откуда у меня такое ощущение, что ты беседовал с Артуром? Я только что ответила на его ходатайство с просьбой судье Харлоу принудить меня дать иммунитет твоему клиенту.

И Артур, и Джексон знали, что правом предоставить иммунитет человеку обладает только обвинитель и что Мюриэл ни за что на это не пойдет без уверенности, что Коллинз поможет ей выиграть дело.

— Мюриэл, это нужно Артуру. Что касается меня, можешь забыть о существовании Коллинза. Но мой человек не будет разговаривать ни с Артуром, ни с тобой без полной гарантии неприкосновенности по закону.

— Джексон, Коллинз может не раскрывать рта, — сказала Мюриэл, — но мне нужно, чтобы он появился, пусть судья видит — мы пытались выяснить, что он имеет сказать. Примешь повестку о вызове для дачи свидетельских показаний?

— А что это даст моему клиенту?

— Бесплатную поездку в родные места.

— Миледи, он владелец бюро путешествий. И ездит бесплатно в родные места, когда вздумается. К тому же вызов свидетеля — гражданская процедура. Хотите допросить его — поезжайте к нему. Только вряд ли Мистер Налогоплательщик будет очень доволен, что вы совершите две поездки в Джорджию за его счет лишь затем, чтобы услышать, как этот человек откажется отвечать на ваши треклятые вопросы.

— Две поездки? — спросил Мольто. Мюриэл не захотела доставлять Джексону удовольствия, задавая этот вопрос, хотя тоже не поняла. Книги «Федеральные правила гражданского судопроизводства» на полке у нее не было.

У Джексона появилась возможность позлорадствовать, и он широко заулыбался. Его потемневшие от курения зубы неправильной формы редко можно было увидеть в суде, там у него единственным выражением лица была маска негодования. Чтобы вызвать Коллинза, объяснил он, им сначала нужно обратиться в федеральный суд Атланты и там получить обеспеченную правовой санкцией повестку.

— Пожалуй, мы так и сделаем, — сказала Мюриэл. — Может, управимся с повесткой и допросом за один рейс. Я пришлю тебе уведомление.

— Думаешь, я не вижу, когда люди блефуют? Мюриэл, адвокатская лицензия у меня на стене до того давняя, что овца, из шкуры которой сделан пергамент, плавала с Ноем в ковчеге. Не знала этого? Мюриэл, я достаточно опытен, чтобы не поддаваться на блеф.

Мольто проводил Джексона из кабинета. Когда вернулся, Мюриэл немного поговорила с ним, потом оставила Ларри сообщение на автоответчике. В начале шестого Старчек появился на пороге, вежливо постучал по открытой двери. Стоя там, он, как всегда, произвел на нее впечатление своим ростом. Крупные люди занимают все пространство.

— Занята?

— Лар, для тебя я всегда свободна.

Все ее помощники разошлись, телефоны молчали. Пальцы Старчека все еще лежали на косяке двери. Мюриэл остановила его легкой модуляцией голоса, которую расслышала сама. Кто-нибудь, подслушивающий сейчас или накануне в комнате для свидетелей, счел бы, что она флиртует. «Сила привычки», — подумала она. Прежняя Мюриэл берет верх над новой. Ларри был полноватым пожилым мужчиной, однако на клеточном уровне сохранилась память о его привлекательности. Конечно, было приятно ощущать себя помолодевшей, полной жизни, что называется, в соку. Но вместе с тем и глупо.

Мюриэл передала свой разговор с Джексоном. Ларри не мог понять, зачем Коллинзу требовать иммунитета.

— Может быть, — сказала Мюриэл, — он знает, что от меня не получит неприкосновенности. Видимо, в отличие от дядюшки не хочет давать показаний. Сославшись на Пятую поправку, он останется в стороне. Поэтому мы летим в Атланту.

— Мы?

— Да, мы. Я буду хлопотать о повестке, а ты допрашивать Коллинза, когда ее выпишут.

— Вправе я разговаривать с Коллинзом, если его адвокат против?

— Я не могу вести разговор со стороной, интересы которой представляет адвокат. Но Джексон отказывается принимать повестку. Поэтому кто-то из полицейских должен нанести визит Коллинзу, объяснить причину повестки и суть дела. Если он согласится говорить с тобой вопреки совету адвоката, это не наша вина.

Мюриэл была приятна мысль о реакции Джексона. Он всегда вопил громче всех из-за собственных ошибок.

Во вторник утром Ларри ждал у ворот аэропорта, вид у него был нервозный, когда примчалась Мюриэл. Для нее успевать на самолет перед уборкой трапа было спортом. Если служащий не закрывал ворот при ее появлении, она считала, что попусту потратила невозвратимые минуты.

— Черт возьми, как это вынести? — поинтересовался Ларри, когда они втиснулись на сиденья. — Летать самолетом и без того удовольствия мало.

Оба они взяли по большой сумке, но багажное отделение оказалось забито битком. Из управления юстиции Джорджии, которое оказывало им содействие, сообщили, что оформление повестки займет не больше часа, но Ларри удастся встретиться с Коллинзом только к вечеру. Если учесть уличное движение в часы пик, существовала перспектива заночевать в Атланте. Ларри затолкал сумку под переднее сиденье, жалуясь, что всю дорогу до Атланты будет чувствовать себя сидящим на стуле из кукольного дома.

— Извини, Лар. Я все пыталась дозвониться до Клэр — дочери Толмиджа. Вечером я должна была забрать нашего внука.

— Надеюсь, ты воспримешь это как комплимент, но я не вижу в тебе бабушку.

— Я все понимаю, Ларри. Лучшей возможности у меня не будет, и я хватаюсь за нее.

Даже просто говоря о ребенке, Мюриэл ощущала легкое беспокойство и тоску, которые зачастую вызывали его присутствие и отсутствие. Видимо, это отражалось на ее лице.

— А усыновление? — спросил Ларри.

— Что?

— Ты о нем не думала?

— О! — Мюриэл сделала паузу, чтобы унять сердцебиение. — Три года назад мы едва не усыновили мальчика. Афроамериканца. Мать совершенно здоровая. Полный порядок. И все сорвалось. Я чуть с ума не сошла. Но, как говорится, может, оно и к лучшему. Дочери оценивают Толмиджа как отца в лучшем случае на тройку. И все равно я иногда подумываю еще об одной попытке.

— Толмидж не противится?

— Особого энтузиазма не выражает. Он постоянно в разъездах — мне пришлось бы всем заниматься одной. Это сложно.

— Когда дочери повзрослели, он не стал лучше ладить с ними?

— Они хорошо принимают его. И симпатизируют мне.

Мюриэл ткнула себя пальцем в живот, и оба рассмеялись. Собственно говоря, постоянное отсутствие Толмиджа способствовало ее сближению с молодыми женщинами. Все они понимали, что Толмидж принадлежит всему миру, не им одним. Мюриэл со своей стороны относилась к этому терпимо, даже уважительно. Не только из восхищения, но и потому что сама была почти такой же. Существовали сила и ритм в симметрично возвышающихся траекториях жизни, которые она разделяла с Толмиджем. Но оставались точки, в которых их кривые не совпадали. Они блаженствовали, дружно взмывая ввысь, но земные удовольствия — прогулки в парке, выбор обоев, даже секс — бывали у них редко. И Мюриэл не с кем было поделиться личными проблемами.

Эти безрадостные мысли были нежеланными, как и весь разговор. В самолете трудно говорить так, чтобы тебя не слышали посторонние. И у Мюриэл пробудилось давнее сознание, что в разговорах с Ларри о Толмидже есть что-то дурное по своей сути. Она принялась за работу.

— Ладно, — сказал Ларри. — Оставлю эту тему.

Не поднимая глаз от столика, куда выложила несколько папок, Мюриэл ответила:

— И хорошо.

— Только вот…

— Ну-ну?

— Конечно, это не мое дело, — сказал он.

— Пусть тебя это не смущает, Ларри. До сих пор не смущало.

Старчек вздохнул.

— Отлично.

— Говори, Ларри. И на этом будет кончено. Последний выстрел. Стреляй.

— Знаешь, иной раз, когда говоришь о Толмидже, мне вспоминается, как ты говорила о… Как бишь его?

— Как бишь кого?

— Своем блаженной памяти муже.

— О Роде?

Она так громко рассмеялась, что, несмотря на гул двигателей, кто-то из пассажиров обернулся. Между этими людьми не могло быть никакого сравнения. Толмидж был тяжеловесом, местной достопримечательностью. Род — пьяницей.

— Спасибо, что сказал, Ларри, — произнесла она и раскрыла другую папку. Но для нее тема не была закрыта, потому что она неожиданно вспомнила, каким ей виделся Род, когда гонялась за ним — блестящим, обаятельным, отнюдь не потерпевшим крушение в бокале с коктейлем. Продолжая мысль Ларри, она нашла между своими мужьями немало общего. Оба старше ее. Рассеянные. Оба ее учителя. Оба звезды на ее небосводе. И оба с очень высоким самомнением, скрывающим, как могла бы подсказать ей интуиция, глубокую неуверенность в себе. У нее захолодело сердце. Что это означало? Все? Ничего? Ей сорок четыре года, и она устроила свою жизнь. Сидящий рядом философ несколько недель назад открыл ей непреложную истину: жизнь несовершенна. Мюриэл потянулась в тесном самолетном кресле и привычно загнала эти мысли в глубь сознания, чтобы снова приняться за работу.

* * *

Ларри время от времени приходилось летать самолетом, чтобы допросить какого-то свидетеля или схватить убийцу для последующей экстрадиции. Однако после Вьетнама он не очень-то любил покидать дом. Пока ребят не стал удерживать график спортивных состязаний, он каждое лето возил их с Нэнси во Флориду. Сам до сих пор в начале каждой весны с компанией детективов отправлялся в Лас-Вегас, где они четыре дня вели себя как двадцатилетние. Пьянствовали, играли в карты, звонили во все так называемые бюро по найму спутниц, наводя справки о ценах. Возвращались домой, чувствуя себя, будто собаки, удравшие со двора. Потом вернулись — а миски полные! Но в Атланту он летел неохотно. Было очень душно. И он не очень уютно чувствовал себя рядом с Мюриэл.

К высокому белому зданию федерального суда они подъехали в половине третьего. Потом стояли снаружи с Тейном, помощником генерального прокурора, и следователем из прокуратуры округа Фултон, планируя остаток дня. Над каньоном уличных туннелей были видны небоскреб Си-эн-эн и купол Всемирного конгресс-центра Джорджии. Ларри сможет сказать ребятам, что повидал достопримечательности города.

Вчетвером они пришли к решению, что Ларри и следователь Уилтон Морли отправятся с повесткой к Коллинзу, а Мюриэл будет ждать в управлении юстиции с включенным сотовым телефоном. Если Коллинз вдруг согласится дать показания без адвоката, она подъедет, чтобы должным образом их задокументировать. Если от Ларри не будет вестей, они встретятся в аэропорту перед вылетом домой.

У Морли был адрес Коллинза в северном пригороде. По телефону Уилтон говорил с сильным южным акцентом, и Ларри не мог догадаться о его расе. Оказался он черным как уголь и покладистым. Отношения между белыми и черными здесь были другими, чем на Севере. Ларри заметил это несколько десятилетий назад, и похоже, с тех пор ничего не изменилось. Черные победили здесь ощутимее. Покончили с рабством, потом с расовой сегрегацией. Приятно, когда можно назвать поверженных врагов.

В машине Морли показал Старчеку собранные документы. В отчете о кредитных операциях Коллинз значился владельцем агентства «Коллинз трэвел». Перечень его арестов, как и утверждал Эрно, не продолжался после освобождения из тюрьмы пять лет назад. Семьдесят восемь процентов из тех, кто отбывал срок, снова попадали в тюрьму. Но Ларри иногда утешался другим показателем. Онкологи были бы счастливы, если бы им удавалось излечивать двадцать два процента тяжелых раковых заболеваний. Правда, многие из этих людей не исправились — просто научились заметать следы. Ларри не мог знать, относится ли к их числу Коллинз. Вызывало легкие подозрения, что человек, освободившийся всего несколько лет назад, нашел средства, чтобы открыть свой бизнес. А ведь для отмывки наркодолларов бюро путешествий было бы превосходным прикрытием. Однако Морли слышал хорошие отзывы о Коллинзе.

— Один из моих людей ходит с этим Коллинзом в церковь, — сказал Морли, — и покупает у него авиабилеты. Говорит, он молодчина. Не знаю, как это понимать.

Атланта напоминала Ларри Лос-Анджелес. Привлекательные ландшафты Юга — в данном случае холмы и деревья — портили скоростные шоссе и торговые ряды. Коллинз жил и работал в тридцати минутах езды от центра, в старом городке, слившемся теперь с беспорядочно растущим большим городом. Проехав милю-другую по восемьдесят пятому федеральному шоссе, они миновали все однотипные рестораны, о каких Ларри только слышал, и несколько похожих на универмаги церквей.

Морли проехал мимо агентства Коллинза и развернулся. Оно находилось в конце торгового центра за бетонным забором, рядом с химчисткой и зоомагазином. Подумав, Ларри решил, что идти к Коллинзу лучше ему одному.

— Ты на Юге, приятель, — сказал Морли, когда Ларри предложил ему остаться в машине. — Положение вещей здесь может оказаться не таким, как там, откуда ты приехал.

Ларри не совсем понял, что Морли имел в виду. Может быть, он думал, что полицейский-северянин бесцеремонно войдет и заедет Коллинзу по физиономии.

— Ясно, — сказал Ларри. — Не теряй меня из виду. Я думаю, мне легче будет чего-то добиться от него, если это будет выглядеть встречей старых знакомых, а не арестом.

Морли поставил машину на противоположной стороне оживленной улицы, и они стали наблюдать за агентством. Вскоре оттуда вышли двое: мужчина, возможно, Коллинз, в нарядной рубашке с галстуком, и пожилая женщина, которой он пожимал руку. Когда они расстались, мужчина пошел к находящейся рядом с торговым центром авторемонтной мастерской. Двери отсеков были подняты. Ларри даже издали слышал пронзительное завывание электроинструментов и ощущал скверный запах смазки. Мужчина вступил в разговор с кем-то у передка старой «акуры», стоявшей на гидравлическом подъемнике. Ларри посмотрел в обе стороны и перебежал на другую сторону улицы.

Когда мужчина вышел из-за машины, Ларри окончательно узнал в нем Коллинза. И пошел к нему улыбаясь. Коллинз поймал его взгляд, повернулся и неторопливо пошел к своему агентству. Вошел внутрь, потом выскочил из боковой двери и побежал со всех ног. Ларри несколько секунд наблюдал за ним.

«Ну и дело, — подумал он. — Черт возьми, ну и проклятое же дело».

Потом пустился вслед за Коллинзом, скрывшимся за углом. Ларри понимал, что рискованно белому преследовать черного в районе, где кто-то может схватить пистолет и выстрелить в тебя из окна. Будучи строптивым подростком, он любил опасные приключения, но Вьетнам положил этому конец. Он понял, что опасность не улучшает тебя, а убивает. И теперь бежал во весь опор, надеясь быстро догнать Коллинза. Приближаясь к нему, он выкрикивал обычную глупость: «Я хочу только поговорить с тобой».

Коллинз бежал вверх по склону холма и после второй сотни футов остановился. То ли услышал выкрики Ларри, то ли, скорее, выбился из сил. Теперь он весил фунтов на пятьдесят больше, чем в девяносто первом году, и тяжело дышал, положив руки на колени.

— Что это с тобой, черт побери? — несколько раз спросил Ларри. Оглянувшись, он увидел бегущего к ним Морли с пистолетом в руке. И жестом обеих рук остановил его. Но тот продолжал наблюдать за ними.

Немного отдышавшись, Фаруэлл сказал:

— А вот я не хочу говорить с тобой, начальник.

На сильной жаре одежда Коллинза насквозь пропиталась потом. Под нарядной белой рубашкой видны были очертания майки.

— Убегать — самый верный способ оказаться схваченным.

Коллинз вспылил:

— Начальник, я ничего такого не сделал, чтобы хватать меня. Я веду честную жизнь. Проверь. Я чист.

Лицо Коллинза немного округлилось, он начал лысеть, но оставался необыкновенно красивым. Глаза цвета невыделанной кожи блестели. Летом его сравнительно светлая кожа покрылась загаром, придающим яркость цвету лица.

— Послушай, — сказал Ларри. — Я прилетел сюда с повесткой, потому что твой слишком умный адвокат взять ее у нас не захотел. Вот и все. Но я рад, что ты чист. Поверь, мне очень приятно. Ты сделал хороший выбор.

— Еще бы, — ответил Коллинз. — Я получил помощь от Бога, начальник, и сказал себе — хватит. Все, что было тогда, давно позади. Господь сказал, что может сделать меня новым человеком, и я ухватился за это предложение. Вот так. Сделал предложение, от которого я не мог отказаться. Я принял крещение и очистился от своих грехов.

— Хорошо, — сказал Ларри. — Замечательно.

Он пожалел, что у него нет поощрительного значка из тех, которые выдают в школе для малолетних правонарушителей. Коллинз такого заслуживал.

Жара спадала, день становился приятнее. Они стояли в квартале небольших домов, обшитых белыми досками, с зелеными крышами и верандами, большая часть которых была затянута сетками от насекомых. Сосны отбрасывали на квартал черные тени. Коллинз поднял благодарный взгляд к небу, потом они с Ларри молча зашагали вниз по склону. Ларри жестом показал Морли, что все в порядке. Но следователь футов двадцать пятился, не спуская с них глаз.

— Твое прикрытие? — спросил Коллинз.

— Угу.

Коллинз потряс головой.

— Человек приезжает с прикрытием, хотя я веду совершенно мирную жизнь.

— Потому он и оставался в машине, Коллинз. Я вручаю тебе повестку, вот и все.

— Начальник, можешь вручать мне сколько угодно повесток. Говорить я не обязан. Так сказал адвокат. Пятая поправка, начальник.

— Послушай, рано или поздно тебе придется приехать в Трай-ситиз и сказать это судье. Если не захочешь ответить сейчас на несколько вопросов.

Коллинз рассмеялся. Такие уловки были ему не в новинку.

— Говорить я буду, когда скажет адвокат. Пятая поправка действует только в том случае, если держишь рот на замке. Он говорит, что если развяжешь язык, то уже не остановишься там, где захочешь. А ты сам знаешь, я натворил там много такого, о чем никому слышать не нужно. Не хочу возвращаться в тюрьму. Мне пришлось долго подниматься наверх, начальник.

— Видишь, я ничего не записываю. Все между нами, девочками. Собственно, у меня только один серьезный вопрос. Твой дядя говорит, что ты лгал мне в Редьярде десять лет назад, когда взвалил убийство на Ромми. Говорит, что ты провел меня.

Коллинз шел, глядя под ноги.

— Мой дядя хороший человек.

— Мы запишем это на мемориальной доске, Коллинз. Я хочу знать, правду ли он говорит. Лгал ты мне?

— Послушай… — Коллинз остановился. — Начальник, я напрочь забыл твою фамилию.

— Старчек.

— Угу, Старчек. Так вот, Старчек, одному ответу ты не поверишь. И сам это знаешь. Если скажу: «Да, тогда я лгал», — ты скажешь: «Ерунда, он просто поддерживает дядю». Тебе ведь хочется услышать только, что мой дядя дурак и лжец. А это не так. Совершенно не так.

Подойдя к агентству, они вошли в ту боковую дверь, из которой выбежал Коллинз. Она вела в маленькую заднюю комнатку, где хранились канцелярские принадлежности и бланки билетов. В передней комнате стояли два письменных стола. Один Коллинза, другой, видимо, секретарши. Сейчас стол пустовал. Коллинз сел и указал Ларри на кресло по другую сторону стола. За спиной Коллинза на обшитой панелями стене висел большой календарь со сценами из Библии. Рядом с ним крест из красного дерева, почти того же цвета, что и панели.

— Как идут дела?

— Ничего. Чертовы авиалинии не хотят, чтобы мы зарабатывали деньги. Я сейчас больше занимаюсь туристическим бизнесом. Многие церковные группы ездят по разным местам.

— И это агентство принадлежит тебе, Коллинз?

— Мне.

— Просто замечательное.

Ларри огляделся с оценивающим видом, словно говорил это всерьез.

— Дядя одолжил мне деньги для начала. В прошлом году я расплатился с ним.

— Дядя Эрно?

— У меня другого нет. Этот человек был для меня благословением. Я долго не мог этого понять, но он был рукой Христа в моей жизни. И я никогда не скажу ничего против Эрно. Он хороший человек. И теперь сам пришел к Богу.

— Кончай ты, — сказал Ларри не подумав. Он всегда с недоверием относился к верующим, считающим, что сподобились высшей истины. Истины, которая недоступна всем остальным.

— Не смейся, Старчек, когда я говорю о моем Господе и Спасителе. Вера — самое главное в моей жизни.

— Нет, Коллинз, меня смешит твой дядя. Он лжет, и ты знаешь это.

— Вот-вот. Как я и говорил. Думаешь, человек, который со дня на день предстанет перед Богом, станет лгать? А я так не думаю. Я считаю, что будет говорить истинную правду.

— Ну что ж, если он говорит правду, почему не поедешь туда и не поддержишь его?

— Эрно обойдется без моей поддержки. Он сделал все, что нужно. Я поеду туда беззащитным, без иммунитета. Ты прекрасно знаешь, что вы назовете меня лжецом и начнете преследовать. Это значит напрашиваться на неприятности. Мне это ни к чему.

Было ясно, что Эйрз так объяснил положение Коллинзу. И нельзя сказать, что был не прав.

— Ну, хорошо, если Эрно говорит правду, не думаешь ли ты, что у тебя есть какой-то долг перед Гэндолфом?

При упоминании о Шланге Коллинз помрачнел. И слегка ссутулился в широком кресле.

— Насчет Гэндолфа я скажу тебе только одно. Каждый вечер, когда молюсь и прошу Иисуса о прощении, я первым делом упоминаю Гэндолфа. Первым делом. Каждый день прошу у Бога прошения за то, что мы сделали этому несчастному воришке.

Коллинз с широко раскрытыми светлыми глазами бесстрашно посмотрел на Старчека и кивнул.

Ларри было непонятно, что движет этими людьми. Он полез в карман и достал два экземпляра повестки. Заполнил оборотную сторону одной, указав, где и кому она вручена, другую протянул Коллинзу. Тот стал читать ее, а Ларри тем временем разглядывал фотографии на столе. Большей частью крупной миловидной блондинки, зачастую со светловолосыми близнецами-девочками.

— Они мои, — сказал Коллинз, — если тебя это интересует.

— Дети?

— Да. Такие же белые, как ты. Когда я выносил младенцев из больницы, охранница не хотела выпускать меня с ними. Она тоже была черная. Анна-Мария, моя жена, подняла большой шум. Она реагирует острее меня, когда дело касается расовых проблем. Но эти дети мои. Было время, когда я никого из белых даже знать не хотел. Но от правды никуда не денешься. Правда в том, что все мои родственники белые. А я черный. Попробуй разберись в этом. Единственное объяснение — у Бога был какой-то особый промысел.

Ларри, уже получив упрек, на сей раз постарался сдержаться при упоминании о промысле Божием, но Коллинз все же разглядел трепет сомнения.

— Ты думаешь, я вроде не в своем уме. Но это правда моей жизни, начальник. Когда меня выпустили из Редьярда, и месяца не прошло, как я сдуру вернулся на свои кривые дорожки. Нет греха, какого не совершил бы. И знаешь, что произошло? То, что можно было предвидеть. Я схлопотал пулю, начальник. И мне хоть бы что. Вот он я. Две руки, две ноги. Врачам, начальник, в окружной больнице просто не верилось. Пуля повела себя как крылатая ракета. Словно бы меняла направления. Вот это позвоночник, я его не трону, потом сделаю маленький поворот, чтобы не задеть почку, потом сверну вправо, чтобы не порвать больших вен или артерий. Произошло чудо. Понимаешь, почему?

— Не совсем.

— Потому что Иисус давал мне понять кое-что, начальник. Говорил: «Я давал тебе одно знамение за другим, а ты все не понимал. Поэтому на сей раз совершу чудо. Если не сможешь уразуметь, что Я взираю на тебя сверху и желаю тебе добра, если даже и тут не поймешь, то ничего больше не смогу для тебя сделать. Хочешь быть дураком, ну и будь дураком. Только без Меня в рай не попасть никому. Можешь снова сидеть в камере и говорить: „Все, хватит“, — но если не примешь Меня в свою жизнь, тебе никогда не выбраться. А если возьмешься за ум, примешь Меня, то уже никогда не попадешь в тюрьму. Ни на минуту». И я не попадал.

Так что если понадобится говорить, Старчек, Иисус даст мне знать. И когда я присягну перед Ним, ты будешь уверен, что каждое мое слово — правда. Но сейчас Иисусу я нужен здесь. И здесь останусь. Пятая поправка, начальник.

Коллинз проводил Ларри до двери, пожал ему руку и пожелал всего хорошего. Даже помахал Морли, стоявшему на другой стороне улицы.

22
19 июня 2001 года
Семья Рейвена

Во вторник утром судья Харлоу издал краткое письменное распоряжение относительно ходатайств Артура. В сущности, все они были отвергнуты, но обоснование его устраивало вполне. Ходатайства можно было подать снова, судья написал: «…поскольку показания Эрно Эрдаи представляются суду достаточно достоверными, чтобы допустить дальнейшее рассмотрение дела». Право решать, дозволить ли Гэндолфу выступить с новым ходатайством об издании приказа «Хабеас корпус» принадлежало апелляционному суду, но решение Харлоу давало Ром-ми громадную поддержку. Если апелляционный суд вынесет ожидаемое решение, Ромми Гэндолф получит возможность жить еще несколько лет, а тем временем Артур с Памелой будут добиваться снятия с него обвинения. Они обрадовались и навестили своего клиента. Потом до Артура дошло, что ему предстоит невесть сколько времени сражаться за Ромми. Гэндолф теперь был его правым делом — и его ярмом.

Эта новость отвлекла Артура от беспокойств по поводу вечера, когда Джиллиан Салливан должна была присоединиться к нему и Сьюзен. Он убеждал себя, что она найдет какую-то отговорку. Однако в пятом часу, когда Артур разговаривал по телефону с репортером, секретарша положила перед ним листок с сообщением: «Мисс Салливан будет в вестибюле в пять».

Джиллиан в его крохотной квартире. На миг Артура охватили ужас и стыд.

Она была на месте, как обещала. По пути к Франц-центру Артур как мог подготовил ее к встрече со своей сестрой. Однако проблема заключалась в том, что поведение Сьюзен было почти непредсказуемым. Шизофренией страдают главным образом одаренные. Не существовало предела изощренным выдумкам, которыми Сьюзен подкрепляла свои тревоги и подозрения. Артур стойко переносил все, что выпадало на его долю. Реагировать он позволял себе лишь в одиночестве. Сьюзен связывалась с ним по электронной почте несколько раз на день, и, если ничто не отвлекало ее, краткие послания иногда бывали совершенно разумными. Временами она писала остроумно и проницательно, как фельетонист.

— Иной раз, получая эти сообщения, — сказал Артур, когда они подъезжали к Франц-центру, — я очень расстраиваюсь. Сижу на работе и плачу. Но знаешь, отец доводил себя до безумия мыслями о том, что могло бы быть. Болезнь Сьюзен — это часть ее. Не принять очевидного — значит, предать.

Район Норт-Энд, где находился Франц-центр, состоял главным образом из старых, обшитых гонтом домов. Артур остановил машину перед большим обшарпанным кирпичным домом и осмотрел улицу. На углу праздно стояла группа подростков, большинство их было одето, несмотря на жару, в одинаковые блестящие куртки членов шайки.

— Тебе следует войти внутрь, — сказал он Джиллиан. — Белой женщине не стоит здесь сидеть в машине.

Когда она захлопнула дверцу, щебетание пульта дистанционного управления привлекло внимание собравшихся на углу.

— Можешь наблюдать за машиной из окна, — сказал ей Артур, — и подмечать, что снимут с нее.

Помещение Сьюзен именовалось надзираемым. У каждой из восьми обитательниц дома была однокомнатная квартира. Валери или кто-то из других патронажных сестер круглосуточно дежурили, чтобы оказывать им помощь. Когда Сьюзен бывала стабильной и работала, она могла сама покрывать большую часть расходов, но лишь благодаря большой дотации от штата и субсидиям различных фондов. Финансирование от штата постоянно находилось под угрозой. Артур все время писал письма и встречался со своим депутатом законодательного собрания, чтобы предотвратить исчезновение центра. Отцовское наследство — более крупное, чем можно было ожидать при его бедности, — оставалось в доверительной собственности, как резерв.

Квартирка Сьюзен была маленькой и в настоящее время хорошо ухоженной. Бывали периоды, когда она не следила за чистотой и редко сама вспоминала о внешности, но соглашалась с предложениями патронажных сестер навести порядок. На стенах не было ни одной картины, поскольку рано или поздно они вызывали бред или приступ. Сьюзен обычно слышала голос матери, предупреждавшей ее о каких-то невидимых угрозах.

Медсестра с проксилином была там и к тому времени, когда Артур появился, уже сделала укол. Сьюзен могла ехать. Он снова напомнил ей о Джиллиан. Однако Сьюзен как будто не понимала, о чем речь, пока не села на переднее сиденье машины.

Потом она внезапно спросила брата:

— Стало быть, ты трахаешься?

Артур вспыхнул до корней волос, но ответил, как всегда, сдержанно:

— Сьюзен, когда ты стараешься быть тактичной, гораздо приятнее.

— Трахаешься? Я все знаю про трахание. Больше Артура.

Последнее замечание явно адресовалось Джиллиан, хотя Сьюзен не смотрела в ее сторону.

— Не думаю, что по этому предмету ставят отметки, — спокойно ответила Джиллиан. Артур заранее посоветовал ей не позволять Сьюзен шантажировать или запугивать себя, и этот ответ как будто успокоил его сестру. В зеркало заднего обзора он видел, что Джиллиан совершенно невозмутима.

После смерти отца Артур поселился в его квартире. В определенном смысле здесь было уютно. Он несколько лет жил в однокомнатной в роскошном здании неподалеку от Дрим-стрит. Вечером одного взгляда бывало достаточно, чтобы ощутить себя сломленным тем миром фешенебельности и соблазна, который навсегда останется недосягаемым. Правда, возвращение в мрачную обстановку, которую отец всегда желал ему покинуть, содержало какой-то элемент капитуляции. Но выбора не существовало. Смерть отца сильно потрясла Сьюзен, и врачи подтверждали, что эта квартира имеет для нее большое значение. Сьюзен Рейвен только в этом доме была здоровой. Для нее квартира представляла единственную реальность психической стабильности. Покинуть это жилище — означало бы навсегда закрыть некую дверь.

Артур указал Джиллиан на старую металлическую кухонную табуретку и принялся вместе с сестрой за стряпню. Кухня с эмалированными шкафчиками была тесной, но им хорошо работалось бок о бок. Сьюзен готовила картофельное пюре, свое фирменное блюдо. Картошку толкла, хмурясь и неотрывно глядя в кастрюлю, словно подавляла какую-то губительную силу. Общение Сьюзен с Джиллиан представляло собой курение ее сигарет, а не своих.

Основное блюдо, говяжья тушенка, появилось из большой пластмассовой коробки. Артур утром вынул ее из морозилки. Он выложил содержимое в большую кастрюлю и кое-чего добавил. Еды, пожалуй, хватило бы на дюжину человек. Обильным остаткам по окончании ужина предстояло быть замороженными снова. По расчетам Артура, в коробке должно было находиться несколько кубиков говядины, растаивающих еженедельно с начала девяностых годов. Для здоровья это представляло огромный риск. Но так поступал их бережливый отец — мотовство доводит до нужды, — и сестра Артура не признавала никакой другой процедуры.

Сьюзен накрыла стол на троих, что явилось ее первым признанием присутствия Джиллиан. Артур разложил порции из кастрюли. После этого Сьюзен взяла свою тарелку и села в гостиной перед телевизором.

— Что я такого сделала? — прошептала Джиллиан.

— Это входит в программу лечения.

— Вы не едите вместе?

Артур покачал головой.

— Идет ее передача. Единственная, которую она может смотреть, не выходя из себя.

— Это какая же?

— Приготовься. «Звездный путь».

Артур приложил палец к губам, показывая, что не нужно смеяться, и ей пришлось втиснуть в рот половину кулака, чтобы не издать ни звука. Потом, видимо, найдя более безопасную тему, Джиллиан спросила о деле Ромми. Она не слышала о решении Харлоу и порадовалась за Артура.

— Артур, и каким будет твой следующий шаг?

— Ничего не могу придумать. Я подал все мыслимые ходатайства, выписал все повестки. Никаких документов о том, кто был или не был в тюрьме в ночь тех убийств, не сохранилось. Джексон Эйрз никому не позволяет разговаривать с племянником Эрно. Мюриэл не хочет предоставлять ему иммунитет, а судья не может ее принудить. Двадцать девятого июня период представления документов заканчивается. Наверное, мне следует просто тянуть время. После решения Харлоу Мюриэл нужно постараться как-то подорвать доверие к Эрно, пока мы не вернулись в апелляционный суд за решением, подлежит ли дело пересмотру.

Самую сложную проблему для Артура, видимо, представлял собой преподобный Блайт. Как и ожидалось, он преследовал исключительно собственные интересы. После их первой встречи преподобный не изволил звонить Артуру сам. У него был помощник, тот звонил каждый день и требовал подробного отчета. Артур вынужден был делиться с ним сведениями, потому что восхищенный визитами Блайта в Редьярд Ромми просил об этом. Блайт теперь именовал себя духовным наставником Ромми и утверждал, что они с Артуром действуют рука об руку. Тем не менее он пренебрегал стараниями Артура смягчить его высказывания или хотя бы предупреждать о том, когда последует очередной бурный протест.

— Я до смерти боюсь, — сказал Артур, — что своими нападками на «расистов-угнетателей» он приведет апелляционный суд в бешенство.

— Но они должны позволить продолжать дело, тебе не кажется? Показания Эрно нельзя сбросить со счетов, не заслушав их полностью. Разве не это говорит судья Харлоу?

Артур тоже так считал, но он много раз ошибался, пытаясь предвидеть действия судей.

Когда телефильм окончился, Сьюзен присоединилась к ним за десертом. Она любила сладкое. Потом посуду вымыли и расставили по полкам. Перед уходом Артур снова поставил коробку с тушенкой в морозилку.

* * *

Артур вел сестру вниз по темной лестнице трехквартирного дома. Джиллиан шла следом. Эти старые дома были крепкими, как броненосцы, но обслуживание их оставляло желать лучшего. Ковровая дорожка на ступенях кое-где протерлась почти насквозь, краска на стенах шелушилась.

Джиллиан редко выбиралась куда-то, если не считать работы и поездок к сестрам. Она неожиданно для себя дожидалась этого вечера и не разочаровалась. Ей доставило большое удовольствие наблюдать умелое обращение Артура с сестрой; его заботливый, любовный подход к ней.

В машине Сьюзен подробно пересказывала ему содержание только что виденной серии «Звездного пути». Джиллиан в тюрьме насмотрелась телефильмов и задала несколько хорошо подобранных вопросов о Керке, Споке и Скотти. Сьюзен отвечала с горячностью. Когда они подъехали к Франц-центру, Джиллиан вылезла из машины, чтобы пожелать Сьюзен спокойной ночи и пересесть на ее место рядом с Артуром. И на тротуаре, в угасающем свете самого долгого дня в году, увидела совершенно иную Сьюзен Рейвен. Сестра Артура как-то неловко протянула ладонь и сильно встряхнула руку Джиллиан. Но в глаза ей посмотрела твердо. Джиллиан поняла, что воспринимают ее уже совсем по-другому.

— Очень приятно видеть вас снова, — сказала Сьюзен. — Я рада, что у Артура такая славная подруга.

Артур повел сестру в дом. Джиллиан осталась у двери, чтобы выкурить сигарету. Она чувствовала себя растроганной. Когда Артур вышел, никогда не плакавшая Джиллиан смахнула слезы. Артур это заметил. Когда они ехали к дому Даффи, она объяснила, что наконец увидела Сьюзен такой, какой та могла быть. На нее словно бы уставилась из темного леса пара глаз. Артур размышлял над ее словами около минуты.

— Знаешь, — сказал он, — для меня эта личность, женщина, с которой ты только что разговаривала, лишь тень той девочки, с которой я вместе рос.

— Она в детстве была здоровой?

— С шизофрениками обычно так и бывает. Болезнь возникает неожиданно. Сьюзен было четырнадцать лет. И о болезни никто не догадывался. Видишь ли, она была эксцентричной. Играла в солдатики. Для девочки это необычно. Хранила камешки с речного берега, и ей необходимо было выяснить, сколько лет каждому. Не могла спать, пока не разложит их в хронологическом порядке. Но мы все считали ее блестяще одаренной. Собственно, так оно и есть. А потом однажды она встала голой в углу своей комнаты и не хотела выходить. Вся перемазалась собственным дерьмом. Сказала, что бабушка вышла с того света и сказала, что родители говорят о ней с помощью особого кода.

Эта сцена, — со вздохом сказал Артур, — встает у меня перед глазами, словно ярко освещенная киноафиша. Встает всякий раз, когда я вхожу в дом повидать Сьюзен. Ведь то было одно из тех мгновений, когда сознаешь, что вся твоя жизнь полностью переменилась.

— Видимо, это было ужасающе.

— Вот именно. По крайней мере для родителей. Услышав слово «шизофрения», они поняли, что обречены. И были правы. Мать через два года ушла. Мне, когда Сьюзен заболела, было девять лет, и я не знал, что думать. Знаешь, правда — неприятная правда — заключается в том, что я помню, как чувствовал себя счастливым.

— Счастливым?

— Она была очень умной. Очень красивой. Великой Сьюзен. Мысленно я всегда так называл ее. И вдруг она оказалась отброшенной в сторону. Я съеживаюсь при этом воспоминании. Дело не только в моей ребячливости. Я ведь был совершенно не прав. Самым глупым, смешным, печальным является то, что я до сих пор ее боготворю. Может, чувствую себя обязанным боготворить, чтобы кто-то на земле по-настоящему знал, как это трагично. Великая Сьюзен, — снова произнес Артур.

— Да, — сказала Джиллиан.

Артур остановил машину у тротуара перед домом Даффи. Джиллиан смотрела на приземистое бунгало, но не хотела прекращать разговор.

— У меня был такой же брат, — сказала она. — Которого я боготворила.

— Вот как?

— Да. Карл. Он был моим любимцем. На четыре года старше меня. О, — произнесла она в неожиданном приливе чувств, — Карл был великолепным. И необузданным. Я обожала его.

— Где он теперь?

— Погиб. Разбился на мотоцикле. Окончил жизнь в восемнадцать лет. — Джиллиан откашлялась и объявила: — Он был первым мужчиной, с которым я спала.

Через несколько секунд Джиллиан нашла в себе решимость повернуться к Артуру. Он неотрывно смотрел на нее, то был недоумевающий, задумчивый взгляд. Она видела, как он старается понять, что для нее это значило. И вновь неожиданно поняла, каким взрослым стал Артур Рейвен.

Джиллиан обнаружила, что курит, не думая о том, что портит атмосферу в превосходной машине Артура.

— Я шокировала тебя, — сказала она.

— Конечно, — не сразу ответил Артур.

— Да, — сказала Джиллиан. Защелкнула сумочку и хотела выбросить сигарету, но потом напоследок затянулась. — Конечно, это шокирует. Я, в сущности, никогда не знала, как на это смотреть. Поэтому, честно говоря, совсем об этом не думаю. Потому что хотела этого. Со временем, с годами появилось чувство неловкости. Но тогда я была довольна.

Для четырнадцатилетней это было очень важно, но не несло в себе ничего дурного. Будучи судьей, Джиллиан запросто выносила приговоры мужчинам — отцам, отчимам — за растление детей и считала их поведение непростительным. Однако ее собственный опыт находился за пределами закона. Она была готовой и соблазнительной. И так любила Карла, что не хотела возлагать на него вину даже в памяти. Они всегда были любимцами друг друга. С раннего возраста между ними существовало некое взаимопонимание, обычно выражаемое красноречивыми взглядами. Карл бывал ее союзником, когда она сражалась с родителями. Многие молодые женщины жаждали его внимания и его красоты. Однажды ночью Карл вернулся домой пошатываясь. Крепко обнял ее. Она прижалась к нему. Природа взяла свое. Наутро он сказал ей: «Я больший негодник, чем думал». «Мне понравилось», — ответила она ему. Потом это случилось еще дважды. Она прислушивалась, ожидая, когда он вернется, и приходила к нему. Она к нему. Потом Карл стал запирать дверь своей комнаты и гневно отчитал ее, когда она осмелилась спросить почему. «Иногда я вспоминаю, что сделал, и готов оторвать себе уши. Это безумие, Джил. Безумие». Она сумела вызвать у себя неприязнь к нему. Это было самым мучительным. В последние несколько месяцев до его смерти они почти не разговаривали.

— Когда он погиб, я хотела умереть. Думала о самоубийстве. Строила планы, как покончить с собой. Обсуждала их с подругами. Повеситься. Застрелиться. Утопиться. Хотела броситься под поезд — я уже прочла «Анну Каренину». А потом какое-то время даже жгла себя сигаретами. Там, где никто не мог видеть. Но все прошло. Я перестала так себя вести. Перестала думать об этом, о том, почему мне хотелось смерти. Люди совершают странные поступки, когда взрослеют. Все без исключения. Мы переживаем их. Но в случившемся для меня ничто не соотносилось со словом «растление».

Джиллиан опустила взгляд и обнаружила, что собирается зажечь еще одну сигарету. Левая рука с зажигалкой была твердой, но сигарета в правой дрожала между пальцами.

— Я никому не рассказывала об этом, Артур, — сказала она. — Ни единому человеку.

Она набралась смелости взглянуть на Артура, который изучающе смотрел на нее.

— Ты не сознаешь, что делаешь, так ведь? — спросил Артур. Значит, и он это понял.

— Нет, — ответила она.

Взявшись за руль, Артур придвинулся к ней. Лицо его оказалось в нескольких дюймах от ее лица, и он спокойно заговорил:

— Когда взрослеешь с таким беспокойным человеком, как мой отец, то долгое время стараешься понять, что есть в мире такое, чего действительно стоит бояться.

Продолжая глядеть ей в глаза, он протянул руку и открыл пассажирскую дверцу.

— И я тебя не боюсь.

23
19 нюня 2001 года
Звонок доктору Кеворкяну

Было уже больше половины шестого, когда Ларри связался с Мюриэл и согласился, что в аэропорт им нужно ехать порознь. Морли со Старчеком быстро приехали в город, двигаясь навстречу потоку, однако на отрезке дороги, именуемом «соединитель», попали в пробку. По радио объявили, что неподалеку от Тер-нер-Филд грузовик занесло на обочину. В четверть седьмого запиликал сотовый телефон Ларри. Мюриэл звонила из такси. Она выехала на полчаса раньше, но теперь находилась всего на две мили ближе к аэропорту.

— Загораем, — сказала Мюриэл.

К этому времени она, как обычно, рассмотрела все возможности и составила план. На рейс «Дельты» в 8.10 все билеты были заказаны, в списке ожидающих впереди них было восемнадцать человек; воспользоваться самолетом другой авиалинии не представлялось возможным, так как их билеты были куплены по правительственной расценке. Поэтому Мюриэл забронировала два места на ранний утренний рейс и взяла два номера в отеле аэропорта.

Когда Ларри пятьдесят минут спустя приехал в аэропорт, Мюриэл была в вестибюле со своими сумками и за тысячу миль руководила прокуратурой по телефону. Дело по убийству с целью ограбления разваливалось обычным образом — все свидетели, даже те, которые давали показания перед большим следственным жюри, теперь заявляли, что ошиблись при опознании подсудимого. Судья Гаррисон, считавший, что после его увольнения из прокуратуры дела перестали рассматривать по правилам уголовного судопроизводства, вел себя нестерпимо. Мюриэл санкционировала заявление в федеральный апелляционный суд с просьбой призвать Гаррисона к порядку.

— В этом цирке каждый день новый клоун, — сказала Мюриэл.

Отдала Ларри ключ от его номера, но они оба не обедали и решили пойти прямо в ресторан. Ларри чуть не подскочил от радости, когда официантка предложила выпивку. Заказал себе «бойлер-мейкер»^[17], но первым делом выпил залпом почти все пиво. Одежда его липла к телу, он снял легкую спортивную куртку и бросил ее на спинку свободного стула. В этом городе они чувствовали себя не лучшим образом. И погоня за Коллинзом не принесла Ларри облегчения. Он рассказал Мюриэл эту историю. Та весело смеялась, пока Старчек не дошел до того, как Коллинз сказал, что его дядя говорил истинную правду и что он сам каждый вечер просит Иисуса простить ему то, что они причинили Гэндолфу.

— Вот так так! — сказала Мюриэл. — Скверное дело. Коллинз не давал тебе от ворот поворот?

— Может быть. Он держался замкнуто. Заявил напрямик, что ни в коем случае не станет опровергать Эрно. И ни в чем не признается. — На столе лежал хлеб, и Ларри намазал маслом второй кусок. — Сказать по правде, Коллинз производит хорошее впечатление повзрослевшего человека. Говорит, что родился заново. На стене в кабинете у него висит громадный крест, и он наговорил мне множество религиозной ерунды.

Мюриэл коснулась пальцем своего бокала с вином и нахмурилась.

— Ларри, оставь Бога в покое.

Старчек воззрился на нее.

— Он есть, — сказала она. — Нечто. Он, Она, Оно. Но есть. Я с удовольствием предвкушаю, как пойду в церковь. Для меня всю неделю это кажется самым важным.

Мюриэл не открывала ему ничего нового в картине мироздания.

— Католичество отвратило меня от церкви, — сказал Ларри. — Пастор у нас в приходе замечательный. Мы приглашаем его на обед. Ребята его любят. Я готов разговаривать с ним целыми днями. А вот в церковную дверь войти не могу, и все тут. Молюсь в саду. Только там чувствую, что имею право просить.

Ларри неуверенно улыбнулся, она ответила такой же улыбкой. Однако он был расстроен неожиданной мыслью, что Мюриэл преобразилась. Припомнив, что она говорила в последнее время о Боге и детях, он подумал, уж не сделали ли ей в течение прошедших десяти лет пересадку мозга. Странно, что происходит с людьми после сорока, когда они осознают, что наше место на земле арендуемое, а не собственное. В том, что Мюриэл стала во многом мягче, ему мерещилась какая-то смутная угроза.

Чтобы не смотреть на нее, Ларри оглядел ресторанный зал. Полупустой, бестолково оформленный в тропическом стиле. С пальмами, бамбуковыми ограждениями и мебелью. Все здесь были усталыми. Это бросалось в глаза. Кто может назвать неприятностью чистую постель и отдельный номер? Однако казалось неприятным находиться вдали от дома, устраиваться на ночь в незнакомом месте. «Есть что-то беспокойное в утрате связи со своим клочком земли», — подумал Ларри. Почему-то все в жизни обращало его мысли к саду.

Ларри решил пойти поискать телефон-автомат. Он почти израсходовал бесплатные минуты междугородных разговоров, а руководство отказывалось оплачивать всякий излишек. Ему нужно было оставить сообщения дома и на службе о том, что застрял в Атланте. Идя к вестибюлю, он продолжал думать о Мюриэл. Ему хотелось спросить, ходит ли Толмидж с ней в церковь, но это явилось бы нарушением обещания, данного ей в самолете. Да он и без того знал достаточно. Жизнь Мюриэл, как и всех остальных, была в лучшем случае сложной. Но он не мог полностью подавить какого-то мрачного удовлетворения. Мюриэл верила, что Бог навел во Вселенной порядок. Ларри в самые тяжелые минуты считал это местью.

* * *

— У нас есть проблема, — сказала Мюриэл, когда Ларри вернулся. Она все тщательно обдумала, пока его не было. — Сегодня утром возникло еще одно осложнение: Харлоу поверил Эрно.

— Черт, — произнес Ларри.

Она объяснила суть решения, которое Кэрол зачитала ей по телефону.

— Черт, — повторил Ларри. — Другие судьи не обязаны считаться с его решением, так ведь?

— В апелляционном суде? Теоретически нет. Но они не видели человека, который давал показания. Харлоу видел. Им придется принять его точку зрения, если мы не отыщем чего-то нового, выставляющего Эрно лжецом. А сегодняшняя встреча с Коллинзом ничего хорошего нам не сулит. Когда я скажу о ней Артуру, он поднимет шум и возобновит свое ходатайство принудить меня предоставить Коллинзу иммунитет.

— И что будет?

— Ходатайство — это ерунда. Предоставлять иммунитет или нет — решает только обвинение. Но он выложит все это перед апелляционным судом.

— Ты не обязана ничего говорить Артуру. Я пообещал Коллинзу, что не буду ничего записывать. Насколько это касается Артура — да и кого бы то ни было, — этого разговора не происходило.

— Это означает, что мы не используем этот разговор против Коллинза. Но сказать о нем Артуру должны.

— Почему?

Вопрос был непростым. Мюриэл стала рассуждать вслух. Строго говоря, раскрывать благоприятные для другой стороны сведения они обязаны только перед судом. А поскольку Коллинз не будет давать показаний, его заявления Ларри представляют собой неприемлемое свидетельство из вторых рук.

— Ну и в чем же проблема? — спросил Старчек.

— Черт возьми, Ларри. Прежде всего это глупо. Коллинз позвонит Джексону. Если выяснится, что мы это скрыли, то выглядеть будем далеко не лучшим образом.

— Эйрзу Коллинз скажет: «Я ничего не рассказывал этому полицейскому». Он не позволит Джексону принудить его давать показания. К тому же, насколько это касается Коллинза, он ничего не сказал. Зачем же осложнять жизнь?

— Господи, Ларри, а что, если Коллинз говорит правду? Что, если они с дядей ложно обвинили Ромми и он каждый вечер на коленях просит прощения у Иисуса?

— Этого не может быть.

— Не может? Неужели тебе ни на секунду не приходило в голову, что, возможно, Эрно говорит правду?

Старчек раздраженно махнул рукой, отгоняя демона нелепости.

— Этот червяк признался, Мюриэл. Признался, сидя перед тобой.

— Ларри, он же скудоумный.

— Ну и что?

К счастью, появилась официантка с едой. Расставив тарелки, завела приятную болтовню. Она была сельской уроженкой и говорила с акцентом персонажей фильма «Унесенные ветром». К тому времени, когда официантка пошла принести еще выпивки, Ларри съел половину бифштекса и по-прежнему не смотрел на Мюриэл. Она знала, что могла бы подождать с выяснением этого вопроса, однако нужно было поддерживать существующий порядок, точнее иерархию. Полицейским всегда не нравилось, когда юристы принимали решения. Работа юристов представляет собой слова, которые они произносят в суде, пишут в резюме или читают в отчетах служителей порядка. Но для полицейских работа — это жизнь. Они делают свое дело с пистолетом в руках. В поту, стекающем из-под бронежилетов. Свидетелей, которые появляются прилизанными в судебном зале, чтобы отвечать на вопросы обвинителей, вытаскивают из гнусных наркопритонов полицейские. И не знают, чего больше опасаться: пули или судебного преследования. Полицейские живут в жестоком мире и, когда приходится, бывают жестокими. А обвинители никак не хотят уступать даже таким хорошим полицейским, как Ларри.

— Обещай, что это не будет бункером Гитлера, — сказала Мюриэл.

— То есть?

— Постарайся быть непредвзятым. Может быть, подчеркиваю, может быть, Ларри, мы допустили ошибку. Огрехи случаются. Это несовершенный мир. Мы несовершенные люди.

Старчек принял ее слова в штыки.

— Никаких ошибок, черт побери, мы не допускали.

— Ларри, я не критикую тебя. На такой работе нам требуется быть безупречными. В сущности, это норма. Вне всяких сомнений. Но даже наша лучшая работа, лучшие суждения не всегда совершенны. Я хочу сказать, что ошибка возможна.

— Нет, невозможна. — На толстой шее Старчека сквозь жирок проступили вены. — Убийца Шланг. Он знал двух убитых. У него существовал мотив убить обоих. Он признался. Он раньше нас знал, что послужило орудием убийства, в кармане у него была камея Луизы. Он виновен, и я не позволю тебе разыгрывать Деву Марию. Сама запутаешься и меня запутаешь.

— Ларри, мне наплевать на то, какой шум поднимает Артур или даже судья. Думаешь, я махнула бы рукой на тройное убийство? Думаешь, повернулась бы спиной к Джону Леонидису и тем двум девушкам? Посмотри на меня и скажи, веришь ли ты подобному?

Как только официантка принесла выпивку, он схватил стакан с виски и ополовинил его. Спиртное ему не помогало. У него явно кружилась голова. К тому же он был раздражительным. Мюриэл знала это уже давно.

— Я не хочу больше слышать этой ерунды насчет ошибок, — сказал он.

— Я не утверждаю, что это ошибка. Я просто исполняю профессиональный долг, рассматривая такую возможность.

— Послушай, над этим делом работал я. В одиночку. Вся полиция умыла руки, когда газеты перестали писать о том убийстве. Я один дожимал его. Я раскрыл это дело. Вместе с тобой. И ради тебя, если хочешь знать правду. Так что не говори, что здесь какая-то треклятая ошибка.

— Ради меня?

Внутри у Ларри бурлила ярость. От этого у него увеличились глаза — он весь словно бы увеличился.

— Не притворяйся, будто не понимаешь этого, черт возьми. Тут все одно к одному, Мюриэл, разве не так? Это дело. Ты метишь в прокуроры. Решаешь стать великой. Решаешь выйти за Толмиджа. Решаешь войти в историю. Решаешь оставить меня. Так что не говори, что тут какая-то ошибка. Поздно уже. Я веду свою никчемную жизнь, а ты выбиваешься в звезды. Не притворяйся, будто не знаешь, что представляет собой эта игра, сама ведь устанавливала все треклятые правила.

С этими словами Старчек швырнул зеленую салфетку на тарелку и зашагал прочь так быстро, что, окажись кто-то на пути, сбил бы его с ног. Взятая из дома маленькая вещевая сумка подскакивала на его плече.

Глядя ему вслед, Мюриэл ощутила комок в горле. Произошло нечто очень серьезное. Сперва она подумала, что потрясена силой его вспышки. Но потом осознала, что главное произошло десять лет назад. Раны Ларри не зажили. А она считала, что он такой, каким выглядит, — слишком самоуверенный, чтобы долго страдать из-за чего бы то ни было. Такой же она старалась видеть себя.

Одна из ее подруг любила говорить, что еще в школе узнаешь все возможное о том, как любовь начинается и кончается. В обширную сферу между концом и началом, в темные джунгли длительных отношений проникаешь только взрослой. Но ядерная вспышка, когда любовь возникает и приходит к концу, одинакова в любом возрасте. И то, что школьницы сказали бы о вспышке Ларри, видимо, было правдой: она означает, что чувство его до сих пор не прошло. Осознав это, Мюриэл почувствовала себя в какой-то опасности.

Ларри оставил спортивную куртку на спинке стула. Мюриэл посмотрела на нее, потом пошла с нею в бар, думая, что он будет там. Но в баре его не оказалось. Наверху она негромко постучала в дверь его номера.

— Ларри, открой. Я принесла твою куртку.

Старчек уже расстегнул рубашку на выпирающем брюшке и держал в руке бутылочку виски из мини-бара. Уже початую. Взяв куртку, он швырнул ее на кровать, не решаясь смотреть на Мюриэл.

— Ларри, может, перестанем злиться? Нам еще много работать над этим делом.

— Ты не злишься. Злюсь я. — Он глянул на бутылочку, завинтил ее пробкой и бросил за несколько футов в урну для мусора. — И сейчас не столько злюсь, сколько беспокоюсь.

— Нам, пожалуй, следует поговорить.

— Зачем?

— Ларри, не заставляй меня стоять в дверях.

У Мюриэл обе руки были заняты, в одной она держала набитый портфель, в другой дорожную сумку. Старчек, отвернувшись, жестом пригласил ее войти. Лысина на его макушке покраснела от выпивки.

— Мюриэл, я даже не знаю, почему это сказал.

— Ларри, брось.

— Нет, я говорил то, что думал. Беспокоит меня одна из последних фраз. О себе. Я не думаю, что мне следует жаловаться на свою жизнь. Я живу хорошо. Лучше, чем просто хорошо. Только, видишь ли, я такой же, как все. Никто не получает, чего хочет, когда дело касается любви.

Это утверждение — его точность — потрясло Мюриэл, Ларри высказал ее глубочайшее убеждение, в котором она редко себе признавалась. Ей вспомнилось его убийственное замечание в самолете: что она в обоих браках стремилась к одной и той же неосуществимой мечте. Эта мысль не оставляла ее весь день, словно неисчезающий привкус скверной еды. Она продумает ее до конца в воскресенье. Потому что в драгоценные минуты в церкви чаще всего молилась о любви. Веря и не веря. Теперь она обдумывала поиски любви, ведущие к постоянному несчастью и блаженным минутам, когда, пусть даже совершенно химерично, любовь кажется найденной. Все прочее в жизни — карьера, искусство, идеи — представляет собой лишь защитный покров ищущего любви существа.

— Для меня это очень много значило, — сказал Ларри. Поводил по кругу пальцем между ними. — Потом я поговорил по телефону с доктором Кеворкяном. Вот и все. Видишь ли, я все-таки реагирую.

Мужчины, такие как Ларри и Толмидж, делают все возможное, чтобы не выглядеть хрупкими. Но все они хрупкие, и минуты, когда это обнаруживается, представляют собой нескончаемый кризис. Вот что следовало из его слов.

— Не рассказывай Артуру о Коллинзе, — сказал он потом.

— Ларри.

— Ты сама сказала, что по закону не обязана. Я не хочу проявлять щедрость, чтобы у него появились возможности поднимать шум.

Даже после всего произошедшего Мюриэл не хотелось соглашаться. Она села в кресло у двери и задумалась. Ларри разочарованно смотрел на нее.

— Черт возьми, — сказал он. — Сделаешь ты мне какое-то разнесчастное одолжение? Или нет?

Ларри быстро распалялся от собственных слов. Он плюхнулся на кровать в нескольких футах от Мюриэл, изнуренный своей вспыльчивостью. За стеной тарахтел холодильник.

Рано или поздно она осведомит Артура, но с этим можно было подождать, пока Ларри не успокоится. Он чувствовал себя совершенно сломленным, и наносить ему еще один удар было бы жестоко.

— Совсем как в старые времена, правда? — сказала наконец Мюриэл. — Мы с тобой в номере отеля, и у нас идет спор.

— Мюриэл, споры никогда ничего не значили.

— Вот как? Выходит, я попусту тратила слова?

— Они представляли собой эротическое стимулирование.

У Мюриэл не хватило смелости ответить на это.

— Тебе нравилось, чтобы секс был формой соперничества.

— Благодарю вас, доктор.

— Это действовало, Мюриэл. Неизменно действовало. Не говори, что не помнишь.

Ларри набрался мужества взглянуть на нее еще раз. Мюриэл поняла, что для него история их отношений начертана, как заповеди на скрижалях. Видно, он часто вспоминал ее, что-то анализировал и осмысливал.

— Ларри, болезнь Альцгеймера у меня только в начальной стадии. Помню.

При этом признании прошлое с его пылкими радостями оказалось лежащим перед ними, словно тело перед погребением. Только не совсем безжизненное. Внезапно пробудилась неизменно снедавшая их страсть. Мюриэл чувствовала, как напрягся Ларри, обдумывая ее ответ. Она всегда откровенно говорила о Толмидже и понимала, о чем он хочет спросить. Но даже Ларри счел эту границу запретной. В сравнениях не было никакого смысла — всему миру известно, что брак — это не разгул. Мюриэл была далеко не единственной, кому секс до брака нравился больше, чем после. Хотя она ни за что не догадалась бы об этом. Ей никогда не казалось вызывающим улечься с кем-то в постель. Значительным, приятным — да. Но не затруднительным. Она полагала, что они с Толмиджем найдут некую гармонию. Но не нашли. Никогда не считала себя способной жить без секса, но теперь секс занимал ее все меньше и меньше. Когда по нескольку раз в месяц просыпалась с желанием, оно оказывалось неожиданностью.

Как и сейчас.

— Помню, Ларри, — мягко повторила Мюриэл.

Она бросила на него взгляд, собираясь только выразить признательность, но желание было настолько сильным, что от тела, казалось, идет излучение. Приглашением этот взгляд не являлся, хотя Мюриэл понимала, что готова сказать «да». Однако сделать первый шаг не могла. Она приняла много решений, которые Ларри считал вызовом себе. И прояви она инициативу, в этом было бы нечто властное. Поэтому Мюриэл чувствовала себя затаившей дыхание кокеткой. Робкой, беспомощной, какой всю жизнь старалась не быть. Прислушивалась, не раздадутся ли шаги, чтобы подняться навстречу ему. Но его, видимо, сдерживала злость. Минута затягивалась. А потом возможность безрассудной попытки вернуть прежнее блаженство миновала, исчезла столь же коварно, как и возникла.

— Я совершенно разбит, — сказал Ларри.

— Понимаю, — ответила Мюриэл. И с порога сказала, что встретится с ним в вестибюле в половине седьмого. Потом пошла по коридору, бесконечной сводчатой галерее закрытых дверей и тусклого света. Ее ждала уединенная комната, принадлежащая ей в эту ночь. Она несла ношу и, глядя на каждый номер, думала, как трудно будет отныне идти вперед.

24
25 — 28 июня 2001 года
Показания Женевьевы Каррьере

В почте, неизменно содержащей в понедельник по утрам скверные новости, Артур обнаружил официальное уведомление от Мюриэл Уинн. Прокуратура предлагала через три дня, в четверг, взять под присягой показания у женщины по имени Женевьева Каррьере в конторе ее адвокатов, Сэнди и Марты Стерн.

— И кто же эта таинственная гостья? — спросил Артур, когда после нескольких попыток дозвонился до Мюриэл. Много лет в тех редких случаях, когда у них были какие-то дела, они сохраняли тон добродушной болтовни, подобающий бывшим коллегам. Однако соперничество в текущих разбирательствах придало разговору Мюриэл с ним в лучшем случае решительность. Страдавший от отсутствия чьей-либо привязанности Артур приготовился к тому же, но Мюриэл оказалась в благодушном настроении. Он сразу же заподозрил, что она считает — у нее вновь появилось какое-то преимущество.

— Артур, — ответила она, — позволь сказать тебе два слова: «Эрно Эрдаи».

Мюриэл, подобно многим обвинителям, которых знал Артур, держалась с адвокатами простого правила: не раздражайся, а давай отпор.

— Мюриэл, я должен был это сделать.

— Чтобы не дать нам возможности провести расследование.

— Чтобы вы не обработали Эрно в Редьярде. Или не тянули бы резину, пока он не умер или оказался не в состоянии появиться в суде. Он говорит правду, Мюриэл, и ты это знаешь.

— Вряд ли. Твой подзащитный сделал признание.

— У моего подзащитного индекс интеллектуальности равен семидесяти трем. Он знает, что другие умнее. Привык не понимать многого и соглашаться с тем, что ему говорят. И я сомневаюсь, что Ларри не оказывал никакого нажима. В большинстве случаев, когда взрослый человек марает штаны, это происходит оттого, что он до смерти напуган — не из-за нечистой совести. Мы живем не в Шангри-Ла, Мюриэл.

Упоминание о Шангри-Ла, которым Эрно произвел сильное впечатление в суде, оказалось болезненным уколом. В голосе Мюриэл прибавилось горячности.

— Артур, я была в полицейском участке. На твоем подзащитном не было следов побоев. И он, глядя мне в глаза, сказал, что обращались с ним хорошо.

— Потому что от растерянности не мог сказать ничего другого. Ромми не совершал преступлений, связанных с насилием. Эрно застрелил людей, не считая это тяжким убийством. Кому подходит этот ошейник, Мюриэл?

Как ни странно, Артур счел, что одержал верх в этом споре. Он привел больше доводов. Единственной его проблемой являлось то, что Ромми так и не объяснил вразумительно своего признания. И в сущности, не утверждал, что его заявления были вынужденными, не говорил этого и никто из его бывших адвокатов, с которыми Артур до сих пор почти не общался.

Как всегда, оказавшись в невыгодном положении, Мюриэл оборвала разговор, сказав только: «До четверга». Затем Артур попытал счастья с адвокатами миссис Каррьере. Неизменно вежливый Сэнди кратко похвалил работу Артура по этому делу.

— Артур, я слежу по газетам за твоими успехами. Действуешь весьма впечатляюще.

Стерн, достопочтенный председатель коллегии адвокатов по уголовным делам, понимал ценность своих похвал. Высказав их, он соединил Артура со своей дочерью Мартой, вместе с которой практиковал уже почти десять лет. Интересы миссис Каррьере представляла она.

Артур был еще обвинителем, когда Марта начала работать. В те дни она представляла собой нарочитую противоположность отцу. Была путаной, даже без необходимости, робкой на людях и не совсем опрятной. Но дьявольски умной. Люди говорили, что Сэнди оказывал на нее все эти годы сдерживающее влияние. Обычно адвокаты по уголовным делам идут друг другу навстречу. У них общий противник в лице прокуратуры и общая задача отстаивать права своих клиентов. Но Марта говорила по телефону холодно. Возможно, из-за стычек с Артуром много лет назад. В сущности, она не раскрыла ничего, кроме того обстоятельства, что Женевьева была коллегой и близкой подругой Луизы Ремарди.

— Женевьева потребовала не давать предварительных сведений ни той, ни другой стороне, — сказала Марта. — Она сердита. Ей пришлось прервать семейный отдых, чтобы приехать для дачи показаний.

— Она навредит мне?

Марта задумалась. Протокол между адвокатами требовал по крайней мере честного предостережения.

— Если Мюриэл будет держаться объявленного плана, раны будут, но не смертельные. Только смотри, во время перекрестного допроса иди по следам Мюриэл. Не пытайся раскапывать новую почву.

Положив трубку, Артур задумался над ценностью этого совета. Стерны вели честную игру, но если их клиентке не хотелось давать показания, в ее интересах было не допускать продолжительных расспросов.

В четверг, незадолго до двух часов, Артур подошел к Морган-Тауэрз, самому высокому зданию в городе. Сэнди Стерн был иммигрантом, но контора его выглядела так, словно кто-то из его предков жил здесь во времена Войны за независимость^[18]. В приемной, где Артуру пришлось ждать, стояла чиппендейловская^[19] мебель, уставленная фарфоровыми статуэтками и серебряными поделками. Наконец, с обычным опозданием на десять минут, появилась Мюриэл, следом за ней Ларри. Марта повела их в зал заседаний. Миссис Каррьере сидела за овальным ореховым столом со стеклянным покрытием. Одета она была строго, в темный костюм с пиджаком без воротника, и выглядела типичной женой врача, чуть полноватой, довольно красивой, с большими глазами. Преждевременно поседевшие волосы придавали ей вид заслуживающей доверия женщины. Мюриэл поздоровалась с миссис Каррьере, но получила весьма холодный ответ.

Судебный секретарь, поставивший возле свидетельницы стенотип, попросил ее поднять правую руку и принести присягу. Как и предвидел Артур, основываясь на неизменно старательных исследованиях Памелы, первые вопросы Мюриэл были поверхностными. Миссис Каррьере в настоящее время была домохозяйкой, до того несколько лет проработана билетной кассиршей в компании «Транснэшнл эйр». Ее муж Мэтью работал терапевтом в округе Гринвуд, у них было четверо детей. Отвечала Женевьева с вымученной тщательностью. Марта хорошо ее натаскала. Клиентка обдумывала вопрос и давала предельно краткий ответ.

Когда Мюриэл упомянула об Эрно, Женевьева подтвердила, что знала его как начальника службы безопасности компании «Транснэшнл эйр» в аэропорту Дюсабль.

— Луиза Ремарди когда-нибудь обсуждала с вами мистера Эрдаи? — спросила Мюриэл.

Артур немедленно запротестовал на том основании, что вопрос предусматривает показания, основанные на слухах. Они с Мюриэл некоторое время пикировались, приводили доводы для протокола, но по федеральной процедуре судье предстояло решать впоследствии, приобщать ли этот ответ к материалам дела. Пока что миссис Каррьере требовалось отвечать, Марта подтвердила это легким кивком. С годами Марта слегка располнела и довела до совершенства свою игру. Приобрела солидный вид и, как заметил Артур, носила обручальное кольцо. Все чем-то щеголяли. Кроме него.

— Да, — ответила Женевьева.

— Обсуждала она когда-нибудь характер своих отношений с мистером Эрдаи?

Женевьева сказала, что не поняла вопроса.

— Она когда-нибудь выражала отрицательное отношение к мистеру Эрдаи?

— Да.

— А бывали случаи, когда она, делая эти замечания, казалась очень взволнованной или расстроенной?

— Думаю, можно сказать так.

В правиле, не допускающем показаний с чужих слов, есть исключение, дозволяющее принимать так называемые взволнованные высказывания. Есть теория, что, когда люди возбуждены, они вряд ли станут говорить преднамеренную неправду. Это исключение, как и многие правила доказывания, существует веками. Не учитывается уровень современных знаний о достоверности того, что говорят люди в условиях стресса. Артур понимал, что на этом основании любые показания Женевьевы Каррьере будут приняты в суде.

— Миссис Каррьере, — сказала Мюриэл, — прошу вас припомнить случай, когда мисс Ремарди была больше всего расстроена, говоря вам о мистере Эрдаи. Помните такой?

— Я помню один случай. Не знаю, была ли она тогда больше всего расстроена, но пребывала в расстройстве.

— Хорошо. Когда происходил этот разговор?

— Месяца за полтора до того, как Луиза была убита.

— Где вы находились?

— Видимо, у кассового окошка в аэропорту Дюсабль. У нас был общий выдвижной ящик-касса. Наши смены совпадали на час. Это время обычно бывало очень спокойным, мы закрывали ящик и много болтали.

— А вы не были очевидицей того, что послужило причиной расстройства мисс Ремарди?

— Если спрашиваете, видела ли я, что произошло, то нет.

— Луиза описала этот случай?

Артур заявил протест против продолжения показаний с чужих слов. Мюриэл догадалась, что он просто пытается прервать ход допроса, так как, даже не взглянув в его сторону, потребовала ответа у миссис Каррьере.

— Луиза сказала, что у нее искали наркотики. Устроили личный обыск.

— Она объяснила, почему обыск ее расстроил?

— Незачем было объяснять. Само собой, неприятно, когда тебя на работе подвергают обыску. Но особенно ее разозлило то, как его проводили. Она рассказывала об этом в довольно грубых выражениях.

— Что именно она говорила?

Женевьева бросила на Мюриэл возмущенный взгляд и позволила себе вздох.

— Луиза сказала, ее ощупывали сквозь одежду, притом очень бесцеремонно. Заметила, что занималась сексом с мужчинами, которые не трогали ее за все эти места.

Судебный секретарь, обязанный по должностной инструкции оставаться безмолвным, как статуя, громко засмеялся. Сидевшие за столом юристы улыбнулись, но выражение лица миссис Каррьере оставалось напряженным.

— Сколько времени прошло после обыска, когда она рассказывала вам о нем?

— Меньше часа. Обыск устроили перед самым концом ее смены, и я как раз приехала.

— Что она говорила об Эрно Эрдаи?

— Опять буквально?

— Пожалуйста.

— Я стараюсь не употреблять этих слов. Они тоже очень колоритны. В газетах их называют вульгарными.

— Справедливо будет сказать, что она выражала ненависть к мистеру Эрдаи?

— Вполне справедливо. Луиза сказала — он знал, что она не имеет никакого отношения к наркотикам, и солгал, чтобы ее обыскали.

Мюриэл как будто опешила. До сих пор казалось, что между нею и свидетельницей существует полное взаимопонимание. Марта сказала, что не разрешала Мюриэл задавать миссис Каррьере по нескольку раз одни и те же вопросы, и Артур поверил ей. Но они явно вели какую-то игру, направленную со стороны Марты на то, чтобы как можно быстрее отпустить клиентку.

Ларри наклонился к Мюриэл и что-то зашептал. Он был одет в рубашку апаш и поплиновую спортивную куртку цвета хаки, сморщенную, как использованный бумажный пакет. Такая небрежность в одежде была характерной для Старчека и многих других детективов, вечно старавшихся пренебрегать условностями юридических процедур. Несмотря на присутствие судебного секретаря, Ларри вел какие-то записи в маленьком, скрепленном спиралью блокноте.

— Луиза сказала, откуда ей было известно, что это мистер Эрдаи солгал, дабы ее подвергли обыску? — спросила Мюриэл.

— Нет.

— Она так предполагала?

Артур запротестовал против показаний миссис Каррьере о предположениях Луизы, и Мюриэл сняла вопрос. Ларри снова поднес ладонь к ее уху под волнистыми черными волосами.

— Объяснила она, чего, по ее мнению, хотел добиться мистер Эрдаи этим обыском?

— Нет.

Мюриэл не сводила твердого взгляда со свидетельницы. При маленьком росте эта сила сосредоточенности иногда делала ее похожей на марионетку.

— Вы впервые слышали, чтобы Луиза говорила о мистере Эрдаи, когда она делала эти отрицательные замечания о нем?

— Нет.

— А в предыдущих разговорах упоминала она об Эрно Эрдаи в какой-нибудь другой его роли, кроме главы службы безопасности в аэропорту Дюсабль?

Женевьева снова подумала перед тем, как ответить «нет».

— Делала раньше Луиза какие-то замечания, говорящие, что она испытывает к нему неприязнь? — спросила Мюриэл.

— Не припоминаю, чтобы она говорила о неприязни к нему до того обыска.

На обычно каменном во время допросов лице Мюриэл отразилось разочарование.

— Она выказывала какие-то положительные чувства к нему?

— Ничего близкого к этому не помню. Нет, — ответила Женевьева.

— Справедливо будет сказать, что общий тон ее отзывов о мистере Эрдаи до того случая был отрицательным?

Артур запротестовал против формы вопроса. Получив от Мюриэл указание отвечать, миссис Каррьере сказала:

— Пожалуй, справедливо.

Мюриэл опустила взгляд на страницы своего блокнота, очевидно, собираясь перейти к другой теме.

— Миссис Каррьере, вы упоминали замечание, которое мисс Ремарди сделала вам относительно своих любовных дел.

Женевьева надула губы, отчего ямочка на подбородке стала заметнее. Ей явно не нравилась неумолимость этого процесса.

— Часто мисс Ремарди обсуждала с вами свою интимную жизнь?

— Часто?

— Она имела склонность рассказывать вам о своих отношениях с мужчинами?

— Показание с чужих слов, — снова заявил Артур. Мюриэл опять сказала, что надеется, протест не будет принят, и попросила секретаря вновь зачитать вопрос.

— Видимо, я слушала такое, чего не следовало, — сказала миссис Каррьере и впервые чуть заметно улыбнулась. — Я вышла замуж в девятнадцать лет.

— Видели вы мисс Ремарди в обществе мужчин?

— Время от времени.

— Теперь, основываясь на вашей тесной дружбе с Луизой Ремарди, ваших многочисленных разговорах с ней и ваших наблюдениях, можете вы предположить, что у Луизы были интимные отношения с Эрно Эрдаи?

Артур пространно запротестовал для протокола, что это неподобающая тема для показания в форме мнения свидетеля. Когда он умолк, Мюриэл снова попросила ответить на ее вопрос.

— Я не думаю, что у них были интимные отношения, — сказала миссис Каррьере. — Эрно я знала. Луиза непременно сказала бы мне, если бы встречалась с мужчиной, которого я знаю.

Мюриэл кивнула, плотно сжав губы, чтобы не выказать торжества. И предложила Артуру приступать к допросу свидетельницы.

Артур чуть помедлил, обдумывая, какое значение могут придать показаниям миссис Каррьере Харлоу или судьи апелляционного суда. Видимо, немалое. Судьи доверяют таким людям, прилежным, порядочным, благодаря которым мир вращается должным образом. В общем он соглашался с оценкой Мартой своего положения: ранен, но не смертельно. Слова миссис Каррьере никак не могли перевесить мнения Харлоу о том, что Эрно можно доверять. Артур напомнил себе, что действовать нужно мягко, не причиняя себе ущерба.

Начал Артур с установления очевидного, попросив Женевьеву признать, что ей нечем подтвердить откровения Луизы о своей личной жизни, и она с готовностью это сделала. Женевьева не могла знать, все ли Луиза рассказывала ей или что-то хранила в секрете. Миссис Каррьере оставалась чопорной, но казалась чуть более благожелательной к Артуру. Возможно, потому, что не он вынудил ее приехать сюда. На последний его вопрос она ответила:

— Рассказывала наверняка не все, потому что я иногда ее осуждала.

Этот ответ дал Артуру возможность попытаться реконструировать другие стороны показаний Эрно.

— Хотя вы и не знаете всех подробностей личной жизни мисс Ремарди, давала она когда-нибудь понять, что встречается с несколькими мужчинами?

Женевьева поджала губы и задумчиво опустила взгляд.

— Нужно кое-что объяснить, чтобы дать правильный ответ, — сказала она, и Артур жестом предложил ей продолжать. — Луиза после развода не особенно хотела иметь дело с мужчинами. Во всяком случае, не завязывала с ними прочных отношений. Иногда ей хотелось общества. Иногда другого. И, честно говоря, когда на нее находило, бывала не особенно разборчива. Или хотя бы благоразумна. И между такими случаями иногда проходило несколько месяцев. Или один день. Она могла увидеться с мужчиной всего однажды. Или несколько раз. Я не могу подобрать нужного слова. Практичность? Пожалуй, когда дело касалось мужчин, она могла быть весьма практичной. Так что да, время от времени я слышала от нее о нескольких мужчинах.

Артур почти не надеялся подвести Женевьеву к признанию возможности, что Луиза преследовала несколько интересов. И ее показание явилось небольшой победой. Он хотел было спросить, знала ли она о свиданиях мисс Ремарди на автостоянке аэропорта, но ответ Женевьевы о практичном подходе Луизы к любовным делам предоставлял ему достаточно простора для такого утверждения.

И он обратился к мнению миссис Каррьере, что между Луизой и Эрно никогда не было романтической связи. Хотя это было слегка подорвано согласием, что Луиза могла кое-что хранить в секрете.

— Из слов мисс Ремарди, — спросил он, — вы сделали вывод, что между нею и Эрно Эрдаи существовала вражда?

— Вражда?

— Позвольте выразиться по-другому. Вы знали, что месяца за полтора до ее смерти она была на него очень сердита?

— Да.

— И что она думала, он выдумал предлог, чтобы причинить ей нечто весьма оскорбительное и физически насильственное?

— Да.

— Что она относила, судя по ее замечанию, к интимным действиям?

Женевьева улыбнулась хитрости Артура и ответила — да.

— И, как вы показали раньше, она не сказала вам, что, по ее мнению, подвигло мистера Эрдаи организовать этот обыск?

Артур сразу же понял, что оплошал. Женевьева, поджав губы, глянула ему в глаза, словно предостерегая.

— Как я уже сказала, Луиза не стала объяснять, чего, по ее мнению, Эрно хотел добиться.

Беспокоясь о том, чего не понял, Артур благосклонно улыбнулся, словно надеялся именно на такой ответ.

— На этом все, — добавил он. На Мюриэл он не смел взглянуть и написал несколько строк в своем блокноте. Будь он на ее месте, нюансы ответа Женевьевы вряд ли дошли бы до него. Но Мюриэл обладала каким-то нечувственным восприятием, каким-то чутким эхолокатором. И Артур нисколько не удивился, когда она попросила секретаря вновь зачитать его вопрос.

— Сказала вам Луиза, почему Эрно Эрдаи организовал обыск? — спросила она потом.

— Нет, она не говорила, чего он, по ее мнению, добивался.

— Я спрашиваю не об этом. Говорила она, что подвигло к такому поступку мистера Эрдаи?

Помолчав, Женевьева ответила — да. Мюриэл повернулась к Старчеку. Тот махнул рукой — велика важность.

— И что же? — спросила Мюриэл.

Миссис Каррьере снова опустила взгляд и вздохнула.

— То, что я сказала Эрно неделей раньше.

— Вы сказали? Давайте вернемся…

Женевьева подняла руку. На ее руке звякнул браслет с брелоками. Среди раскачивающихся миниатюрных фигурок висели четыре золотых профиля. Вероятно, профили ее детей.

— После обыска Луиза злилась на Эрно. И на меня. Потому что я сказала ему кое-что, и она решила, что он из-за этого организовал обыск. Она назвала мне эту причину. В сущности, сочла меня доносчицей.

— И что вы сказали мистеру Эрдаи?

Женевьева снова помедлила.

— Я работала ночью. Обычно это была смена Луизы. И один человек зашел в помещение кассы, хотел увидеть ее.

— Один человек? Он не назвался?

— Нет.

— Можете его описать?

— В каком смысле?

— Как он выглядел? Какой был расы?

— Он был смуглым. Возможно, негром, но не могу сказать с уверенностью. Может быть, латиноамериканцем.

— Возраст?

— Трудно сказать. Не старый, не молодой.

— Сложение?

— Довольно щуплый.

— Хорошо. И незадолго до обыска Луизы Ремарди вы сказали Эрно, что к ней приходил какой-то человек?

— Да.

— С тем человеком у вас был разговор?

— Да. И я передала его Эрно.

— Что же сказал тот человек?

— Этот джентльмен спросил, где Луиза, и просил передать ей, что он видел Фараона.

— Фараона? Как в Египте?

— Мне послышалось так.

Мюриэл, явно недоумевая, снова уставилась на миссис Каррьере.

— Говорил тот человек еще что-нибудь, кроме того, что видел Фараона?

— Сказал, что видел Фараона и у Луизы такое с ним не пройдет.

— А кто был Фараон?

— Я не знала.

Артур увидел, как Мюриэл наклонила голову. Она что-то уловила.

— Теперь вы знаете, кто был Фараон?

— Знаю только то, что сказала мне Луиза.

— Когда состоялся этот разговор?

— На другой день после прихода того человека.

— Расскажите нам, что сказала она и что вы говорили о Фараоне.

— Я сказала, что приходил один человек, сказал, что видел Фараона, и я рассказала об этом Эрно. Она разозлилась на меня. За то, что рассказала ему. И одно повело к другому. Она сказала мне, кто был Фараон.

— Что же она сказала?

Тут Женевьева ответила Мюриэл таким же упорным взглядом. Потом прикрыла рот ладонью и покачала головой.

— Я ничего не скажу, — заявила она, голос ее чуть дрожал, несмотря на решительный тон. — Я знаю только то, что сказала она. Мой адвокат говорит, что это не может быть использовано в суде. И я не понимаю, почему должна отвечать на такие вопросы.

— Не для протокола, — сказала Марта. И жестом пригласила Мюриэл с Артуром в свой кабинет по другую сторону коридора. Кабинет выглядел как библиотека джентльмена в прошлые века: мягкие кожаные диваны и ровные ряды книг с золотым тиснением на корешках. Артур уловил запах сигарного дыма из находившегося рядом кабинета Стерна. На одном из столов стояли семейные фотографии Марты, ее мужа и двоих детей. Было и несколько фотографий ее родителей в прежние годы. Марта в своей одежде, двубортном брючном костюме, казалась Артуру копией молодого Стерна.

— Давайте предположим, — сказала Марта, — что мисс Ремарди вольно обращалась с некоей собственностью авиакомпании.

Марта выражалась сдержанно. «Вольно обращалась» означало «крала».

— С какого рода «некоей собственностью»? — спросила Мюриэл.

— С авиабилетами.

— С билетами?

Вошедший следом за ними Ларри догадался первым.

— И сбывала их через этого Фараона, так?

— Предположительно. «Транснэшнл» безжалостна в преследовании нечестных сотрудников. Ни малейшего снисхождения. Они оскандалились лет десять назад, пытаясь скрыть историю с одним из членов руководства. Один юрист компании, якобы проводивший расследование какой-то кражи, в конце концов исчез с четырьмя миллионами долларов.

— Помню, — сказала Мюриэл.

— В настоящее время это было бы катастрофой для всех. Уголовное преследование, если возможно, и гражданские иски с требованием возмещения украденного. Невзирая на лица. Дети Ремарди живут на пенсию от «Транснэшнл».

— Авиакомпания не привлечет к суду сирот.

— Будь они детьми твоей лучшей подруги, пошла бы ты на такой риск? — Марта протянула к Мюриэл раскрытые короткопалые руки. — Тебе ведь не нужно, чтобы деяния Луизы заносили в протокол?

— Сейчас я скажу «нет», — ответила Мюриэл. — Только не хочу гоняться за твоей клиенткой по горам и долам, чтобы получить правдивый ответ.

Марта кивнула несколько раз, потом повернулась к Артуру. Он был ошеломлен и не знал, что думать. Для начала он напомнил Марте, что разбирается дело о преступлении, за которое назначена смертная казнь. Сказал, что будет, пока возможно, не касаться этого вопроса, но оставляет за собой право вновь затронуть его, если сочтет, что это может существенно помочь Ромми.

— Разумеется, — сказала Марта.

Покончив с этой темой, Марта, Артур и Мюриэл вернулись в зал заседаний, и Марта позвала клиентку в коридор. Возвратясь, Женевьева снова села рядом с секретарем и сказала спасибо обоим юристам. Она все еще казалась расстроенной, держала сумочку на коленях, в руке носовой платок.

Мюриэл как будто не особенно умиротворила благодарность Женевьевы. Она даже пришла в раздражение. Усаживаясь поудобнее, Мюриэл поерзала в кресле. Артур заподозрил, что она считает — Марта связала ей руки этим разговором.

— Вновь для протокола, — сказала Мюриэл. — Человек, фамилии которого вы не знаете, приходил увидеться с Луизой Ремарди в мае девяносто первого года — временные рамки верны?

— Да.

— И этот человек сказал что-то о Фараоне. Вы рассказали об этом Эрно Эрдаи. Луиза Ремарди рассердилась на вас и объяснила, кто такой Фараон и характер ее с ним взаимоотношений. В общих чертах это верно?

— Да.

— Назвала она вам фамилию Фараона?

— Нет.

— Сказала, не прозвище ли это у него?

— Нет.

— Сказала, где Фараон жил или работал?

— Я больше ничего не знаю о нем. Когда Луиза сказала мне, чем они совместно занимались, я не хотела больше слышать ни слова. Честно говоря, мне стало только любопытно, как они выходят сухими из воды. Я никогда не слышала ни о чем подобном, продолжавшемся долгое время. Но решила, что лучше этого не знать.

— А тот человек, который приходил, — Луиза объяснила, как он связан с нею и Фараоном?

— Он познакомил их.

— Понятно. А принимал участие в том предприятии, где были заняты Луиза с Фараоном?

— Луиза сказала, что он хотел получить долю, но не получил.

— Угу, — промычала Мюриэл. Она уже догадалась об этом. Артур мысленно представил себе картину. Третий был посредником. Он познакомил Луизу с Фараоном, который сбывал билеты, и хотел получать свою долю дохода, но не получал.

— Теперь я хочу убедиться, что поняла правильно. Вы понятия не имели, кто такой Фараон и какие у него отношения с мисс Ремарди, пока она не объяснила вам на другой день после появления того человека? Верно или нет?

— Совершенно верно.

— Но если вы не знали о характере отношений мисс Ремарди с Фараоном, почему передали Эрно Эрдаи, что сказал тот человек?

— Потому что Эрно был начальником службы безопасности. — Марта, сидевшая рядом с клиенткой, сделала легкое движение, Женевьева подняла подбородок и взглянула на Мюриэл. — Тот человек высказал угрозы в адрес Луизы.

— Конкретные угрозы? Конкретными действиями?

— Да.

— И чем же он угрожал?

Женевьева опустила взгляд на руки, теперь лежавшие на сумочке.

— Он сказал, что убьет ее.

В глазах у Артура все задергалась, как бывает, если кинопленка выскочит из кадровой рамки. Мюриэл, никогда не приходившая в замешательство, сидела с открытым ртом.

— Это сказал Эрно Эрдаи?

— Человек, который приходил в ту ночь.

Волнуясь, Мюриэл уселась поудобнее, повела плечами, вытянула шею. Потом уставилась на Женевьеву и холодно заговорила:

— Теперь я задам вопрос, миссис Каррьере, и надеюсь, вы ответите, памятуя, что присяга, которую вы приняли, требует от вас говорить полную правду. Вам понятно?

— Да.

— Расскажите все, что говорил вам тот человек, который приходил.

— Он спросил Луизу, я ответила, что ее нет. Он расстроился и сказал что-то вроде: «Передайте ей, я только что видел Фараона, у нее со мной такое не пройдет, и я убью ее, когда найду». Естественно, я испугалась за Луизу. Уходя со смены, я увидела Эрно и подумала, что он, начальник службы безопасности, должен это знать. Поэтому рассказала ему.

Когда прекратилось щелканье стенографа, на котором секретарь записывал ответ, в зале воцарилась полная тишина. Артур осознал важность того, что услышал. Луиза занималась нечистым делом с кем-то по прозвищу Фараон и неким третьим человеком. И этот третий сказал, что убьет ее. Дело приобретало совершенно другую окраску. Существовала шайка преступников, возможно, сговор, не имеющие никакого отношения к Ромми и почти никакого к Эрно. Для Ромми это было хорошей новостью. При множестве подозреваемых никто не мог обладать полной уверенностью, необходимой для того, чтобы казнить Ромми.

Мюриэл тоже явно осмыслила полученный удар. Ее маленькое лицо сильно исказилось. Она могла быть злобной.

— Выходит, этот человек сказал, что убьет Луизу Ремарди, примерно за два месяца до ее гибели, верно?

— Да.

— А после убийства мисс Ремарди присутствующий здесь детектив Старчек допрашивал вас по этому делу. Даже дважды. Помните?

— Да.

— И вы ни разу не сказали ему, что некий человек приходил в аэропорт Дюсабль и грозился убить Луизу?

— Он не спрашивал. И я не думала, что это имело какое-то отношение к ее убийству. Когда я сказала Луизе о его угрозе, она рассмеялась. Была уверена, что это просто болтовня.

— Ну еще бы, — съязвила Мюриэл, — как вы могли подумать, что угроза имеет какое-то отношение к убийству Луизы? Человек говорит, что убьет ее, и она оказывается убита. Какая тут может быть связь?

— Я протестую против этого, — сказала Марта.

— Протестуешь? — переспросила Мюриэл. И ткнула пальцем Ларри. — Выгляни в коридор. Может, там находится человек шесть-семь, желающих сказать, что они убили тех троих.

— И против этого категорически протестую.

— Нужно устроить перерыв, — сказала Мюриэл. — Я так зла, что не могу продолжать.

Голова у нее дергалась, как у заводной игрушки.

Вспыльчивая Марта тут же вышла из себя. Они с Мюриэл условились о двухчасовом допросе. Женевьева может уходить. Женщины с минуту препирались под взглядом Артура. Насколько это касалось Марты, допрос был окончен.

— Ну уж нет, — ответила Мюриэл.

Женевьева, сказала она, слишком важный свидетель, чтобы допрашивать ее в ускоренном порядке. Теперь, когда Мюриэл это знала, ей требовалось время на расследование перед тем, как продолжать.

Артур напряженно думал. Назначенный апелляционным судом срок предъявления доказательств истекал завтра. Мюриэл, само собой, хотела хлопотать о его продлении. Артур, тоже само собой, не хотел, чтобы она в этом преуспела. Если срок не будет продлен, только что полученные сведения заставят апелляционный суд дать ход ходатайству Ромми. Собственно говоря, Кентон Харлоу, в конце концов уполномоченный принимать решение по делу, мог быстро назначить новый суд над Ромми на основании показаний Эрно и Женевьевы. Артур, надеясь привести допрос к окончанию, попытался сыграть роль миротворца.

— Что тебе нужно расследовать? — спросил он Мюриэл.

— Ну, для начала я хотела бы найти какие-то сведения о человеке, который пришел и грозился убить Луизу.

— Что может добавить миссис Каррьере? Она уже дала показания и сказала, что не знает его фамилии.

Судебный секретарь спросил, заносить ли это в протокол, Артур ответил «да», а Мюриэл «нет».

— О Господи, — сказал Артур. — Для протокола: миссис Каррьере, можете ли вы сказать сегодня нам что-то, способное помочь установить личность человека, сказавшего, что убьет мисс Ремарди?

Ему казалось, что он спросил об этом со всей любезностью, но Женевьева устремила на него злобный взгляд.

— Давайте прекратим, — сказала она. — Не могу передать, до чего я расстроена. Мне было очень тяжело.

Женевьева не убирала платка и опустила взгляд, дабы убедиться, что он наготове.

— Может быть, вы ответите на мой вопрос «да» или «нет», — сказал Артур, — и на этом закончим.

Во взгляде Женевьевы, устремленном на Артура, полыхнуло что-то похожее на ненависть. Этот взгляд пронял Артура, и он хлопнул себя по боку.

— Хорошо, — сказал Артур. — Я согласен устроить перерыв.

Тут раздался голос словно ниоткуда:

— Думаю, ей следует ответить на заданный вопрос сейчас. Это сказал Ларри.

Все повернулись к нему. Руки секретаря замерли над клавиатурой стенографа, он не знал, записывать ли это вмешательство полицейского. Мюриэл уставилась на Старчека так гневно, что Артур удивился, как она еще его не ударила.

— Заставь ее ответить, — сказал Ларри Мюриэл.

Они несколько секунд смотрели друг на друга, Артур видел, что это некое испытание верности. Потом Мюриэл смягчилась.

— Хорошо, — сказала Мюриэл. — Отвечайте.

— Я думаю, это все бессмысленно, — сказала Женевьева. — Девочкам уже ничто не поможет. И теперь, после показаний Эрно, ничего не установить наверняка.

— Вы уклоняетесь от ответа, — сказала Мюриэл. — Отвечайте на заданный вопрос. Знаете вы что-нибудь, способное помочь установить личность человека, сказавшего, что убьет Луизу Ремарди?

— Это мой вопрос, — сказал Артур. — Я его снимаю.

Он не понимал, что делает, кроме того, что интуитивно всеми силами противостоит Мюриэл.

— А я его вновь задаю, — сказала она.

— Сейчас не твоя очередь, — возразил Артур. — И мы решили устроить перерыв.

— Давайте закончим, — сказала Мюриэл. По ходу этого краткого эпизода она не сводила взгляда с Женевьевы, казалось, способной только отвечать ей взглядом, несмотря на выступившие слезы.

— Вы не спрашивали, знала ли я его, — сказала она Мюриэл. — Вы спросили, назвался ли он. Нет, не назвался. Но я видела его раньше. В аэропорту. И теперь знаю его фамилию.

Женевьева повернулась к Артуру, и по необычайной серьезности ее больших карих глаз он внезапно понял значение этих предостерегающих взглядов и всю меру своей глупости.

— То был ваш клиент, — проговорила она. — Мистер Гэндолф. Это он сказал, что убьет Луизу.

Часть третья
Решение

25
29 июня 2001 года
Это он

Артуру очень хотелось покинуть контору Стернов в одиночестве, но, пока он ждал лифта, подошли Мюриэл с Ларри. Все трое стояли в неловком молчании перед узорчатыми медными дверцами. В конце концов Мюриэл что-то сказала о подаче в апелляционный суд ходатайства об отказе, но у Артура не было желания отвечать или даже слушать. Подошла первая кабина, и он пропустил их вперед.

Через несколько минут Артур был уже у выхода из здания, где козырек из стекла и стали создавал укрытие от внезапного летнего ливня. Взглянув на небо, он вышел на дождь и, пройдя больше квартала, обнаружил, что промок. Шмыгнул в подъезд другого большого здания, потом через минуту, вновь охваченный беспокойными мыслями, опять пустился в путь по дождю. Ему нужно было вернуться в контору. Рассказать все Памеле. Он чувствовал голод, усталость и позыв справить малую нужду. Однако под струями дождя не мог думать ни о чем, кроме последнего ответа миссис Каррьере. Ваш клиент. Мистер Гэндолф. Он мысленно твердил и твердил эти слова до отвращения, пока не осознал необходимость принять очевидное и найти сухое место. Потом, через несколько минут, отчаянно ускорил шаг, словно в другом месте ее показание могло означать нечто иное.

Ромми теперь уже существовал в его сознании только как невиновный бедняга — а он сам, что еще более важно, как доблестный защитник великого правого дела. Если Ромми виновен, то мир Артура становился мрачным местом, где ему незачем больше жить. Жизнь опять будет только напряженной работой и обязанностями.

В конце концов Артур оказался перед магазином Мортона. Уже дошедший до отчаяния, он вошел, собираясь поискать туалет, но внутри сразу же подумал о Джиллиан, заметив боковым зрением что-то напоминающее ее рыжие волосы. Подойдя к прилавку с косметикой, он не увидел ее. Решил, что ему померещилось, но Джиллиан, задвинув нижние ящики, внезапно встала перед ним во весь рост.

— Артур.

Джиллиан попятилась.

— Это он, — сказал Артур. — Я подумал, тебе следует знать. Мюриэл разболтает всем. Но это он.

— Кто?

— Мой клиент. Ромми. Он виновен.

Джиллиан вышла через дверцу в прилавке. Взяла Артура под локоть, будто заблудившегося ребенка.

— Как это понять — «он виновен»?

Артур описал допрос Женевьевы.

— Я сейчас не способен ни в чем разбираться, — сказал он. — Мозг словно побывал в микроволновке. Где тут у вас туалет?

Джиллиан крикнула другой продавщице, что устраивает перерыв, и повела его, предложив подержать портфель. Сказала, что в подвале находится кафе и она будет ждать его там.

Несколько минут спустя Артур, надеясь успокоиться, стал рассматривать себя в зеркале над раковинами. Пряди мокрых волос липли ко лбу и в ярком свете люминесцентных ламп напоминали чернильные потеки. Плечи серого пиджака почернели от влаги. Неудивительно, что Джиллиан отпрянула, увидев его. Он выглядел вылезшим из канавы бродягой.

Выйдя, Артур позвонил Памеле, кратко объяснил, что дела хуже некуда. Потом спустился по эскалатору в небольшое кафе. Мортон недавно открыл ее в подвале как дополнительный соблазн для покупательниц подольше задерживаться в магазине. Сегодня эта уловка действовала превосходно. Хотя обеденное время давно кончилось, большинство столиков были заняты пережидавшими ливень женщинами, поставившими сумки для покупок на сиденья рядом с собой.

Джиллиан сидела в нескольких футах от входа спиной к нему, докуривая сигарету. Вид ее слегка оттек Артура от потрясения, вызванного миссис Каррьере. Несмотря на усиливающиеся озноб и смятение, Джиллиан по-прежнему пробуждала в нем волнение и желание. Но он не мог отрицать, что она отчасти достигла поставленной цели своим откровением, когда они виделись последний раз. Его преследовало видение одержимой девушки-подростка, прижигающей сигаретами свою плоть. Он зрительно представлял ее, очень бледную, исхудалую, подносящую огонек к чувствительному месту под мышкой. И при этом сохраняющую серьезное выражение лица, несмотря на боль и едкий запах собственной горелой плоти.

Возвратясь теперь, этот образ заставил Артура остановиться. Он знал себя как носителя постоянно неудовлетворенных мечтаний. Но этот вечный юноша таился под обликом мужчины, которым он стал после тридцати лет. Не ребенка и не дурака. Человека, начавшего учиться на своих ошибках, а не повторяющего их до бесконечности. Способного не только обуздывать свои желания, но даже забывать о них. Последние две недели, глядя из кабинета на реку, чтобы отвлечься от работы, он думал о Джиллиан. Да, сердце его переполнялось. Да, он анализировал разговоры с нею, перемешивал их озорными вставками, которые выдумывал благодаря пылкой фантазии. Но потом возникало осознание серьезного риска, и пульс замедлялся. Желания были знакомы ему хорошо, но разочарований он страшился.

Развод причинил ему мучительные страдания. Но женился он на Марии главным образом потому, что она согласилась выйти за него. Она была очень хорошенькой. И полной жизни. А он был темпераментным, страстным. Но за сорок прожитых вместе дней у него ни разу не возникло ощущения, что он ее хоть сколько-то понимает. Он не мог приучить ее закрывать дверь туалета или получать удовольствие от большинства американских блюд. Откуда было знать ему, как трудно объяснить свое поведение женщине, выросшей без телевизора, имевшей смутное представление о Ричарде Никсоне, не говоря уж о Фарра Фосетте или кубике Рубика?

Каждое мгновение несло в себе неожиданность, особенно последнее, когда Мария сказала, что уходит от него к соотечественнику. И надо же — к кровельщику.

— Как можешь ты так просто бросить меня, — спросил он, — разрушить нашу жизнь?

— Это? — ответила с акцентом она. — Это не жизнь.

Тогда ему было тяжело. Но Джиллиан, которой он домогался так одержимо, хоть и весьма глупо, представляла собой гораздо большую опасность, чем Мария. В этом мире у него почти ничего не было. Но существовало его Я — его хрупкая душа. Скомпрометированная женщина, до того нестойкая перед соблазнами, что могла предаться пьянству, преступности, кровосмесительной любви и еще бог весть чему, была непредсказуема, как Сьюзен. Он сказал ей, что не боится ее. Это было впечатляюще и безрассудно. Потом понял, что сказанное не совсем правда. В конце дня, когда он отворачивался от письменного стола к оранжевым бликам на поверхности реки, мысль о Джиллиан приносила холодное понимание того, как любовь может обернуться катастрофой.

Стоя в подвале магазина, Артур продумал все это еще раз. Потом пошел к Джиллиан. Он мог быть только самим собой. То есть стараться не упустить возможность, пусть и самую незначительную, быть с той, о ком мечтал. Перескочить непреодолимое расстояние между мечтой и действительностью. Он считал, что каждый имеет на это право, как на еду, здоровье и крышу над головой.

* * *

Пока Артура не было, Джиллиан выкурила за белым столиком несколько сигарет. Недавно у нее уходило меньше пачки в день, но теперь стало совершенно ясно, что встречи с Артуром потрясают ее. Эти встряски зачастую казались в некотором смысле приятными, но все-таки ей требовалось поддерживать себя никотином. Она бросила курить, будучи студенткой, и начала снова только в Хейзелдене, где лежала в больнице, покуда отвыкала от наркотика. На собраниях анонимных наркоманов^[20] почти все держали между пальцами сигарету. Она понимала, что меняет одну пагубную привычку на другую, почти столь же смертоносную и доставляющую меньше удовольствия. Но таковы были условия повседневной жизни.

Обернувшись, Джиллиан увидела возвращающегося Артура. Ей требовалось сказать ему нечто важное, и она даже не стала ждать, пока он сядет.

— Артур, ты не должен сдаваться.

Он рухнул на стул, и у него отвисла челюсть.

— Я не вправе тебе советовать, — сказала Джиллиан. — Но все же позволь. Ты проделал много хорошей работы. Если нашелся один неожиданный свидетель, могут найтись и другие.

Дожидаясь Артура, она беспокоилась за него. После того, как побывала у него дома, узнала Сьюзен, после его любовного рассказа об отце, она желала, чтобы Артуру сиял некий чудесный свет. Он этого определенно заслуживал. Проигрыш дела Гэндолфа явился бы для него незаслуженным ударом.

Все работавшие в уголовных судах знали, что подсудимые обычно заслуживают своего наказания. Однако пока Джиллиан непрерывно курила, стряхивая пепел в маленькую пепельницу из фольги, к ней постепенно и спокойно пришло понимание, что она хочет освобождения Ромми Гэндолфа. Хочет, чтобы ее приговор ему, как и многие другие приговоры того периода, был признан ошибочным. И отменен. До нее сегодня наконец дошло, что она приравнивает новую жизнь для Ромми к собственному возрождению. И полагается на Артура, этот образец честности, как на своего странствующего рыцаря. Потому что Артур такой. Надежный. Благородный. Может, самым поразительным было то, что она не хотела его отпускать. Не считала, что ей нужно объяснять свои мотивы, но была решительно настроена вернуть ему бодрость духа.

— Проблема, — сказал Артур, — заключается в том, что я верю Женевьеве. Она никак не хотела этого говорить.

— Ты верил и Эрно. Думаешь, он лгал?

Эта мысль как будто не приходила ему в голову.

— Артур, тебе нужно время. Чтобы поговорить со своим клиентом. И с Эрдаи.

— Да.

— Не сдавайся.

Джиллиан сжала его руки. Улыбнулась ему, и Артур по-детски обрадовался ее ободрению. Потом обхватил себя руками за плечи. Сказал, что до смерти замерз и ему нужно поехать домой переодеться. Поверить этому было нетрудно — его холодные руки напоминали мрамор.

— Извини, Артур, но, глядя на тебя, я сомневаюсь, что ты сможешь сосредоточиться на дороге. Я не слишком надоедлива?

— Пожалуй, нет. Я возьму такси.

— Вряд ли найдешь его при таком дожде. Где твоя машина? Я сяду за руль. Я немного практиковалась в вождении на микроавтобусе Даффи. И у меня скоро обеденный перерыв.

Артур как будто плохо соображал. Джиллиан позвонила по внутреннему телефону Ральфу, своему начальнику, и тот сказал, что отпускает ее. Он считал, что из-за ливня покупательниц почти не будет.

— Поехали, Артур, — сказала она. — Беспокойство о своей прекрасной машине в моих руках будет отвлекать тебя от проблем.

Машина Артура находилась на стоянке в половине квартала от магазина, это расстояние они прошли по сводчатым галереям между зданиями. Стоянка располагалась под одним из новых небоскребов, выезд с нее вел на Лоуэлл-Ривер, дорогу, проходившую под Ривер-драйв. Приезжие не понимали значения этой дороги. Джиллиан, проведшая десять лет вдали, в этом смысле мало чем от них отличалась. Лоуэлл-Ривер построили, чтобы убрать грузовики с улиц Сентер-Сити, открыть им доступ к погрузочным платформам больших зданий. Этой цели она служила хорошо, но проезжая часть была ужасной, окружение сюрреалистическим. Там круглые сутки горели желтые фонари, и бездомные уже давно облюбовали эти места. Мятые картонные ящики и грязные пружинные матрацы, где они спали, были составлены в нишах между бетонными опорами, поддерживающими Ривер-драйв. Дождевая вода просачивалась сквозь швы дорожного покрытия наверху, грязные люди в обносках слонялись между столбами, походили они в лучшем случае на существ из «Отверженных» или «Адских врат».

В машине Артур продолжал думать о сегодняшней катастрофе.

— Ты настроена мстительно? — спросил он.

— Нет, Артур, — ответила не без горячности Джиллиан. — Никоим образом.

— Правда? Я полагал, ты будешь озлоблена после разноса в газетах.

— С твоей стороны было смело рассказать мне обо всем. Честно говоря, Артур, я даже думала, что ты больше не захочешь меня видеть.

Джиллиан вела машину с неуверенностью пожилой женщины, судорожно дергая руль и притормаживая. На блестящее дорожное покрытие смотрела неотрывно, словно на минное поле. Однако когда они выехали на свет, позволила себе взгляд в сторону. Артур в своем душевном состоянии не сразу понял, что она намекает на свой рассказ о брате во время их последнего разговора.

— Скорее наоборот, — сказал он. — Я думал, уж не оскорбил ли тебя тем, что сказал, когда ты вылезла из машины.

— Артур, я уверена, что тут ты был прав. Возможно, я пыталась откорректировать твое высокое мнение обо мне.

— Ты устраиваешь все так, чтобы отталкивать от себя мужчин, — сказал он. — Понимаешь это, не так ли?

Джиллиан на секунду заметила, как крепко сжимает руль.

— Это я уже слышала, — сказала она. — Это не означает, что мои предостережения не действуют. Скорее наоборот.

— Да, — сказал он. — Я слышал все твои предостережения. Но я никогда не считал тебя безупречной. Только привлекательной.

— Привлекательной? В каком смысле?

Джиллиан ощутила на себе его пристальный взгляд. Они приближались к его дому, и последние слова Артура звучали отрывисто. Он был явно раздражен тем, что она поставила его в затруднительное положение. Но ответил:

— Джиллиан, я думаю, ты очень умная и красивая, как всегда думали и все остальные. Не притворяйся, будто не знаешь, на какие мысли наводишь.

— Ты говоришь о сексуальной привлекательности? — сказала она.

Положение за рулем, казалось, допускало грубость. Или, может, срабатывало ее инстинктивное стремление держать всех на расстоянии. Но она считала, что у нее есть резон.

— Ты говоришь так, будто возмущаешься этим. Это факт жизни, разве нет?

Артур указал на старый кирпичный трехквартирный дом, и Джиллиан с чувством облегчения подъехала к бровке тротуара. Потом повернулась к нему.

— Но это источник жизни, разве не так? Секс?

Лицо Артура мучительно скривилось. Джиллиан видела, что он сожалеет обо всем. Об этом разговоре. О других своих словах, из-за которых нарывался на ее грубость.

— Собственно, — спросил он, — что такого, если я скажу «да»? Ты хочешь свести это к основам? Конечно, я хочу заняться любовью с тобой. В конце концов. Ты очень привлекательная женщина. Я мужчина. Тут и душа, и инстинкт. Я не думаю, что это произойдет сегодня, или завтра, или в ближайшем будущем. Я хочу узнать тебя. Хочу, чтобы ты узнала меня. Очень хочу, чтобы ты узнала меня и я понравился тебе настолько, чтобы ты захотела этого. Можешь высмеять меня, Джиллиан.

Он открыл дверцу машины, но она удержала его.

— Артур, я не смеюсь. У меня есть причина.

— То есть?

— Как ты выразился? «Сильное увлечение»? Ты гоняешься за своими мысленными образами. Очень давними. Артур, ты не видишь меня такой, какая я есть.

— Может быть, я вижу тебя отчетливее, чем ты сама.

— Артур, ты очень многого обо мне не знаешь.

Она оглядела улицу, над которой нависали толстые ветви больших старых вязов. Дождь почти перестал. На губах у нее было слово «героин», но мотив рассказа этой истории сразу вызвал бы подозрение. Был бы воспринят, подобно откровению о Карле. Как еще один предупредительный выстрел, чтобы держать Артура на расстоянии.

— Очень многого, — повторила Джиллиан. — И меня это пугает.

— Почему?

— Ты неизбежно будешь разочарован. Я буду чувствовать себя мерзавкой, а ты будешь расстроен больше, чем представляешь себе.

— Ну что ж, это будет моей проблемой, — сказал Артур. И раскрыл дверцу шире. — Послушай, мне надоел этот разговор.

Надоело выслушивать от тебя, чего хотеть. Ты вправе сказать «нет». Я слышал это раньше и все-таки не бросился с моста. Так что скажи раз и навсегда «нет», и покончим с этим. Только перестань меня дразнить.

— Не хочу говорить «нет», — ответила она.

От этих слов у нее похолодело сердце. Артур тоже выглядел ошеломленным. Джиллиан смотрела в ветровое стекло, покрытое дождевыми каплями. Испуганная и смущенная, она, не зная, что сказать, спросила, доволен ли он своей машиной.

— Очень, — ответил Артур. — Пошли наверх. Я дам тебе журнал и стакан чего-нибудь холодного, пока буду переодеваться.

Артур, видимо, по отцовскому примеру, летом держал шторы окон на южную сторону опущенными. В полутемной квартире пахло пылью и кухонными запахами, въевшимися в обои и штукатурку. Подобно Джиллиан он был взволнован их разговором. Нервозно ходил по комнате и включал в каждом из окон кондиционеры. Спросил, чего она хочет выпить, и тут же поправился:

— Я говорю о прохладительных напитках. Только не знаю, что есть в холодильнике.

Артур взглянул на Джиллиан, и она сказала, что обойдется.

— Ладно, — сказал он. — Я быстро.

Потом, молча взглянув на нее, скрылся в спальне и прикрыл дверь.

Джиллиан постояла в гостиной несколько минут одна. Из спальни доносилось постукивание выдвижных ящиков, пока Артур торопливо раздевался. Наконец повернулась к окну и подняла штору. Сквозь тучи неожиданно проглянуло солнце. «Артур Рейвен, — подумала она. — Кто мог представить?» Но все-таки ее пронизала дрожь наслаждения. Вот почему имеет смысл вставать по утрам. Потому что жизнь до сих пор может преподносить неожиданности. Джиллиан подошла к двери спальни и громко постучала.

— Артур, можно войти?

Он чуть приоткрыл дверь и выглянул. Попросил ее повторить, и она повторила.

— Зачем? — спросил он.

Джиллиан посмотрела на него.

— О, пожалуйста, — сказал он. — Хочешь доказать мне, что нечего тут устраивать спектакль?

Возможно, Артур был прав. Она действовала вроде совершенно бездумно, что в прошлые годы не раз доводило ее до беды. Но она была вправе утверждать, что такая связь не выносит дневного света. Спальня с закрытыми окнами была единственным местом, где можно отпустить поводья.

— Артур, не ломайся. Сомневаюсь, что у меня хватит смелости поступить так снова.

Джиллиан перешагнула через порог и поцеловала его. Поцелуй был сухим, холодным, невпечатляющим даже для первой попытки. Но покончил со всеми сомнениями. Когда Артур отступил от нее, на нем были только мокрые носки.

— Артур, как это должно происходить?

Он печально посмотрел на нее.

— Медленно.

Он снова поцеловал ее, гораздо лучше, чем в первый раз. Взял за руку и подвел к кровати. Шторы он задернул полностью, в комнате стало почти темно. И сказал ей, не решаясь на нее смотреть:

— Раздевайся. А потом посидим рядом. Просто посидим.

Джиллиан разделась спиной к нему. Сложила одежду, положила на стул, села снова, потом почувствовала, как сетка кровати прогнулась от веса Артура. Его толстое бедро касалось ее бока. Джиллиан опустила взгляд, чуть ли не против воли, и увидела, что он уже возбудился. Она чувствовала в нем нежность и нетерпение. И не могла догадаться, что возьмет верх. Видимо, если бы дала волю воображению, она ждала бы, что он набросится на нее. Но она ничего не ждала. Это было прыжком в неизвестность.

Поначалу ничего не происходило. Дневной свет словно смягчал доносившиеся снаружи звуки. Дождь кончился, защебетали птицы на деревьях, вдалеке рычал автобус.

Через несколько минут Джиллиан ощутила на бедре его пальцы. Касался он ее неспешно. Коснулся колена. Легонько коснулся спины и плеч. Шеи. Как и обещал, действовал медленно. Когда коснулся грудей, соски отвердели. Потом он стал целовать в плечи, в груди. После недолгого поцелуя в губы стал опускаться ниже. Раздвинул ей колени, и вскоре рот его оказался между ее ног. Он долго водил вокруг языком, потом сунул его внутрь.

Джиллиан на миг открыла глаза и увидела блестящую кожу на макушке Артура Рейвена. Несколько редеющих волосинок стояло торчком, словно петушиный гребень, и ей пришлось подавить желание засмеяться. Секунду-другую она боролась со смехом, браня себя, хотя тут не было слов. Только желание настоящего секса. Только стремление ощущать, как постепенно приближается кульминация. Несколько раз выгибала спину и стонала все неудержимее, пока он не вошел в нее и она всецело предалась наслаждению. «Это жизнь», — подумала она. Ощущения, которых Джиллиан так давно не испытывала, представляли собой реку, питающую русло, именуемое жизнью. Серебристые волны мчали ее, и она уже не помнила о встречных движениях, но теперь они были слиты, голова ее билась о его плечо, ноги были сцеплены за его спиной, а тело словно само собой двигалось в полном ладу с его ритмом.

Потом Артур раздернул шторы, чтобы впустить в комнату свет. Джиллиан закрыла рукой глаза, но чувствовала, как он, стоя рядом, разглядывает ее.

— Ты очень красива.

— Артур, я из тех женщин, которые в одежде выглядят лучше.

Джиллиан провела немало часов, оценивая себя, и знала, что он видит. Она была веснушчатой и до того бледной, что ее голени казались голубыми, длинноногой и плоскогрудой.

Артур тоже был не совсем таким, как выглядел в одежде. Он сутулился, однако проводил в одиночестве много времени, качая мышцы. Своей округлостью он в значительной мере был обязан выступающей колесом грудной клетке. У него были узкие бедра, тонкие ноги и красивые, сильные руки. И таких волосатых мужчин Джиллиан еще не видела. Без одежды он казался проворным, быстрым. Сейчас его мужской орган светился среди темных зарослей как лампочка. Он был таким же, как и сам Артур. Потолще, чем у некоторых, но не длинным. Артур стоял у кровати, разглядывая Джиллиан, она протянула руку, потом подалась к нему и взяла пенис в рот. Некоторое время он увеличивался в размерах.

— Рано еще, — сказал Артур.

Но Джиллиан не собиралась прекращать. Она ласкала его орган с медлительной нежностью, такой же, какую проявлял Артур. Дождавшись, когда эрекция стала полной, она стала водить пенисом, словно волшебной палочкой, по своему лицу: глазам, щекам, губам. Потом снова приняла Артура в себя. На сей раз, повалясь рядом с ней, он заснул.

Джиллиан нашла в изножье кровати покрывало, укрылась им и стала глядеть на старую матовую люстру пятидесятых годов, вспоминая свои ощущения. И не замечала, что Артур проснулся, пока он не обратился к ней:

— В Библии верно сказано.

— В Библии? Артур, неужели ты об этом думаешь?

— Да.

Джиллиан закрыла глаза. Было бы ужасно, если бы в эту минуту начались воздыхания или проповедь.

— Я думаю о той фразе. «Он познал ее».

— Это перевод с греческого.

— Да? Она верная. Разве не так?

— Артур, ты знаешь меня?

— Да, кое-что знаю. Кое-что существенное.

Джиллиан отвергла это утверждение как бессмысленное. Никто не знал ее. Она сама не знала себя.

— Что ты знаешь обо мне?

— Знаю, что ты страдала всю жизнь, как и я. Знаю, что тебе надоело жить одной. Это правда?

— Понятия не имею, — ответила Джиллиан.

— Ты хочешь уважения, на которое имеешь право, — сказал он. — Оно тебе необходимо.

Джиллиан села. Этот разговор вызывал у нее беспокойство.

— Не думай. — И поцеловала его. — Можешь еще?

— У меня громадные возможности, — ответил Артур. — Целая жизнь.

— Я хочу еще.

На сей раз ей было гораздо лучше. Ощущение мощно пронизывало ее всю при каждом его движении. Она стонала, вскрикивала, и наконец ее поглотила чудесная волна блаженства. Серийный оргазм, достойный измерения по шкале Рихтера. На пике его она затряслась, будто гнездо на вершине дерева. Без дыхания, без ощущения времени, не желая позволять ему прекращаться, и позволила только потому, что иначе бы потеряла сознание.

Потом Джиллиан пошла в маленький туалет. Отголоски удовольствия вызывали в ногах такую дрожь, что Джиллиан боялась упасть. «Он такой простой человек», — подумала она, оглядываясь вокруг. Шикарная машина и туалет, как в снимаемой квартире. Раковина стояла на никелированных ножках. Давным-давно кто-то надел чехол с оборочками на бачок унитаза и приладил обитую плюшем крышку на сиденье. Джиллиан села на нее, снова вспоминая то удовольствие. На сей раз, покончив с воспоминаниями, она заплакала. Она была потрясена чувством, которое бушевало внутри, и рвущейся из горла фразой.

Джиллиан завыла. Прижала обе ладони ко рту, но остановиться не могла. Вскоре Артур услышал ее, несколько раз постучался в дверь и в конце концов вошел без разрешения. Все еще голая, она сидела, подняв на него взгляд.

— Я неимоверно хотела этого, — сказала ему, как говорила себе, Джиллиан.

Она сама не представляла, чего именно «этого», но только не животной страсти. Утешения от минутного удовольствия в некоем отвратительном мире? Уважения, как сказал Артур? Или просто сближения, любовного сближения? Неистовство этого безымянного желания, скрытого, словно археологическое сокровище, ошеломляло ее. О, как она этого хотела!

Она сидела, плача обо всем в мире, повторяя снова и снова, что неимоверно хотела этого. Артур опустился на колени на холодный кафель и обнял ее, приговаривая: «Ты уже получила это, получила».

26
28 июня 2001 года
Умный

— О Господи! — Едва медные дверцы лифта сошлись, соединив резной лиственный узор и оставив по ту сторону Артура Рейвена, Мюриэл положила ладонь на грудь Ларри и прижалась узким плечом к его руке. — Когда ты догадался?

— Раньше Артура. — Ларри сочувственно покачал головой. Артур по-прежнему вызывал у него симпатию, особенно теперь, после того, как они дали ему пинка в зад. Наверху, в коридоре конторы Стернов, где воздух между ними троими был хрупким, как стекло, Артур выглядел так, словно вот-вот потеряет сознание. Словно под тяжестью портфеля упадет на пол. — Бедняга так побледнел и раскис, я даже подумал, не вызвать ли «скорую». Куда он теперь?

— Может быть, в Редьярд, ввести в курс своего клиента, или в окружную больницу с той же целью к Эрно, если тот еще жив. Я слышала, ему стало хуже.

Ларри отпустил саркастическое замечание по поводу здоровья Эрно, потом спросил, зачем он вообще понадобился, неужели у Артура не было иной линии защиты в суде? Мюриэл пожала плечами. Сейчас ее, видимо, гораздо больше интересовало, как Старчек догадался, что Луизе угрожал Ромми.

— Я все время задавался вопросом: что на уме у этой женщины? — сказал Ларри. — Женевьева добрая душа. Обычно у людей лучше средних существуют благородные причины, чтобы скрывать правду. Я понял ее так: она считает, что Луиза мертва, тут уж ничего не поделаешь, значит, нужно сделать все возможное для ее дочерей. А это означает сокрытие правды не только потому, что «Транснэшнл» может лишить их пенсии, но и чтобы сберечь доброе имя Луизы. Если сказать, что ей угрожал Ромми, то нужно объяснить почему. Теперь об этих билетах узнает весь мир, в том числе и дочери Луизы Ремарди.

Они вышли из лифта в вестибюль, там было светлее. Мюриэл загорела, глаза ее сияли. Ларри видел, что они светятся победой. В счастливые минуты, с легкой душой Мюриэл бывала самой привлекательной на свете женщиной. И теперь она была счастлива, особенно с ним.

— Ларри, ты молодчина.

Она лучезарно улыбнулась ему, обнажив маленькую щель между передними зубами. Это заявление тронуло его, что вызвало сильную досаду. Может, если бы они с Мюриэл поженились десять лет назад, то теперь грызлись бы, как половина супружеских пар. Но ему хотелось всегда недосягаемого, и после Атланты он постепенно смирялся с тем, что никогда не сможет выбросить Мюриэл из сердца.

Мысли Ларри о Мюриэл неизменно связывались с представлением о судьбе. Она твердо верила, что существует некий План, в котором ей уготована роль. В ее обществе он всегда находился под властью этого убеждения. С утратой Мюриэл ощутимее всего была утрата веры, что его ждут великие дела.

Дождь лил как из ведра, но Мюриэл все-таки удалось остановить такси. Ларри оставил свои вещи у нее в кабинете и сел в машину рядом с ней. По пути она спросила его, кому из журналистов сообщить о произошедшем. У нее до сих пор находилось время для теленовостей. Позвонила по сотовому телефону Стенли Розенбергу на пятый канал. Потом Дубинскому в «Трибюн»:

— Стюарт? Сегодня у меня есть заголовок для завтрашнего материала: «Свидетельница: Гэндолф сказал, что убьет одну из жертв бойни Четвертого июля».

Ларри чувствовал себя менее оживленным. Возможно, близость Мюриэл сказывалась на его настроении. Но во время допроса Женевьевы он отбросил много вопросов, которые теперь не давали ему покоя. Прежде всего нужно было быть ослом, чтобы не выйти на кравшую билеты кассиршу. Потом он вспомнил, что сбило его с толку.

— Знаешь, — сказал он Мюриэл, как только та закончила разговор с Дубинским, — я просматривал свои записи разговора с Эрно в октябре девяносто первого года раз, наверное, сто. Двести. И когда я спросил его, откуда деньги у Луизы, он поднял тему краденых билетов и сказал, что у них несколько лет не было никаких проблем.

— Может, он не знал о ее делах. То, что Женевьева услышала от Шланга — «я видел Фараона и убью ее», — Эрно мог понять так, будто Луиза завязывает.

— С Ромми? Кроме того, зачем Эрно было устраивать Луизе обыск, если он не знал о билетах?

Мюриэл на радостях не хотелось об этом думать, но Ларри упорствовал.

— Да, и вот еще что. В своих записях я обнаружил — Эрно сказал мне, что нам следует вызвать Женевьеву на заседание большого следственного жюри.

— Полагая, что она даст показания против Ромми?

— Видимо. Но почему так уклончиво? Почему не сказать напрямик: Женевьева может подтвердить, что Шланг угрожал Луизе, — вместо того чтобы разыгрывать дурачка?

Когда они вылезли из такси, дождь лил вовсю. Мюриэл накрыла голову портфелем; из-под каблуков летели мелкие брызги, когда она взбегала по гранитным ступеням прокуратуры округа Киндл. Здание построили сто лет назад из красного кирпича в том же стиле, что и мрачные фабричные постройки той эпохи. Даже в хорошую погоду свет внутри него был желтоватым. Мюриэл была в этом здании царственной особой. Охранники у металлодетекторов почтительно приветствовали ее. Пока она шла через вестибюль, к ней на каждом шагу кто-то обращался. Двое следователей, которые допрашивали девятилетнего в связи с убийством ребенка, бросились за ней, прося разрешения заключить сделку. Она не разрешила и перешла к более приятным задачам, называя по меньшей мере дюжину людей по имени. Она была естественной в такого рода агитации за свою кандидатуру. Казалось, что ей в самом деле интересно, как чувствует себя бабушка после вправления вывиха головки бедра или как успевает третьеклассник в новой школе. Только те, кто хорошо знал ее, могли видеть, что тут одностороннее движение, что она почти ничего не рассказывает о себе.

Ларри обогнал ее и ждал у лифтов, все еще ломая голову над поведением Эрно.

— Давай рассмотрим такой вариант, — сказал он Мюриэл, когда они оказались в кабине вдвоем. — Эрно узнает о Шланге и Луизе от Женевьевы. Шланг — воришка, и, как Эрно сказал мне, билеты красть в аэропорту выгоднее всего. Луиза — билетная кассирша. Поэтому он поручает обыскать ее под надуманным предлогом.

— Так.

— Но билетов у нее не оказывается. Поэтому он делает вывод, что этот дурачок просто молол языком. А через полтора месяца ее убивают. И он теперь не может сказать: я знаю, в чем тут дело.

— Потому что совершил ошибку. Пришлось бы признать, что он нарушил правила, устроил обыск, не имея на то оснований. И не потрудился сообщить полицейским о Шланге. Действующий от имени сирот адвокат выжал бы из Эрно и авиакомпании большие деньги, а начальство обвинило бы его в бездеятельности.

— Но потом его красавец племянник попадается, и Эрно задумывается, потому что искренне хочет спасти Коллинза. Не знаю, кто из них обнаружил, что камея у Шланга. Коллинз ли сказал Эрно, или он сам как-то разнюхал и сообщил Коллинзу, но так или иначе Эрно сообщает мне обрывочные сведения, чтобы не замараться самому. «Съезди, поговори с Коллинзом. И кстати, отправь повестку Женевьеве». Вроде бы все сходится, не так ли?

Они вошли в большую приемную прокурора и первого заместителя. Мюриэл остановилась у стола одной из секретарш, чтобы взять сообщения и большую пачку писем. В кабинете она закрыла дверь и попросила Старчека повторить все снова.

— То, что говорил нам тогда Эрно, было правдой, — заключил Ларри. — А сейчас он разозлился, потому что помог нам и тем не менее умирает в тюрьме.

Мюриэл, поджав губы, обдумала услышанное.

— Отлично, — сказала она. — Давай сюда герольдов. И нескольких свидетелей.

— Зачем?

— Я хочу сказать во всеуслышание. — Она высоко подняла руку и положила ему на плечо. — Ты был прав. Во всяком случае, почти. Ты прав. — Ее темные глаза сверкали как бриллианты. — Ты всегда прав, Ларри. — Слегка икнув, она опустила руку. — Ты прав, — повторила она и бросила на стол почту. — Доволен?

Услышав этот вопрос, он понял, что не совсем.

— Меня беспокоит кое-что относительно сбыта билетов. Тутанхамон или как его? Фараон.

— При чем здесь он? — спросила Мюриэл.

— Не знаю. Но хочу быть первым, кто напомнит ему о старых временах. Если Фараон близкий друг Шланга, он может даже отрицать все, что нам сообщила Женевьева, особенно если Артур доберется до него раньше меня и объяснит, что говорить.

— Ну, давай найдем его.

— Насколько я понимаю, Фараон — прозвище главы шайки, верно?

Мюриэл тоже так думала.

— Я свяжусь с ребятами из группы расследования гангстерских преступлений, — сказал Ларри. — Они помогали мне выяснить, была ли у Эрно связь с «Гангстерами-изгоями».

Мюриэл села на край своего стола, обдумывая все сказанное. Потом изумленно потрясла головой.

— Парень, ты принимал таблетки для развития ума.

— Ну да, — сказал он, — если я такой умный, что ж не подумал о колесах на чемоданах? Идя по аэропорту, всякий раз об этом думаю.

Мюриэл засмеялась этой шутке. На ней поверх платья без рукавов была курточка, и она сняла ее. Летом температура в здании редко опускалась ниже двадцати пяти градусов по Цельсию, даже когда кондиционеры работали на полную мощность. Кожа на ее плечах шелушилась. Когда она снова посмотрела на Ларри, вид у нее был уже куда более спокойный.

— Нет, Ларри, ты умный, — негромко сказала она и сделала паузу. — В Атланте ты буквально поколебал мой мир.

Об Атланте они не говорили — ни на обратном пути, ни потом. И сейчас Ларри не хотелось говорить об этом. В крайнем случае он решил сослаться на то, что выпил лишку. И с облегчением услышал, что Мюриэл имеет в виду другой эпизод.

— Знак равенства, который ты поставил между Родом и Толмиджем. У меня это несколько дней не шло из головы.

— Я вышел за рамки.

— Да, — сказала Мюриэл. — Конечно, вышел. Но я недоумевала, с какой стати ты сказал это мне? Словно бы проходил мимо и бросил: «Плохи твои дела». В чем дело, Ларри?

— Не знаю, Мюриэл. Наверное, думал, что был прав.

— Ну а какая тебе от этого польза? Или мне, если на то пошло?

Ему внезапно захотелось скорчиться от стыда.

— Извини, Мюриэл. Право же, мне следовало помалкивать.

Мюриэл явно хотела не этого ответа. Она неотрывно смотрела на него, и в ее глазах появилось нечто похожее на печаль — выражение, появлявшееся в них нечасто.

— Господи, Ларри, — негромко произнесла она, — когда ты стал таким умным?

— Просто я знаю тебя, Мюриэл. Я не знаю многого. Но знаю тебя.

— Пожалуй, знаешь.

В Атланте была минута, когда ему показалось, что ей этого хочется так же сильно, как ему. Теперь ее взгляд снова навел его на эту мысль. К чему это могло бы привести? Ни к чему хорошему. Из шкафа в углу он достал оставленные вещи: портфель и свидетельство своих потрясающих способностей предвидеть погоду — складной зонтик величиной с полицейскую дубинку. Показал его ей.

— Не такой умный, как ты думаешь, — сказал он.

Мюриэл села за стол, чтобы приняться за работу, и решительно покачала головой, выражая несогласие.

27
29 июня 2001 года
Враг

— Ромми это объяснит, — сказала Памела, когда Артур в шесть часов утра посадил ее в машину для очередной поездки в Редьярд. Она убеждала себя в этом всю ночь, но Артур подозревал, что так до конца и не убедила. После девяти месяцев работы в большом городе у Памелы начал прорезаться скептицизм. Оппоненты лгали ей. Судьи выносили несправедливые решения. Он даже слышал от нее несколько уничтожающих замечаний о мужчинах.

Однако сегодня Артуру не хотелось спорить ни с кем. Он сидел за рулем, но сердце его парило. В его постели только что спала рыжеволосая красавица, женщина с изящными плечами и золотистыми веснушками на спине. Он, Артур Рейвен, выбился из сил, занимаясь любовью с женщиной, которую желал. Желал так долго, что она стала символом желания. Он говорил с Памелой о деле, однако мысли его возвращались к Джиллиан, и ему приходилось прилагать усилия, чтобы смех не вырвался из груди.

Да, она отбывала срок заключения. Дух его резвился на узком плато с глубокими ущельями по обеим сторонам. После нескольких месяцев напряженной работы обнаружилось, что Ромми виновен. И время от времени ему приходило на ум мрачное марево позора над Джиллиан. В эти минуты он вспоминал ее предостережение, что вскоре она его разочарует. Но потом, чуть ли не вопреки своей природе, позволял себе вновь погрузиться в какую-то сентиментальную радость.

В тюрьме, как обычно, им пришлось ждать. Артур позвонил на работу, и помощник зачитал ему ходатайство, которое Мюриэл отправила утром в апелляционный суд с просьбой запретить дальнейшее разбирательство по делу Гэндолфа. Приложила к нему расшифровки записи обоих допросов, Эрно и Женевьевы, и отметила, что спор ведется не об Эрдаи, а о Ромми. Прокуратура не обязана устанавливать, то ли Эрно злобный шутник, находящий мрачное удовлетворение в том, чтобы спутать перед смертью все карты, то ли он искренне заблуждается. Суду требуется только выяснить, есть ли реальные основания полагать, что у Ромми Гэндолфа не было раньше благоприятной возможности опротестовать выдвинутые против него обвинения. Показания Женевьевы, явно вынужденные, служат лишь дополнительным подтверждением вины Гэндолфа. Таким образом, продолжать этот процесс не имеет смысла.

Поскольку Мюриэл обращалась в апелляционный суд, а не к Харлоу, она вполне могла бы озаглавить свою бумагу «Ходатайство о предотвращении дальнейших решений, принимаемых чутким судьей» и выбрала нужную инстанцию. Судьи этого суда будут отстаивать свою юрисдикцию в непрерывных сражениях с Кентоном Харлоу. Артуру с Памелой требовалось немедленно составлять ответ. Выходным предстояло быть напряженными, особенно если у Ромми не найдется никакого ответа Женевьеве.

Когда дело Гэндолфа стало громким, служащие тюрьмы начали реагировать на частые приезды Артура с Памелой по-разному. Большинство их, отождествляющее себя с полицией, встречало адвокатов холодно. Так, начальник тюрьмы поначалу не разрешал им приехать в этот день, ссылаясь на постоянную нехватку персонала, и смягчился лишь после того, как Артур позвонил главному советнику управления исправительных учреждений. Однако в тюремной иерархии находились и более сочувствующие. Они давно поняли, что не все заключенные такие уж плохие, среди них встречаются даже невиновные. Некоторые охранники, ежедневно общаясь с Ромми в течение десяти лет, прониклись к нему симпатией. Кое-кто из них даже намекал Артуру, что нелепо думать, будто Ромми мог совершить убийство. В караульном помещении Артур поймал косой взгляд дежурной женщины-лейтенанта, особенно приветливой в течение всех прошедших недель. Видимо, она сочла себя обманутой после того, как видела газетные заголовки в течение последних суток. И ощутил прилив стыда за то, что не оправдал надежд как ее, так и многих других.

Ромми должен был знать, почему адвокаты приехали так внезапно. Заключенные без конца смотрят телевизор, и тюремные слухи, главный источник новостей о внешнем мире, распространяются со скоростью информации в Интернете. Ромми, бродивший с цепями на руках и ногах по свою сторону стеклянной перегородки в комнате свиданий, выглядел исхудалым, но оживленным.

— Привет, привет, как дела? — Он спросил Памелу, привезла ли она подвенечное платье. Это был их примерно десятый приезд, но для обоих оставалось неясным, делал ли Ромми предложение всерьез. — Как поживаете?

Ромми воспринял их визит как дружеский. Собственно говоря, он привык к посетителям. Здесь часто бывал со своими приспешниками преподобный доктор Блайт. Артур мог бы следить за его приездами по тому постоянству, с которым Блайт сурово говорил с ним о его клиенте.

— У нас возникло препятствие, — сказал Артур, потом догадался, что Ромми может не понять этого слова. И, не объясняя, спросил напрямик, помнит ли он Женевьеву Каррьере из аэропорта.

— Она черная?

— Белая.

— Полненькая такая?

— Да.

— И носит золотой крест с маленьким сапфиром?

Артур припомнил камень, лишь когда Ромми сказал о нем. Глаз вора был безупречным. Следующий вопрос он задал, чувствуя, как сжимается горло.

— Вы говорили когда-нибудь ей, что хотите убить Луизу Ремарди?

— Она так говорит?

— Да.

Ромми наморщил лоб и задумался, словно об этом часами не вели речь в тюремном корпусе.

— Вроде бы не говорил ей такого. Н-нет.

И продолжал покачивать головой с нарастающей уверенностью. Когда Артур глянул на Памелу, державшую между ними телефонную трубку, ее вытянутое лицо как будто слегка оживилось.

— Нет, — сказал Ромми. — Вроде бы я говорил так только с тем малым. А его уже много лет никто не видел.

— Как говорили?

— Ну, что убью ее и все такое. Ту женщину.

— Вы говорили это?

— Да, но сказал же, тот малый исчез. Еще до того, как полицейские меня загребли, он подсел. Видать, за что-то серьезное. Собутыльники его говорили, что ему никогда не выйти. Только я не видел его здесь. Наверно, сидит в федеральной тюрьме или умер.

— О каком малом мы говорим?

— Он брал авиабилеты у той женщины.

Артур опустил взгляд на свой блокнот. Он имел привычку потирать сохранившиеся на голове участки волос, словно не мог дождаться, когда волосы вылезут. Поймал себя, что снова принялся за это. Они с Памелой разговаривали с Ромми множество раз и никогда не слышали об авиабилетах. Когда Артур начинал работу в фирме, Раймонд Хорген сказал ему: «Запомните, клиент не только свой злейший враг, но и ваш».

— Вы говорите о Фараоне? — спросил Артур.

Ромми широко заулыбался:

— Вот-вот. Он так называл себя. Никак не мог вспомнить его прозвище.

Памела спросила, не помнит ли Ромми фамилию Фараона.

— Может, знал и фамилию, но помню только Фаро.

Он произнес только первые четыре звука. Памела бегло улыбнулась.

— А как вы познакомились с ним? — спросил Артур.

— Точно не помню. Я давно знал его. Вроде бы он у меня кое-что покупал. Я долгое время его не видел. Потом вдруг натыкаюсь на него в одном клубе. Я сбывал кое-что. И на тебе — он там. Я даже не помню его имени, но он меня узнает. Мы отметили встречу. Он нашел для себя совсем новое дело. Как оно называется? — наморщил лоб Ромми.

— Кражи, — сказал Артур. Стоявшая рядом Памела отпрянула, бросив холодный взгляд, но это его не тронуло.

Положение ухудшалось с каждой минутой. Ромми давно научился потакать собеседнику, а не спорить с ним. И дружелюбно подхихикнул своему адвокату.

— Нет, я знал это слово. У него было место, где он мог сбывать краденые билеты и никогда не влипнуть. Толкал их через какую-то компанию. И спросил, не знаю ли я кого, кто мог бы добывать для него билеты, навар будет для нас обоих. Вот так эта женщина и вошла в то дело.

— Луиза? Напомните, как вы познакомились с ней, — сказал Артур. И бросил искоса предостерегающий взгляд на Памелу. Он не хотел, чтобы Памела помогала Ромми выпутываться из прежней лжи.

— Она брала у меня кое-что.

— Кое-что? Имеете в виду краденое?

— Краденое? — переспросил Ромми. — Я никогда не спрашивал ни у кого, чем они занимаются. Могу ли зашибить доллар — вот и все, что я хотел знать.

— Но Луиза покупала у вас?

— Кое-что по мелочи. Там был один экспедитор. Мы с ним принесли кое-что на продажу. Помню, она взяла приемник. Вот так мы и познакомились с ней. Она всегда любила поговорить. Среди ночи у нее работы было мало. Пришлось бы со стенами разговаривать, если бы не я. Другая, как там вы назвали ее…

— Женевьева?

— Она все читала книжки, если не было самолетов. Я с ней почти не разговаривал. Честно говоря, она небось даже не знала моего имени. Должно быть, говорит, что знала, потому что тот полицейский нажал на нее, как и на меня. Правда?

Ромми воззрился на Артура, чтобы увидеть, как тот воспринял это объяснение, которое наверняка придумали накануне вечером другие заключенные. Артур предложил ему продолжать.

— В общем, так. Как-то ночью я спросил эту женщину, Лизу. Сказал, что знаю малого, который купит у нее лишние билеты.

Поначалу она вроде не заинтересовалась, но я не отставал — Фараон говорил, что навар будет хороший, — и наконец она говорит, что встретится с этим малым, чтобы отказаться напрочь. Они сидели у Гаса, а я ходил под окном. Не мог войти, потому что Гас был там. Лиза вроде бы все больше качала головой, но, видно, Фараон уговорил ее, потому что через неделю она дает мне приличную пачку денег за то, что свел их, и все такое.

Потом все вроде затихло. И как-то я встречаю в аэропорту Фараона, оказывается, он и эта женщина, Лиза, уже месяца два работают на пару. А мне ничего не достается. Фараон говорит, я думал, она тебе наверняка что-то отстегивает. Тогда я сказал ему, что убью ее, как только увижу. За то, что обходит меня. Это не по правилам, совсем не по правилам. И она сама это понимает, только не хочет признавать. Мы пошумели немного, но в конце концов она дает мне свое ожерелье, чтобы я успокоился.

— Камею?

— Вот-вот. Говорит, чтобы я его никому не показывал, боится, что, если в аэропорту пойдут разговоры, она потеряет работу. Сказала, это ожерелье самая дорогая для нее штука, потому что там внутри фотографии ее детей, и я могу не сомневаться, что она отдаст мне деньги. Только так и не отдала.

— И потому вы убили ее, — сказал Артур.

Ромми откинулся на спинку стула. Нахмурился. Артуру показалось, что совершенно непроизвольно.

— Теперь вы тоже так думаете? Снюхались с полицейскими?

— Ромми, вы не ответили на мой вопрос. Я спросил, вы ли убили Луизу?

— Нет, черт возьми. Я не такой, чтобы кого-то убивать. Просто немного пошумел, потому что она осрамила меня перед Фараоном, и все такое.

Гэндолф пускал в ход все примитивные уловки, какими пользовался на протяжении всей своей бестолковой жизни, добиваясь, чтобы ему верили. Криво улыбался, махал тонкой рукой, но в конце концов под неотрывным взглядом Артура снова принял робкий, растерянный вид. Продолжая внимательно изучать своего клиента, словно расшифровывая некий код, Артур внезапно подумал о Джиллиан. Не столько о ее просьбе сохранять надежду, сколько о счастье любить эту женщину. И ему почему-то показалось, что защита всех Ромми на свете от выпавших на их долю невзгод неразрывна с этим счастьем. Эти люди были близки ему. Ведь если бы не отец, он вполне мог бы стать Ромми. Сьюзен была Ромми. Планета была полна бедолаг, неспособных защищаться от ударов судьбы. Закон лучше всего служил своей цели, когда обеспечивал им достойное обращение. И любовь, и цель жизни были ему необходимы. Получив наконец то и другое, он не знал, сможет ли никогда их не утратить.

И так же отчаянно, как хотел любви, он хотел сейчас поверить Ромми. Но не мог. У Ромми был мотив убить Луизу. Он сказал, что убьет. А потом, схваченный с ее камеей в кармане, признался в убийстве. Все это не могло быть совпадением.

Покуда Артур размышлял, Памела наблюдала за ним, словно нуждаясь в его разрешении питать надежду. Он слегка кивнул, давая понять, какого держится мнения. Ее ответный взгляд был ошеломленным, но покорным. И тут она сама задала их клиенту нужный вопрос:

— Ромми, почему вы не рассказывали нам ничего этого? Мы разговаривали с вами об этом деле уж и не знаю, сколько раз.

— Вы не спрашивали. Тем адвокатам, которые спрашивали, я рассказывал.

Ромми всегда находил что сказать, когда вера в его полную бесхитростность улетучивалась. Точнее, когда обнаруживалось, что это очередная маска. Хотя индекс его интеллектуальности был ниже семидесяти пяти, хитрить он умел. Ему с самого начала было ясно, какое впечатление правда о Луизе произведет на Памелу с Артуром. Как подействует на их вдохновенное стремление заниматься его делом. Он видел, что происходило, когда рассказывал о том, что помог Луизе сбывать краденые билеты. Как оказался обойденным и пообещал ее убить. Артур с самого начала решил не нарушать его привилегию против самообвинения напоминанием о прошлых адвокатах. Новый адвокат, новая история. Но теперь было совершенно ясно, почему его адвокат на суде прибегнул к защите ссылкой на невменяемость, почему их предшественники не оспаривали виновность Ромми. Основываясь на прошлом опыте, Гэндолф без труда читал, что написано на лицах его нынешних адвокатов.

— Я никого не убивал, — повторил он. — Я не такой.

Потом, видимо, даже ему стала ясна бессмысленность этих протестов. Он ссутулил плечи и отвел взгляд.

— Но это не значит, что меня не казнят, так ведь?

Артур был намерен исполнять свой долг и сражаться. Напомнить апелляционному суду о признании Эрно и медлительности Женевьевы с показанием об угрозе Гэндолфа. Однако показания Эрно нечем было подкрепить, а свидетельство Женевьевы совпадало с известными фактами. Честность этого свидетельства подкреплялась нежеланием его давать. И хуже всего было то, что Артур знал — Женевьева сказала правду.

— Нет, — ответил Артур. — Не значит.

— Да, — сказал Ромми, — я понял это, потому что ночью опять видел тот сон.

— Какой? — спросила Памела.

— Будто за мной приходят. Будто настало время казни. Когда только попал в коридор смертников, я видел этот сон каждую ночь. Клянусь, просыпаешься в таком поту, что самому противен свой запах. Иногда я думаю, что меня и казнить не придется, сам отброшу копыта. Все мы, «желтые», только об этом и говорим. Если какой-то малый плачет ночью, значит, видит этот сон. Нельзя так обращаться с человеком, вынуждать его слушать такое. Если меня выпустят отсюда, — сказал Ромми, — я уже никогда не буду нормальным.

Ни Памела, ни Артур не нашли что ему ответить.

— Знаете, при мне много раз приходили за людьми. Дня за два до казни тебя переводят вниз, в камеру, где приводят в исполнение приговор. Забирают, пока у тебя еще есть какая-то надежда, чтобы ты не сопротивлялся и не шумел. Последний, кого забирали, Руфус Трайон, сидел в соседней камере. Он не давался. Сказал, что убьет кого-нибудь раньше, чем выйдет. Его здорово отделали. И все равно, говорят, он досадил им под конец. Съел последний обед и выблевал все на себя — видно, сломали ему какие-то кости, когда связывали. Но тут уж это никакого значения не имеет, так ведь? Как думаете, лучше, чтобы тебя волокли, или идти не противясь?

Памела была красной как рак. В конце концов она нашла какие-то слова утешения и сказала, что лучше вообще не проделывать этого пути.

Понимавший шутки Ромми улыбнулся, обнажив зубы.

— Оно, конечно, лучше, но все равно, хочешь не хочешь, думаешь об этом. На нервы действует. Как я позволю себя убить? Большей частью думаю, что войду в ту камеру с поднятой головой. Я не сделал ничего такого, за что нужно казнить. Крал кое-что, но ведь за это не казнят, правда? Только меня один черт ждет казнь.

Памела, забыв о профессиональном достоинстве, выпалила невыполнимое обещание:

— Нет, не ждет.

— Ладно вам, я привык. Должен же человек когда-то привыкнуть, если знаешь, что тебя убьют. Думаешь, что пойдешь в ту камеру и кто-то убьет тебя. Что это твой последний путь, последнее, что ты увидишь. Тут ничего не поделать. Когда-то это должно случиться. Представлю себе, как иду туда, и меня начинает всего трясти. — Ромми ссутулил плечи и на глазах у адвокатов сосредоточился на этом ужасе. — Вы делаете все, что делаете, но я до сих пор здесь. Для меня ничего не изменилось.

Обычно недовольство у Ромми было смутным даже для него самого чувством, но тут он вдруг нашел, на кого его обратить. Несомненно, под влиянием преподобного доктора Блайта. Но благодаря этому он обрел редкую смелость посмотреть сквозь стекло прямо в глаза Артуру.

— Я невиновен, начальник, — сказал он. — Я никого не убивал.

28
5 июля 2001 года
Секреты фараона

Вечер в кабинете. Мюриэл за своим широким столом разбирала бумаги, дожидавшиеся ее весь день. В те редкие вечера, когда они с Толмиджем оба бывали дома, она складывала в портфель проекты обвинительных актов, почту и памятные записки. После ужина, лежа в постели, перечитывала их, иногда спрашивала совета у мужа. Тем временем орал телевизор, овчарка с котом соперничали за место на покрывалах. Никогда не говоривший тихо, Толмидж разглагольствовал, как за границей, таким голосом, что от него дрожали стены. Он до сих пор не взял в толк, что не нужно докрикиваться до находящихся за океаном государств.

Мюриэл предпочитала одиночество и тишину своего кабинета после шести часов. Покончив с делами, она появится где-нибудь на сборе средств для поддержки какого-то политика или дела, сделав тем самым вклад в свою избирательную кампанию. О точном месте своего назначения Мюриэл вспоминала только уходя, когда брала папку, оставленную помощницей за дверью.

Сейчас Мюриэл сосредоточилась на ответах на свой меморандум, распространенный в конце прошлой недели. Там были предложения по экспериментальной программе исправительного воспитания лиц, впервые совершивших преступления в связи с наркотиками. Председательствующий судья отписался робкими комментариями, не желая брать на себя никакой ответственности. Однословное примечание Неда Холси гласило: «Сроки?» Он беспокоился о политических последствиях разрешения сбытчикам наркотиков — мелким — вернуться на улицу в год выборов. Однако Мюриэл не хотела сдаваться. Консультации и профессиональное обучение гораздо дешевле судов и тюрем, она будет стоять на своем, подняв тему экономии за счет уменьшения налоговых платежей. К тому же эта инициатива поможет опередить Блайта и его сторонников в общинах расовых меньшинств. Более того, это будет правильным. Дети, у которых хватает хитрости и энергии продавать наркотики, могут найти место в мире законности, если их к тому подтолкнуть.

«Мне надоело использовать уголовное правосудие для исправления оплошностей других», — написала Мюриэл в ответ Неду. Под другими она имела в виду школы, систему социального обслуживания населения, экономическую систему, однако Нед не нуждался в лекциях. Тем не менее она узнавала голос, звучащий в ее записке, — он принадлежал ее отцу. Том Уинн скончался больше двенадцати лет назад, но она часто ловила себя на том, что произносит его популистские премудрости, притом с большим удовольствием. Выступления в зале суда, как ни наслаждалась она ими, уже уходили в прошлое. Собственно говоря, Эрно Эрдаи мог оказаться последним, кому она устраивала перекрестный допрос. Ей хотелось воздействовать сразу на много жизней. А жестокая правда обвинения заключалась в том, что ты редко значительно улучшаешь кому-то жизнь. Ты останавливаешь кровотечение. Прекращаешь боль. Но не выходишь из этого здания вечерами, ожидая увидеть посаженные тобой деревья.

Раздался телефонный звонок. Мюриэл подумала, что звонит Толмидж, однако на определителе номера был номер сотового телефона Ларри.

— Ты совсем заработался, — сказала она.

— Это ты заработалась. Я дома. Но мне сейчас кое-что пришло в голову. И я решил, что застану тебя на месте. Звоню, чтобы наябедничать на себя.

— Ларри, ты был плохим?

— Я был идиотом. Не меня ли ты назвала на днях очень умным?

— Насколько я помню, да.

— Пожалуй, тебе следует взять свои слова обратно, — сказал Старчек.

Мюриэл подумала, не начинается ли этот разговор с того места, где прекратился прежний. Она никогда не считала себя склонной к самоанализу. Всю жизнь она была поглощена бытием в окружающем мире, делала все возможное, чтобы забывать о себе. Однако после возвращения из Атланты она проводила много времени, держа руку на своем пульсе. И одним из главных вопросов, всплывавших из глубины сознания по нескольку раз на дню, был о том, что происходит с Ларри и с нею. Когда Ларри по пути в Атланту сказал ей, что она довольствуется малым в своем браке, для нее это не явилось новостью. Интуитивно или нет, она это понимала. Чего она не улавливала, так это повторяющегося характера своих ошибок. Она выходила замуж за кумиров, неизменно зная, что по ночам будет ощущать пальцами ног глиняные ступни. Потребовалось бы еще какое-то время, может быть, век-другой, чтобы понять, зачем ей это было нужно.

В настоящее время Ларри представлял собой загадку. Она была довольна, что заставила его сказать, почему он решил раскрыть ей глаза на ее собственную персону. Мстил или предлагал какую-то альтернативу? Было ясно, что Ларри не знает сам, и тем лучше, потому что ни то, ни другое не доставило бы ей радости.

Слушая его теперь, Мюриэл поняла, что Ларри звонит не по личным мотивам.

— Сегодня утром я отправился к Роки Мэдхефи в группу расследования гангстерских преступлений, — сказал он, — объяснил ему, что мне нужно найти типа по кличке Фараон, и вдруг меня осенило. Помнишь, ты говорила мне, чтобы я отыскал парня, в которого Эрно стрелял четыре года назад?

— Конечно.

— Так, фамилию его помнишь?

Подумав, Мюриэл ответила:

— Коул.

— А имя?

Его она вспомнить не смогла.

— Фа-ро, — сказал Ларри.

До нее быстро дошло, и первая реакция была скептической. Она почему-то думала, что «Фаро» произносится как «Фарго».

— Так вот, есть хороший способ выяснить, тот ли это человек, — сказал Ларри. — Вернее, может быть, есть. Вот что мне только что пришло на ум.

Для слушаний под председательством Харлоу они с Ларри собрали целый портфель документов, стоявший теперь за спиной Мюриэл. Среди них была фотокопия записной книжки, которую эксперт обнаружил в сумочке Луизы в «Рае» десять лет назад. Мюриэл собиралась спросить Эрно, почему там нет его фамилии, но отказалась от этой мысли. Артур мог возразить, что женщина не станет звонить домой женатому любовнику. Мюриэл поставила телефон на ковер сбоку от себя и, говоря с Ларри, перебирала документы, пока не нашла эту фотокопию.

— Никакого Фаро Коула, — сказала Мюриэл.

В трубке слышалось потрескивание его сотового телефона.

— Смотрела на «эф»? — спросил наконец Ларри.

Нет, она не смотрела. «Фаро» там было написано ручкой четким почерком Луизы прямо как по линейке. «Коул» было добавлено впоследствии карандашом.

— Черт, — произнес Ларри.

— Погоди, — сказала Мюриэл. И попыталась разобраться в этом сама. — Эрно стрелял в сообщника Луизы спустя шесть лет? Это совпадение? Или мы знаем, что между ним и Эрдаи существовала какая-то связь?

— Когда Эрно арестовали в баре Айка после выстрела, — заговорил Ларри, — Эрно утверждал, что Коул угрожал ему пистолетом, потому что Эрдаи допрашивал его из-за каких-то махинаций с билетами. Очевидно, имелось в виду жульничество, которым Фаро занимался с Луизой и Шлангом, так ведь?

Ларри целый день думал об этом, и Мюриэл было за ним не угнаться. Она спросила, как он пришел к такому выводу.

— На прошлой неделе мы установили, что Эрдаи, видимо, догадался, чем занимаются эти трое. Потому и приказал обыскать Луизу. И Женевьева сказала, что назвала Эрно имя Фаро. Видимо, Эрдаи нашел его.

— А почему Фаро так разозлился на Эрно шесть лет спустя, что угрожал ему пистолетом?

— Точно не знаю, но все полицейские, бывшие на месте преступления, показали, что Фаро кричал: Эрно испортил ему жизнь. Должно быть, как-то прикрыл его дело. Это совсем в духе Эрно, так ведь? Хоть Луиза и погибла, он оставался начальником службы безопасности. Я так и подумал в тот день. Эрдаи хотел, чтобы преступники получили по заслугам. Он просто не способен был признаться, что мог бы спасти жизнь Луизы.

— Так хорошие это новости или плохие?

— Господи, — сказал Ларри, — они должны быть хорошими. Замечательными. Помнишь, как подскочил Эрно, когда ты спросила его о том выстреле? Не хотел касаться этой темы. Потому что знал — Фаро мог бы рассказать, какую чушь он нес на свидетельском месте. Этот человек представит тебе киноверсию истории, которую мы на прошлой неделе слышали от Женевьевы: «Шланг — гнусный убийца». В ярких тонах.

Мюриэл обдумала услышанное. Ларри говорил дело.

— Единственная загвоздка, — сказал он, — в том, что я целую неделю сбивался с ног, разыскивая Фаро. Он как сквозь землю провалился.

Из того, что он выяснил, получалось, что Фаро Коул появился здесь в девяностом году, когда получал водительские права. У него имелся адрес и телефон, но год спустя он исчез. Потом вернулся в девяносто шестом году, стал жить в другой квартире. После того, как выписался из больницы в девяносто седьмом году после ранения, скрылся снова.

Ларри сделал десятки телефонных звонков, ездил по обоим прежним адресам Фаро с Дэном Липранзером, но в дополнение к тому, что было уже известно, узнал только, что он был ростом шесть футов три дюйма, весил двести двадцать фунтов и родился в шестьдесят пятом году. Все документы вроде отчетов о кредитных операциях или местах работы, которые собирали его домовладельцы и телефонная компания, были давно уничтожены, в архивах штата сохранилась только дата выдачи ему водительских прав. Арестов Фаро Коула здесь или где бы то ни было, по данным ФБР, зарегистрировано не было. Для торговца краденым это было странно, но Ларри позвонил в несколько участков — и там никто не знал его имени. В отчаянии Ларри даже позвонил осведомительнице в службе социального обеспечения, которая сообщала ему время от времени, выплачивался ли налог с зарплаты по такому-то регистрационному номеру где-либо в стране. В настоящее время Фаро Коул, видимо, был безработным, или умершим, или жил под другим именем.

— Насколько я понимаю, — сказал Ларри, — против человека, который размахивал пистолетом в баре, выдвинули бы несколько обвинений, но когда Фаро обливался кровью на полу, об этом никто не подумал. Казалось, ему скорее потребуется сотрудник похоронного бюро, чем медицинская помощь. В общем, ни фотографий, ни отпечатков пальцев нет. Мне удалось найти только пистолет Фаро и рубашку, которую сняли с него в хирургической палате, они все еще хранятся в отделе вещественных доказательств. Я подумал, что, если отправить пистолет Мо Дикермену, возможно, он сможет снять с него отпечатки. Может быть, по ним мы найдем Фаро под другим именем.

Дикермен был главным дактилоскопистом. Лучшего, чем он, в стране не существовало. Мюриэл понравилась эта мысль.

— И если ты готова заплатить из бюджета прокуратуры, — сказал Ларри, — можно провести анализ ДНК по крови на рубашке. Посмотреть, числится ли он в КСИ.

Так сокращенно называется Комбинированная система индексов ДНК, но пять тысяч долларов можно было истратить впустую. Однако Ларри хотел испробовать все возможности, и Мюриэл не возражала.

— Доволен? — спросила она, как на прошлой неделе. И Ларри снова заколебался.

— Мне все равно чего-то недостает.

— Думаю, Ларри, тебе недостает меня.

Мюриэл нашла эту фразу смешной, но положила трубку, не став слушать, засмеется ли и он.

29
Июль 2001 года
Вместе

В свободное от работы время они всегда бывали вместе. Для Джиллиан, презиравшей склонность держаться скопом еще в школе, такая жизнь была в новинку. Артур оставался в конторе, пока она не заканчивала работу, и заезжал за ней в восемь или девять часов. Продукты обычно она покупала в отделе деликатесов в магазине Мортона и стояла с полной сумкой, когда седан Артура подкатывал к бровке. В его квартире они занимались любовью, ели и снова предавались любви. Почти все ночи она спала там и возвращалась в свое жилище у Даффи на несколько часов, когда Артур уезжал на работу.

В ее прежних отношениях с мужчинами не было всепоглощающей физической страсти. Теперь Артур и горячность секса весь день оставались на периферии ее сознания. Зачастую какая-то случайная ассоциация, которую она даже не могла назвать, вызывала приятное пульсирование в грудях и ягодицах. Казалось, они с Артуром застряли в блаженной долине ощущений. Крепкий пенис Артура словно бы представлял собой некое обособленное, загадочное существо. Подлинная жизнь начиналась здесь. Это был сырой подвал бытия, темные, таинственные цокольные комнаты. Если она или Артур раньше спускались туда, то могли иметь представление, как время от времени подниматься. Теперь они, казалось, обессилели в этом средоточии наслаждения.

— Я наркоманка, — сказала как-то вечером Джиллиан и тут же онемела от своей бездумной фразы. Существовало множество мыслей, которые она старалась отогнать.

Инертность обоих усиливалась нежеланием Джиллиан выносить их связь за пределы Артуровой спальни. Ей казалось, что их отношения разрушатся, если они начнут смешиваться с остальными, войдут в контекст истории, станут претерпевать пересуды и сплетни. То, что существует между ними, исчезнет при свете дня, словно некие чары.

Артур, напротив, был бы рад увидеть на первых страницах газет объявление о том, что он посвятил свою жизнь Джиллиан, и часто огорчался ее нежеланием отправляться куда-то вместе. Бывать в гостях у его друзей по школе и колледжу, несмотря на заверения, что те будут понимающими и неболтливыми. Общались они только с сестрой Артура. Каждый вторник вместе ездили во Франц-центр. Сьюзен делали укол, и они отправлялись на квартиру. По пути Артур рассказывал о событиях дня, будто не замечая, что сестра его не слушает. Когда проезжали мимо уличных фонарей, она оглядывалась на заднее сиденье, словно проверяя, там ли Джиллиан.

В квартире события неизменно разворачивались так же, как в их первый проведенный вместе вечер. Джиллиан оставалась, в сущности, посторонней, пока Артур с сестрой стряпали, потом Сьюзен садилась с тарелкой к телевизору. С Джиллиан она заговаривала редко. Но когда это происходило, на первый план выступала собранная Сьюзен. Сосредоточенная, связно мыслящая личность, астероид в поясе космической пыли. Она никогда не проявляла перед Джиллиан своего безумия.

Однажды Артуру потребовалось сменить в подвале выключатель. Сьюзен подошла к сидевшей на кухонном табурете гостье за очередной сигаретой. Теперь она доверила Джиллиан поднести пламя зажигалки и сделала первую затяжку так сильно, словно надеялась сразу превратить всю сигарету в пепел.

— Я не понимаю вас, — сказала Сьюзен. И, защищенная голубоватой завесой табачного дыма, устремила на Джиллиан взгляд красивых зеленых глаз.

— Вот как?

— Я постоянно меняю мнение. Вы Нестроптивая или Нормальная?

Джиллиан была ошеломлена. Не тем, что предполагала Сьюзен, а услышанным от нее собственным словом, которым она в Олдерсоне называла пассажиров грохочущих мимо тюрьмы поездов. Для нее они были Нормальными не в силу какого-то внутреннего превосходства, а потому, что были избавлены от клейма заключения. Сьюзен наверняка подобным образом рассматривала так называемых психически здоровых.

— Стараюсь быть Нормальной, — ответила Джиллиан. — Иногда представляется, что так оно и есть. Особенно когда я с Артуром. Но все же не уверена.

На этом разговор прекратился, однако спустя несколько дней Артур вечером взволнованно позвал Джиллиан. Она нашла его во второй спальне, там было темно, свет шел только от экрана портативного служебного компьютера, который он привозил домой каждый вечер.

— Сьюзен прислала тебе письмо по электронной почте!

Джиллиан осторожно подошла к экрану. И, начав читать, медленно опустилась на колено Артура.

* * *

Артур, предоставь письмо Джиллиан. НЕ ЧИТАЙ. Оно не для тебя.

* * *

Привет, Джиллиан!

Пожалуйста, не волнуйтесь особенно из-за этого. Я трудилась над письмом три дня, Валери мне немного помогала. Обычно я не могу написать больше, чем фразу-другую. В день выдается не так уж много минут, когда я способна удерживать слова в памяти настолько, чтобы записать их, особенно когда они о себе. Я либо не могу вспомнить слово, обозначающее чувство, либо мое чувство исчезает, когда вспомню его.

Большую часть времени мысли у меня обрывочны. Нормальные, видимо, не понимают этого, но для меня обычное состояние, когда образы в голове возникают и исчезают, словно языки пламени над горящим поленом.

* * *

Но я хорошо провожу дни, и у меня есть кое-что, чего я ни за что не смогла бы высказать вам лицом к лицу. Разговоры даются мне очень трудно. Я не могу касаться сразу всего. Один только взгляд в глаза может оказаться сбивающим с толку, шутка или улыбка тем более. Вопросы. Нового выражения достаточно, чтобы отвлечь меня на несколько минут. Для меня лучше так.

* * *

Что я собиралась сказать?

* * *

Вы мне симпатичны. Думаю, вы это знаете. Вы не смотрите на меня свысока. Вы побывали в каких-то скверных местах — я это чувствую. Но чем чаще я вижу вас, тем больше сознаю, что мы не одинаковы, хоть и жалею об этом. Очень хочется думать, что смогу вернуться к обычной жизни, как это сделали вы. Хочу, чтобы вы знали, как я стараюсь. Думаю, Нормальным кажется, что я просто хочу сдаться. Но требуется много сил, чтобы оставаться собой. Я пугаюсь всякий раз, когда вижу или слышу радио. Хожу по улице, постоянно говоря себе: «Не слушай, не слушай». И вид людей с наушниками в автобусе способен уничтожить меня. Я слышу только голоса, голоса, которые слышать не хочу, всякий раз, когда вижу эти накладки на чьих-то ушах. Даже сейчас, печатая эти слова, я буквально ощущаю, как из-под клавиш исходит электричество, и нет никакой возможности отключить уверенность, что в центре Сети находится некто вроде Великого Оза и готовится взять надо мной власть. Все мои силы уходят на сопротивление. Мне нравятся люди в фильмах, которые я помню с детства, где есть кораблекрушение, громадные волны. И спасшиеся отчаянно плывут, держась за спасательный круг или обломок, чтобы не утонуть.

* * *

Я вижу, что вы тоже стараетесь каждый день. Продолжайте стараться. Продолжайте. Мне будет труднее, если я увижу, что кто-то вроде вас сдался. Вы делаете Артура счастливым. Мне легче, когда он счастлив. У меня пропадает чувство, что я испортила ему жизнь. Пожалуйста, делайте все возможное, чтобы он был счастлив. Не только ради меня. Ради него. Он заслуживает счастья. Было бы ужасно, не будь вас с ним. Так лучше для всех троих.

Ваша подруга

Сьюзен.

* * *

Джиллиан была подавлена. Это походило на получение письма от заложника, которого, ты знаешь, никогда не освободят. Когда она позволила Артуру прочесть написанное на экране, он, как можно было предвидеть, расплакался. В сообщениях, которые он получал, редко бывало больше двадцати слов, написанных в минуты здравомыслия. Но он не столько завидовал, сколько был тронут заботой сестры о нем и, на взгляд Джиллиан, внезапно испуган.

— О чем она беспокоится? — спросил Артур.

Джиллиан не ответила. Но ощутила приближение чего-то мрачного. Даже такой вечно надеющийся человек, как Артур, должен был задуматься об опасности, очевидной для сумасшедшей.

В ту ночь их любовный акт был по-прежнему ласковым, но каким-то приземленным. Потом, когда Джиллиан потянулась к туалетному столику за сигаретой, Артур задал вопрос, который оба не решались произносить вслух:

— Как думаешь, что станется с нами?

Тут Джиллиан высказала свое мнение, и, как ей ни хотелось, чтобы все было по-другому, ее взгляды не изменились.

— Артур, я думаю, ты пойдешь дальше. Может, основываясь на том, что узнал о себе со мной, найдешь женщину своего возраста. Женишься. Заведешь детей. Будешь жить своей жизнью.

Джиллиан потрясло то, как полно она представила развязку. Артур, естественно, был ошеломлен и, приподнявшись на локте, пристально посмотрел на нее.

— Не притворяйся, Артур, будто не понимаешь. Для тебя это будет гораздо лучше на другой стадии.

— На какой?

— Будь тебе двадцать пять или пятьдесят пять, разница в возрасте могла бы значить меньше. Но тебе нужно иметь детей, Артур. Не хочешь? Большинство людей хочет.

— А ты?

— Поздно уже, Артур.

Это явилось самой тяжелой бедой заключения: тюрьма отняла последние годы ее детородного возраста. Однако она примирилась с этой мыслью, как и со многими утратами.

— Почему поздно? Мы говорим о биологии? На свете полно детей, которым нужно, чтобы их кто-то любил.

При Джиллиан Артур часто становился порывистым. В прежние годы, когда они были едва знакомы, она за ним такого не замечала. Но теперь Артур Рейвен зачастую бывал вдохновенным. Могут ли люди разниться друг с другом больше, чем находящаяся в униженном положении, раздавленная жизнью фаталистка и те, кто твердо настроился строить свою жизнь в соответствии с громадной идеей? Его идеей была она. О, она заставляла себя не принимать этого, закрывать лицо ладонями и запрещать ему быть оживленным в своем обществе. Это было слишком чудесно, в этом было слишком много того, чего, видимо, у нее уже больше не будет. Артур пока что не видел ее подлинной. И когда она пугающе предстанет перед ним в истинном свете, он уйдет. Но Джиллиан решила насладиться этой минутой. И обняла его перед тем, как возобновить медленный путь к правде.

— Видишь, Артур, ты уже ищешь способ иметь все, чего хочешь, в жизни со мной. Для тебя весь этот период — приключение. Но когда он кончится, ты не сможешь отказаться от своих мечтаний.

— Ты хочешь сказать, что никогда не хотела быть матерью?

Это было немыслимо. Ей требовались все силы для того, чтобы выжить самой.

— Артур, это будет громадной переменой.

— Но разве не в этом цель жизни? Не в переменах? Становиться более счастливыми, более совершенными. Смотри, как изменилась сама. Ты считаешь, что к лучшему, не так ли?

Она никогда об этом не задумывалась.

— Право, не знаю. Хочется верить, что да. Хочется верить, что больше не испорчу себе жизнь таким образом. Но я не уверена.

— Я уверен. Ты не пьешь.

— Да.

— И тебя не тянет.

Джиллиан почувствовала суеверное нежелание соглашаться. Но Артур был прав. Собственно говоря, уверенности у нее в этом не было. Однако если не считать самых гнетущих минут панического страха, у нее не возникало ни малейшей потребности в наркотике. В сущности, ей гораздо больше хотелось ясности сознания. Полнота ее избавления от этого пристрастия иногда вызывала беспокойство, потому что находилась в полном противоречии с сообщениями о других людях, борющихся с наркозависимостью. Как-то вечером Джиллиан спросила Даффи, не обманывает ли она себя. Он долго смотрел на нее и наконец сказал:

— Нет, Джил, думаю, ты уже добилась всего, чего хотела.

Джиллиан повторила ответ Даффи Артуру, но он был слишком сосредоточен на своем, чтобы задумываться над смыслом этой фразы.

— Значит, ты свободна, — сказал он.

Нет. Ни в коей мере. Она была другой. Но не свободной.

— Артур, а ты переменился?

— Шутишь? Я никогда не бывал таким счастливым. И не собираюсь меняться.

— А как насчет счастья с женщиной своего возраста?

— Нет. Исключено. Я человек старого закала. Мне нравится нестандартное. Нравится любовь, как судьба. Я до сих пор смотрю фильмы тридцатых годов и плачу.

— Артур, я не настолько стара.

Он легонько толкнул ее, но продолжал говорить.

— Я счастлив, — настойчиво сказал он. — И ничто, Джиллиан, не может улучшить этого. Мне хочется петь.

Джиллиан застонала от этой мысли. Восприняв это как вызов, невысокий и толстый Артур встал голым посреди кровати и с чувством запел:

Я мечтал о такой много лет.

Настоящая ты или нет?

Вторая строка иглой уколола ее в сердце. Но Артур продолжал петь. У него оказался неожиданно хороший голос, и он явно часами слушал сентиментальные эстрадные песенки. Он громко выводил каждую строку, каждый припев, пока Джиллиан впервые за долгие годы не зашлась счастливым смехом.

30
24 июля 2001 года
Плохо для меня

Смертный час Эрно Эрдаи близился. Хоть он и был заключенным, к нему в университетской больнице применяли многие новейшие способы лечения: хирургические методы, альфа-интерферон и экспериментальные формы химиотерапии. Однако древний враг застал его беззащитным. Во время нового цикла химиотерапии Эрно заразился пневмонией, и, несмотря на огромные внутривенные дозы антибиотиков, его легкие, уже пораженные раком, видимо, не поддавались лечению. Врачи, с которыми разговаривали Памела и Артур, были настроены крайне пессимистично.

Эрно снова лежал в тюремной палате окружной больницы. Чтобы поговорить с ним, Артуру по закону требовалось согласие начальника тюрьмы и родных Эрно, однако та и другая стороны препятствовали ему в течение нескольких недель. В конце концов Артур пригрозил обратиться к судье Харлоу. Судья не мог заставить Эрно говорить, но запретил бы чинить всякие препятствия тем, кто выполнял распоряжение Мюриэл либо считал, что у них общие с ней интересы. Артур дважды добился отсрочки, отвечая на ходатайства Мюриэл о прекращении пересмотра дела Ромми. Суд установил Артуру конечный срок в ближайшую пятницу, что увеличило безотлагательность встречи с Эрдаи.

После того, как Артур прождал час с лишним в вестибюле отделения, его наконец впустили. Наскоро обыскали и повели по ярко освещенным коридорам.

Приставленный к Эрно надзиратель объяснил, что члены семьи обеспокоены, так как их визит прерван ради Артура. Подходя к палате, Артур увидел в коридоре двух женщин. Одна была пониже, безвкусно одетой. Оказалось, это миссис Эрдаи. Нос ее покраснел, в кулаке были зажаты скомканные бумажные носовые платки. Другая, в прямой юбке, коротковатой для женщины ее возраста, была сестрой Эрно, Илоной, матерью Коллинза. Человека, которого Эрно спасал. Высокая, крепкая, с длинными ладонями и теряющими цвет светлыми волосами, она представляла собой более красивую копию Эрно. Несколькими словами обе дали понять, что их возмущает все в Артуре, его вторжении и, главное, унижении, которое он навлек на Эрно. Илона с такими же острыми светлыми глазами, как у брата, бросила надменный, укоряющий взгляд. Артур пообещал долго не задерживаться.

Медсестра сказана по телефону, что у Эрно жар, однако находится он в ясном сознании. Состояние его ухудшалось тем, что рак дошел до костей и вызывал сильные боли. И главной проблемой в уходе за ним было дозирование наркотиков при находящейся на грани коллапса системе дыхания.

Когда Артур вошел в палату, Эрно спал и очень походил на умирающего. Со времени появления в суде он исхудал еще больше. Новый цикл химиотерапии уничтожил половину его волос, оставив тут и там большие проплешины. В руки его было введено внутривенно несколько трубочек, дыхательные трубки сменила пластиковая кислородная маска, при каждом поверхностном дыхании она затуманивалась. Эрно страдал и каким-то заболеванием печени. Кожа его пожелтела. «Еще один «желтый», — подумал Артур.

Придвинув стул, он стал ждать, когда Эрно проснется. Мысленно Артур перепробовал множество сценариев в надежде, что Эрно вновь станет говорить правду, хотя не представлял, как совместить его показания с показаниями Женевьевы. Мюриэл накануне звонила Артуру, напомнила, что будет противиться всякому продлению сроков, и представила новую версию мотивов Эрно для лжи.

— Теперь он против смертной казни, — сказала она. — Ромми получил смертный приговор по его доносу, потом Эрно вновь обратился к католической вере, не хочет умирать в смертном грехе и старается предотвратить казнь единственным возможным для него способом.

Прозвучало это не очень убедительно, однако Артур увидел в новой версии улучшение по сравнению с прежней, теперь Эрно не выглядел чудовищем. Собственно говоря, сидя у кровати, Артур испытывал к лежавшему большую нежность. Сначала он не мог понять почему, но, пока тянулись минуты с доносившимися из коридора звонками, гудками и голосами медсестер, осознал, что Эрно очень похож на Харви Рейвена в его последние дни. Мысль об отце и мужестве его якобы обыденной жизни настроила Артура на сентиментальный лад.

Возвратясь к окружающему, он увидел, что Эрно пристально смотрит на него. Артура попросили надеть бумажную маску, и он снял ее, чтобы Эрно мог его узнать. Разочарование больного было явным.

— Надеялся, это… мой племянник, — произнес Эрно. Голос его звучал шелестом, и он едва дышал. Однако слабо улыбнулся при воспоминании о Коллинзе. — Прилетает вечером, — сказал он. — Хороший парень. Все обернулось превосходно. Приходилось трудно. Но теперь прекрасно. Красивые дети.

Довольный этой мыслью, Эрно закрыл глаза.

Чуть помолчав, Артур спросил, слышал ли Эрно о показаниях Женевьевы. Тот кивнул. Рейвен, неделями ждавший этого разговора, неожиданно растерялся, не представляя, о чем спрашивать теперь.

— Черт возьми, — произнес наконец он, — это правда?

— Конечно, — прошептал Эрно. — Потому-то я… и обвинил Шланга.

— Потому что знали, что он грозился убить Луизу?

— Да.

Казалось, каждое усилие говорить требовало напряжения всего тела Эрно, но он не отклонялся от темы. Эрно сообщал, что взвалил убийство Луизы на Шланга прежде всего потому, что знал об этой угрозе. Эрно убил Луизу Ремарди по своим мотивам, но Шланг заранее сделал себя козлом отпущения.

— Сказал Ларри… вызвать повесткой Женевьеву. — Раздосадованный поведением Старчека, Эрно слегка поводил подбородком из стороны в сторону. — Должен был выяснить десять лет назад.

— Вы имеете в виду билеты?

— Нет. Билеты — плохо для меня.

— Потому что были главой службы безопасности?

Эрно кивнул и повертел рукой. Очевидно, история была запутанной, однако Артуру были понятны цели, которые объяснял почти бездыханный человек.

— Женевьева.

Эрно негромко закашлялся, сглотнул и закрыл глаза, чтобы совладать с поднявшейся откуда-то болью. Когда боль прошла, он как будто утратил нить разговора.

— Женевьева, — напомнил Артур.

— Не думал, что она знала… о билетах.

— Почему?

— Не сказала бы мне о Шланге. Плохо для ее подруги.

Плохо из-за опасности, что Луизу арестуют за кражу билетов. Подумав, Артур понял, что Эрно был прав. Женевьева не знала о кражах, когда сообщала об угрозе Гэндолфа. Ей стало известно после того, как Луиза упрекнула ее за то, что обратилась к Эрдаи.

— Так, — сказал Артур. — И что Ларри должен был выяснить?

— Луиза. Шланг. Угроза. — Эрно сплел пальцы. — Остальное…

Он снова поводил лицом из стороны в сторону, показывая, что оно не имело бы значения. Если бы Женевьева сказала Ларри об угрозе Ромми, наиболее вероятным выводом было бы, что помешанный Шланг потерпел неудачу в любви. Это вполне могло показаться мотивом.

— Господи, Эрно. Что же не сказали мне раньше?

— Сложно. — Эрно переждал какой-то спазм. — Плохо для Шланга.

Он был прав и в этом. История, начавшаяся с угрозы Шланга убить Луизу, почти не имела бы продолжения. Однако даже принимая эти добрые намерения, Артур чувствовал, что сердце дает перебои, теперь было ясно, как вольно обходился с правдой этот человек.

Глаза Эрно были неподвижны от боли или задумчивости. В них болезнь его представала в полной мере — сеть красных прожилок, желтоватые полоски на сетчатке, тусклый взгляд. Ресницы его выпали, веки казались воспаленными.

— Я тоже, — неожиданно сказал он.

— Что «тоже»? — спросил Артур. — Это было бы плохо и для вас?

Эрно прикрыл рукой рот и зашелся в кашле, но, сотрясаясь, кивнул.

— Почему? — спросил Артур. — Почему было бы плохо для вас?

— Билеты, — сказал Эрно. — Тоже крал их.

— Вы?

Эрдаи кивнул снова.

— Черт возьми, Эрно, зачем это было вам?

Эрдаи с отвращением махнул рукой и уставился в потолок.

— Глупо, — ответил он. — Нуждался в деньгах. Семейные проблемы. Начал двумя годами раньше.

— До Луизы?

— Да. Прекратил. Но боялся.

— Боялись?

— Взяли бы ее, взяли бы меня. — Эрно перевел дыхание. — Потому и пошел в ресторан… Остановить ее… Дрался. Гас подошел с пистолетом.

Эрно закрыл глаза. Дальнейшее не требовало повторения.

— Значит, никакой любовной связи не было?

Эрно слабо улыбнулся.

— Господи, — вымолвил Артур. Голос его прозвучал слишком громко, он внезапно пришел в отчаяние. Когда дело оборачивалось плохо, его зачастую, как и теперь, охватывало чувство, что он сам во всем виноват. Ему хотелось вылезти из собственной шкуры, даже содрать ее, если необходимо. — Господи, Эрно. Почему вы не говорили этого?

— Пенсия, — ответил он. — Двадцать три года. Теперь для жены. Так лучше. Для всех.

Лучше для Ромми, лучше для него — вот что имел в виду Эрно. К тому же, как всякая ложь, она могла скрыть неприятные стороны правды. Артур задумался. Первым его побуждением было вызвать судебного секретаря, кого-то, кто мог записать это. Но он представил себе последствия. Утверждение Мюриэл, что Эрно искажал факты для собственных целей, нашло бы подтверждение. В сущности, он нагло давал ложные показания под присягой перед судьей Харлоу. Поэтому в глазах закона совершенно не заслуживал веры. Притом он был вором, обманывал нанимателя, который доверял ему больше двадцати лет.

— Эрно, это все?

Эрдаи собрался с силами и решительно кивнул.

— А кто тот человек, Фараон? — спросил Артур. — Можно его найти?

— Шваль. Мелкий жулик. Исчез много лет назад.

— Он как-то причастен к убийству?

Эрно издал негромкий харкающий звук — лучшее, что могло бы сойти за смех при мысли о еще одном подозреваемом. Медленно поводил лицом из стороны в сторону, видимо, этот жест он повторял часто. На затылке среди густых волос о подушку была вытерта проплешина.

— Я. Один я. — Он потянулся через просвет в перилах кровати и взял Артура за руку горячими от жара пальцами. — Ваш клиент… тут… ни при чем. Совершенно невиновен. — У Эрно последовал тот же недолгий пароксизм, кашель, потом появление и прекращение боли. Однако нить разговора он не утратил. — Совершенно.

Эрно повернулся на бок, лицом к Артуру, хотя это потребовало громадных усилий. Глаза его как будто потемнели, возможно, по контрасту с желтым лицом.

— Ларри не поверит мне, — прошептал он. — Слишком гордый.

— Пожалуй.

— Я убил всех.

Усилие этого заявления и сопровождающего жеста вымотало его. Он откинулся на спину, не выпустив руки Артура. Потом так неподвижно уставился в потолок, что Артур испугался, не умирает ли Эрно у него на глазах. Правда, какое-то шевеление руки больного все-таки ощущалось.

— Думаю об этом, — произнес Эрно. — Постоянно. Все представляю себе. Все. Хотел по-другому. В конце.

По ходу разговора Артур чувствовал, что внутри у него образуется какая-то пустота. Мир, который нарисовал Эрно — Луиза на автостоянке, последующая ссора любовников, — сцены, которые Артур представлял так ясно, будто видел в кино, — исчезал. Когда он выйдет из больницы, останется только тот непреложный факт, что Эрно — лжец. И лжет он только ради удовольствия всех одурачить. Последняя версия провалилась? Выдумай другую. Однако в присутствии Эрно Артур не мог сомневаться в нем. Может, то было просто своего рода признанием его мастерства обманщика. Вопреки всему он поверил Эрно так же убежденно, как принимал его за лгуна.

Прошла очень долгая минута.

— Всегда понимал, — произнес Эрно.

— Что понимали?

Эрно снова собрался с силами, чтобы повернуться на бок, и Артур потянулся помочь ему. Плечо Эрно представляло собой обтянутую кожей кость.

— Себя, — сказал Эрно и скорчил гримасу.

— Себя?

— Плохой, — сказал он. — Плохая жизнь. Почему?

Артур подумал, что это философский или религиозный вопрос, но Эрно выдвинул его как риторический, на который знал ответ.

— Всегда знал, — сказал он. — Слишком трудно.

— Что?

Окаймленные красным, лишенные ресниц глаза Эрно смотрели в одну точку.

— Слишком трудно, — сказал он, — быть хорошим.

31
2 августа 2001 года
Решения суда

— Мы выиграли.

Томми Мольто с лицом, похожим на ванильный пудинг, схватил Мюриэл за руку, когда та выходила из кабинета Неда Холси. Апелляционный суд вынес решение: заявление Гэндолфа о пересмотре дела отклонить, отсрочку приведения в исполнение смертной казни снять.

— Мы выиграли, — повторил Томми.

Томми Мольто был странной личностью. Редко видел лес, однако, если требовалось срубить дерево, оказывался именно тем, кто нужен. Десять лет назад, когда судили Шланга, Томми был наставником, а Мюриэл берущей уроки мелкой сошкой. Не огорчался, когда с годами она сравнялась с ним в служебном положении и в конце концов стала первым заместителем прокурора, заняла должность, которой он всегда жаждал. Томми был Томми — упорным, лишенным чувства юмора, всецело преданным жертвам преступлений, полиции, округу и тому факту, что мир становился лучше без людей, для которых он добивался обвинительного приговора. Мюриэл крепко обняла его.

— Никогда не сомневался, что так и будет, — сказал Томми. И ушел со смехом, пообещав ей копию принятого решения, как только Кэрол вернется из здания суда.

Нед уехал на встречу с сенатором от штата Иллинойс Мэлвойном, и Мюриэл оставила ему записку. В большой приемной, разделявшей ее и Холси кабинеты, Мюриэл просмотрела поступившие сообщения — уже позвонили четыре репортера, — потом вошла в кабинет и закрыла за собой дверь. Сев за большой письменный стол, она закрыла глаза, удивленная громадностью своего облегчения. На такой работе носишься по большим волнам. Было немало удачных случаев, когда она добиралась до берега, испытывая по пути немалый восторг. Но она постоянно помнила, что, если навсегда пойдет ко дну, ее последней мыслью будет: «Дура я, дура, как можно было рисковать всем?» В деле Гэндолфа на карту был поставлен не только исход выборов. Ее могли сбросить со счетов как служащую, карьера которой строилась на ложном основании.

Однако этот опыт — взлеты и падения — был полезным. Впервые в жизни перед ней стояла ясная цель: она хотела стать очередным прокурором округа Киндл. Опасность не достигнуть желанной цели позволила ей понять, как много значили для нее и гордость, и влияние, которое пришло бы с этой должностью. Но вместе с тем она была уверена, что, если дело Гэндолфа каким-то образом развалится, если ее суждение окажется публично высмеянным и все на свете преподобные Блайты даже преградят ей путь в кабинет напротив, она не пострадает. Она не верила в такого Бога, который подает с неба сигналы рукой или переставляет фигуры. Но если ей не удастся стать прокурором, может быть, это окажется к лучшему. В последние несколько месяцев она дважды просыпалась с мыслью о факультете богословия. При свете дня эта мысль поначалу казалась смешной, но она начинала задумываться над богословием как над серьезной альтернативой. Возможно, с кафедры проповедника она сможет сделать больше.

Постучав, вошла Кэрол Кини, хрупкая блондинка с вечно красным кончиком носа, принесла копию судебного решения. Мюриэл бегло просмотрела ее, главным образом ради Кэрол. Ее никогда особо не заботили тайные мотивы решений, принимаемых апелляционными судами. Юридические конфликты, которые интересовали ее, были ясно выраженными — виновен или невиновен, права личности в столкновении с правами общества, надлежащее пользование властью. Закорючки, из которых складывались слова решения, представлялись ей декоративными.

— Хорошая работа, — похвалила Мюриэл. Кэрол составляла проекты этих выигрышных документов, сидела над ними ночами после допроса Женевьевы. Однако обе они понимали, что неудача Кэрол выведать планы Артура, когда он решил допросить Эрно, будет роковой для возможности стать судебным обвинителем. Мюриэл по своей должности сообщала много скверных новостей не только адвокатам и их клиентам, но и служащим прокуратуры. Немногие получали дела и назначения в суд, должности и прибавки к жалованью. Поскольку выгодных должностей было мало, на квадратных футах этого кабинета разыгрывались жестокие бои между соперниками. И Мюриэл с соломоновым спокойствием решала, кто одержал победу. Кэрол, не обладавшая способностями для работы в суде, оказалась побежденной.

— Писаки нервничают, — сказала Иоланда, одна из помощниц Мюриэл, заглянувшая, когда Кэрол вышла из кабинета. Помахала еще несколькими телефонными сообщениями от репортеров. Мюриэл позвонила Донтелу Беннетту, пресс-секретарю прокуратуры, который поздравил ее.

— Скажи журналистам, я буду принимать их униженные извинения в полдень, — ответила Мюриэл.

Тот рассмеялся и спросил, кого она хочет посадить рядом с собой на подиуме. Мюриэл ответила, что по одну сторону Мольто и Кэрол. Гаролд Грир был теперь начальником полиции и тоже заслуживал места по многим причинам.

— Старчека? — спросил Донтел.

— Непременно, — ответила Мюриэл. — Я сама ему позвоню.

Перед тем как положить трубку, Донтел сказал:

— Только не торжествуй, девочка. Должностная инструкция журналистов предусматривает скептицизм.

— Он более важен, чем реклама, или менее?

Мюриэл обзвонила несколько номеров и наконец застала Ларри за письменным столом во втором участке Норт-Энда, где он редко появлялся.

— Поздравляю, детектив. Апелляционный суд считает, что ты взял настоящего убийцу.

— Иди ты?!

Мюриэл зачитала ему большую часть решения. В конце каждой фразы он смеялся как жадный ребенок.

— Наступило время встречи с прессой, — сказала она потом. — Сможешь прихорошиться к полудню?

— Нужно выяснить, сможет ли мой специалист в области пластических операций принять меня. То есть это означает, что я могу аннулировать свою каблограмму в Интерпол с просьбой сведений о Фаро?

— Видимо.

Расследование, возобновленное в связи с показаниями Эрно, было окончено. Может быть, еще год-другой оно будет беспокоить Артура или каких-нибудь других адвокатов, ставящих преграды смертной казни. Но работа Ларри была сделана, его дела с ней завершились.

Положив трубку, Мюриэл с небывалой ясностью поняла, что никак не хочет отпускать его.

* * *

Секретарь апелляционного суда в девять утра позвонил Артуру и сообщил, что через час они обнародуют решение по заявлению Гэндолфа. Когда Артур сказал об этом по телефону Памеле, та вызвалась привезти текст решения, чтобы он мог подготовиться к разговору с журналистами. По пути в суд она заглянула к нему в кабинет.

— Мы проигрываем, — сказал ей Артур.

До встречи с Ромми Гэндолфом Памела Таунз, возможно, стала бы спорить. Теперь решительность исчезла с ее вытянутого лица, и она ответила просто: «Знаю». Через двадцать минут она позвонила Артуру из здания суда. Он услышал уныние в ее голосе, едва она произнесла «алло».

— Нам конец, — сказала Памела по сотовому телефону. — Ему в буквальном смысле. Мне и тебе в юридическом. — И зачитала Артуру основную часть решения: — «В связи с подачей заявления о повторном пересмотре дела мистеру Гэндолфу был предоставлен краткий срок для предъявления доказательств своей невиновности, которые не могли быть обнаружены ранее. Хотя назначенный судом адвокат мистера Гэндолфа…» Имеемся в виду мы, — сказала Памела, словно Артур, имевший за плечами тринадцать лет юридической практики, мог этого не знать. — «Хотя назначенный судом адвокат нашел нового важного свидетеля невиновности Гэндолфа, показания Эрно Эрдаи не подтверждаются никакими приемлемыми свидетельствами…» Странно, что они не думают о приемлемых свидетельствах, когда речь идет о деле против Ромми.

— Читай дальше, — сказал ей Артур.

— «Притом мистер Эрдаи является осужденным преступником, имеющим понятный мотив наказать те правоохранительные органы, которые наказали его, к тому же он признается, что десять лет назад делал заявления, полностью противоречащие его нынешней версии событий. Кроме того, следует отметить, что еще одна свидетельница против мистера Гэндолфа, не обнаруженная обвинением в свое время, Женевьева Каррьере, которая привела весьма уличающее заявление мистера Гэндолфа, указала важное новое свидетельство наличия мотива у мистера Гэндолфа убить одну из жертв. В отличие от нового свидетеля защиты показания миссис Каррьере согласуются с другими запротоколированными показаниями. Нам известно, что один достопочтенный судья федерального районного суда…» Удивляюсь, что «достопочтенный» они не взяли в кавычки, — отвлеклась от чтения Памела, имея в виду неприязнь апелляционных судей к Харлоу.

На сей раз, велев ей продолжать, Артур не пытался скрыть раздражения.

— Так, — произнесла Памела. — «…Один достопочтенный судья федерального районного суда принял решение об ограниченной достоверности показаний мистера Эрдаи, но это произошло до того, как стали известны показания миссис Каррьере, что определенно умаляет значение данного решения.

Мистер Гэндолф ждал почти десять лет, чтобы заявить о своей невиновности. Хотя это явно вызывает сомнение в правдивости данного заявления, по закону гораздо важнее, чтобы осужденный получил возможность сделать такое заявление и подтвердить его на суде, а также в последующих косвенных оспариваниях судебного решения. Заявление о пересмотре дела, особенно повторное, ограничено лишь исправлением нарушения конституционных прав подсудимого, столь вопиющего, что оно привело к судебной ошибке. Нет никаких оснований полагать, что мистер Гэндолф подходит под этот правовой критерий. Мы согласны с обвиняющей стороной, что прежнее доказательство вины мистера Гэндолфа, на которое в свое время опирался судья, остается несомненным; в сущности, количество улик против заявителя в результате этого процесса возросло. Соответственно мы делаем вывод, что не существует законных оснований для подачи второго заявления о пересмотре дела. Хотя наше прежнее распоряжение, санкционирующее краткий период предъявления доказательств, может рассматриваться как разрешение подать такое заявление, мы приходим к выводу, что такое разрешение было бы дано непредусмотрительно. Поэтому адвокат, назначенный для помощи мистеру Гэндолфу, с благодарностью суда освобождается от своих обязанностей. Наша прежняя отсрочка настоящим решением аннулируется и больше не препятствует Высшему суду округа Киндл назначить дату совершения смертной казни».

Положив трубку, Артур повернулся к окну с видом на реку. У него было ощущение, что он тонет в ее темных водах. Смертная казнь. Мысли его обращались к последствиям для Ромми, сердце полнилось жалостью к себе. Журналисты не станут трогать утопающего, но мнение суда ему было понятно. Они сочли, что он придал слишком большое значение показаниям Эрно или по крайней мере не отнесся к ним в достаточной степени скептически. Как назначенному адвокату, ему полагалось вести себя сдержанно, и они как будто предвидели, что этого он делать не станет. Он понимал, что так и вышло. Для Артура Рейвена давно не являлось новостью, что человек он страстный. Но Ромми помог ему понять, что страстность присуща и его юридической практике. Этот свет пробился наружу и теперь по распоряжению суда вновь будет закрыт ставнями.

* * *

Ларри терпеть не мог прессу. Кое-кого из репортеров он находил приятными собеседниками, но не доверял им. Они только издали видели языки пламени, ни разу не обжигались и все-таки брались рассказывать другим о пожаре. Поэтому с удовольствием наблюдал, как Мюриэл берет их в оборот.

Пресс-центр прокуратуры располагался в бывшей палате большого жюри. Задняя стена была раскрашена в цвет электрик под театральный задник, на подиуме под микрофоном красовалась эмблема округа Киндл, пластиковая, а не бронзовая, чтобы не было слепящего блеска от ряда мощных ламп наверху. Сидевшая в ярком свете Мюриэл была спокойной, любезной, но властной. Она представила всех сидевших по обе стороны от нее, особенно отметив Ларри, потом сдержанно похвалила решение федерального апелляционного суда и спокойно отметила трудоемкий, но четкий ход этого юридического процесса. Сказала, как говорила уже несколько месяцев, что пора привести в исполнение смертный приговор Гэндолфу. Несколько репортеров попросили ее дать новую оценку показаний Эрдаи, она просто отослала их к решению суда. Речь шла о Гэндолфе, а не об Эрно. Шланг был признан виновным, суд недвусмысленно заявил, что процесс велся беспристрастно. Трое безликих судей в нескольких кварталах отсюда теперь стали неутомимыми адвокатами Мюриэл.

Как только верхние лампы выключили, Ларри ослабил узел галстука. Начальник полиции пожал ему руку, потом он какое-то время перешучивался с Кэрол и Мольто. Мюриэл ждала его, чтобы выйти с ним, и они вдвоем пошли по мраморному вестибюлю здания, многолюдному в этот обеденный час. В окружении толпы то, что она взяла его за руку, казалось совершенно невинным.

— Ларри, ты замечательно поработал над этим делом. Жаль, что у нас недавно вышел из-за него такой разлад, но ты действовал превосходно.

Старчек спросил, чего ждать дальше, и Мюриэл описала наскоки, которые могут предпринять Артур или его преемник. Все, заверила она, окажутся безрезультатными.

— Артур действительно отошел от этого дела? — спросил Ларри.

— Это решать Артуру. Суд недвусмысленно освободил его.

— По-моему, Артур неугомонный человек. Он не бросит дела.

— Может, и не бросит.

— Ну вот, — сказал Старчек. Они остановились в толчее, и он с волнением взглянул на нее. — Насколько я понимаю, это прощание.

Мюриэл добродушно засмеялась:

— Нет уж, Ларри.

— Нет?

— Тебе придется сражаться, чтобы снова уйти из моей жизни, малыш. Позвони. Нужно выпить, отпраздновать. Серьезно.

Она обняла его. Мастерица работать на публику, как и большинство судебных юристов, Мюриэл придала этому жесту какую-то бесполую сдержанность. Проходившим мимо это не могло показаться чем-то большим, чем подобающее дружеское прощание уважаемых коллег. Но в тот миг, когда она прижалась к его телу, в нем было нечто большее.

— Жду звонка, — сказала Мюриэл. И, отойдя, ласково помахала ему рукой через плечо. То был первый и единственный жест, когда кто-нибудь наблюдавший мог бы назвать ее поведение флиртом. Ларри давно уже получал этот намек, но только тут был совершенно уверен, что не ошибся.

Ослепленный этим жестом, он прошел между высокими дорическими колоннами фасада. Машинально полез за темными очками, потом увидел облачное небо. В воздухе сильно пахло дождем.

Было время, когда он считал это дело полностью завершенным, но тогда не испытывал по этому поводу особой радости. Просто кончились две недели, когда он сидел рядом с Мюриэл в ходе суда над Шлангом в начале девяносто второго года. У них тогда все кончалось, она готовилась выйти замуж за Толмиджа. Во время тех недель приготовлений к суду он надеялся, что одно лишь сидение рядом с Мюриэл образумит ее. Когда этого не случилось, он был так подавлен, что даже не понял, о ком присяжные сказали, что его ждет смерть.

В шутку или флиртуя, Мюриэл несколько недель назад сказала, что ему недостает ее. Если бы она не положила трубку, возможно, он сказал бы какую-нибудь глупость вроде «да». Но ему не хотелось начинать все заново — это походило на выражение готовности броситься с сорокового этажа. Было нелепо, и только. Два понятия — конец Ромми и конец отношений с Мюриэл — означали одно и то же.

С тротуара Ларри оглянулся на массивное кирпичное здание и увидел высеченные в известняке над колоннами слова: «Veritas. Justitia. Ministerium». Если в его приходской школе латынь преподавали на более-менее приличном уровне, это означало что-то вроде истины, правосудия, служения. Он ощутил покалывание по всему телу. Эти слова были по-прежнему верными, по-прежнему обозначали то, к чему он стремился. Заставляли его работать над этим делом, несмотря на личные неприятности и меняющуюся защиту Ромми. Но почему-то, стоя там, Ларри был уверен лишь в одном.

Он по-прежнему был недоволен.

* * *

Джиллиан узнала о решении суда только под вечер. Она работала, и Аргентина Рохас, приехавшая на вечернюю смену, рассказала ей, что слышала по радио в машине. Тут Аргентина впервые обнаружила какое-то знание о прежней жизни Джиллиан. Она явно нарушила собственный запрет в надежде принести желанную весть после того, что писали о Джиллиан в газетах в связи с показаниями Эрдаи. Джиллиан нашла в себе силы поблагодарить Аргентину, затем поспешила в комнату отдыха для служащих, чтобы позвонить Артуру.

— Жив, — ответил он, когда Джиллиан спросила, как он себя чувствует. — Вроде бы. — И обрисовал судебное решение. — Не думал, что мне нанесут такой удар.

— Артур, а что, если я приглашу тебя на ужин?

Джиллиан не планировала этого заранее, но ей хотелось утешить его. Она знала, как он мечтает выбраться из квартиры вдвоем. Артур, даже сокрушенный разочарованием, был явно доволен. Джиллиан сказала, что они встретятся в «Спичечном коробке», ресторане в Сентер-Сити, где он мог взять бифштекс с картофелем, свое любимое блюдо. В восемь часов, когда она приехала, Артур уже горбился за столиком, было видно, что на душе у него тяжело.

— Выпей, — предложила Джиллиан. Когда они бывали вместе, он отказывался от выпивки ради нее, но если существовал человек, нуждавшийся в порции крепкого шотландского, это был Рейвен.

Артур привез ей копию судебного решения, но не позволил почти ничего прочесть, пока не излил душу. Он несколько раз говорил ей, что они проиграют дело, но реальность проигрыша оказалась невыносимой. Как могли судьи так поступить?

— Артур, на судейской должности я усвоила вот что. Адвокаты и обвинители относятся друг к другу гораздо терпимее, чем к судьям. Сколько раз ты прощал своего оппонента — ту же Мюриэл, говорил, что она просто выполняет свою работу? Но вот судьями и те, и другие возмущаются. А судьи точно так же выполняют свою работу. В меру собственных сил. Нужно принять решение, и ты принимаешь его. Принимаешь, хотя втайне убежден, что кое-кто из встреченных на улице по пути на работу мог бы лучше справиться с данными проблемами. Поначалу, принимая решения, страшишься совершить ошибку. Но в конце концов понимаешь, что будешь совершать их часто, что это ожидаемо, что, будь судьи непогрешимыми, не существовало бы апелляционных судов. И принимаешь решения. Вынужденно. С риском ошибиться. Выполняешь свою работу. Артур, они приняли решение. Но это не значит, что они правы.

— Звучит утешающе. Поскольку, в сущности, это последнее слово. — По закону еще оставалась возможность продолжать борьбу. Но Артуру казалось, что только письмена, начертанные на стене камеры Ромми, как в чертоге Валтасара, могли бы предсказать его участь более точно. — И просто не верится, что у них хватило наглости отстранить меня, — добавил он.

— С благодарностью, Артур.

— Совершенно равнодушно. И это отвратительно. Им просто не нужен человек, способный целиком отдаться этому делу.

— Артур, они хотели избавить от бремени тебя и твоих партнеров. Ничто не мешает тебе представлять интересы Ромми непосредственно на основе pro bono. Он может нанять тебя, минуя суд.

— Вот-вот. Моим партнерам только этого и не хватало. Чтобы я склочничал с судьями апелляционного суда.

Поняв, что никакими словами его не утешить, Джиллиан впала в привычное уныние. Она была уверена в хрупкости ее связи с Артуром. И тому существовало множество причин, но тут она увидела еще одну. Потерпевший поражение Артур не сможет сохранять отношений. В своем страдании он станет хуже думать о себе и в результате гораздо хуже о ней.

В те несколько часов, что проводила ежедневно в доме Даффи, Джиллиан часто задавалась вопросом, который Артур еще не осмеливался поднять. Любит ли она его? Он был, несомненно, лучшим любовником в ее жизни. Но любовь? Ее поразило, как быстро она пришла к ответу «да». С ним она ощущала нечто обновляющее, необходимое, вечное. Она хотела не расставаться с Артуром. И с ужасающей печалью осознавала вновь и вновь, что в конечном счете расстанется. Она неделями задавалась вопросом, будет ли у нее воля противиться, когда начнется неминуемая развязка, или покорно примет свою судьбу. Да, она будет стоять сложа руки, глядя, как вновь рушится ее жизнь. Артур постарался сделать ее лучше. Ради них обоих ей требовалось проявлять какую-то жизнерадостность.

— Артур, можно задать тебе вопрос?

— Да, я все же хочу ночью заняться с тобой любовью.

Джиллиан шлепнула его по руке. Но ее ободрило, что чувственность Артура взяла верх над разочарованием.

— Нет, Артур. Суд прав в своем решении?

— Юридически?

— Артур, твой клиент невиновен? Как ты думаешь?

Официантка принесла Артуру виски, он бросил унылый взгляд на стакан, но не прикоснулся к нему.

— Как думаешь ты, Джил?

То был хороший ответный удар, хотя Джиллиан не опасалась его. Она неделями не задавалась этим вопросом. Тем временем причины не верить Эрно, которого она подозревала с самого начала, умножились. И все-таки ее смущали факты дела — протоколы, наводящие на мысль, что Гэндолф мог находиться в тюрьме. Показания Эрдаи. Кражи Луизы. Вопрос, способен ли Ромми на применение насилия. Сегодня, несмотря на старания спокойно рассуждать, существовали обоснованные сомнения. Поэтому при имеющихся данных она не смогла бы приговорить Ромми ни к смертной казни, ни к заключению. Артур как-то убедил ее в этом, хотя она не решилась бы ручаться за невиновность Гэндолфа или осуждать собственное решение, принятое десять лет назад.

— Артур, но я теперь ничего не значу, — сказала Джиллиан, объяснив свои взгляды. — Каково твое мнение?

— Я верю Женевьеве. Даже Эрно подтвердил, что она сказала ему об угрозе Ромми убить Луизу. И всякий раз, когда над этим задумываюсь, понимаю, что Эрно лгал в чем-то другом. Но мне все равно необходимо верить в невиновность Ромми. И я верю.

Артур повертел головой, досадуя на нелепость собственных слов.

— Тогда тебе нужно действовать. Разве не так? Ты адвокат. Сможешь жить в ладу с собой, если бросишь невиновного клиента на этой стадии? Артур, сделай все возможное. По крайней мере попытайся.

— Как пытаться? Мне нужны факты. Новые факты.

Артур говорил о деле постоянно, и Джиллиан слушала с интересом, но ограничивала свои комментарии ободрениями. Однако строила собственные догадки и сейчас не видела смысла их скрывать.

— Знаешь, я не решаюсь высказывать предположения, — начала Джиллиан.

Артур отмахнулся от ее извинений и попросил продолжать.

— Ты не говорил Мюриэл, что Эрно тоже крал билеты, так ведь? — спросила она.

— Господи, нет, — ответил Артур. — Это лишь представит Эрно в еще худшем свете. А что такое?

— Так вот, Эрно сказал, что схлестнулся с Луизой в ресторане «Рай», — боялся, что ее кражи могут привести к раскрытию его собственных. Правильно?

— И что же?

— Но Эрно приказал обыскать Луизу, и у нее ничего не нашли. Почему же он остался так уверен в ее делишках? И если между ними не существовало любовной связи, что подвигло его в полночь выходного схлестнуться с ней?

— Я говорил уже, что не способен больше разбираться в его лжи.

— Артур, может, я менее опытна в таких делах. Но думая об этом, заподозрила, что Эрно следил за Луизой сам, поскольку не мог сказать подчиненным о своих подозрениях из страха раскрыть что-то о собственных кражах. И, следя за ней, должно быть, поймал ее с поличным.

— Возможно. Он сказал, что пошел в ресторан остановить ее.

— А почему не остановил в аэропорту?

— Видимо, хотел увидеть, кому она передает билеты. Это обычная практика в слежке, не так ли?

— И это приводит нас к ее покупателю, Фараону.

— Фараон? Зачем он нам?

— Артур, он, видимо, поджидал ее. В ресторане. В условленное время.

Джиллиан видела, что Артур чуть ли не против воли оживился. Перестал горбиться, лицо его прояснилось, но через несколько секунд он снова покачал головой.

— Мы не можем его найти. Ромми сказал, что Фараон получил большой срок, но Памела искала это прозвище в судебных архивах и ничего не нашла. Даже Эрно сказал, что он исчез.

— Знаю, но мое внимание привлекла одна подробность. Женевьева сказала, что не могла понять, как они выходили сухими из воды. Верно?

— Это ее слова.

— Значит, у Фараона были гораздо более сложные способы сбыта билетов, чем торговля ими на углу.

— Ромми сказал, он толкал их через какую-то компанию. — Артур задумался над словами Джиллиан. — Что у тебя на уме? Какое-нибудь корпоративное бюро путешествий?

— Что-то вроде.

Они стали обсуждать возможные подходы, и Артур оживился от надежды на невероятное. Потом совершенно внезапно его снова охватило уныние, и он уставился на нее маленькими добрыми глазами.

— Что такое? — спросила Джиллиан, решив, что в их рассуждениях есть какой-то недостаток.

Артур коснулся ее руки.

— Ты так блестяще разобралась в этом.

32
7 — 8 августа 2001 года
Очевидно

Едва миновала полночь пятницы, Эрно Эрдаи скончался. Артур узнал об этом рано утром в субботу, когда Стюарт Дубинский позвонил ему домой с просьбой о комментариях. Артур выразил соболезнования, потом, вспомнив об адвокатском долге, похвалил Эрно за то, что в последние дни жизни он нашел мужество предпочесть добро злу. Редко Артур говорил какие-то слова, отдавая себе меньше отчета в том, правдивы они или нет.

Тем не менее его роль как представителя Ромми требовала посетить заупокойную мессу во вторник утром в соборе Святой Марии. Лето, особенно в этот год, было небогато новостями. Смерть Эрно занимала центральное место в газетах, несмотря на откровения Женевьевы и решение апелляционного суда. Поэтому никого не удивило, что преподобного доктора Блайта пригласили произнести надгробную речь. Епархия архиепископа тоже отправилась на похороны Эрно, службу отправлял монсиньор Войцик, настоятель собора. Однако звездой являлся Блайт, завораживающий в роли проповедника, которая принесла ему видное положение почти сорок лет назад.

Преподобный Блайт обладал разнообразными дарованиями. Большинство белых в округе Киндл в свое время смеялись над Блайтом из-за его необузданного красноречия и двухсот сорока семи стадий экстаза. Артур не являлся исключением. Однако он помнил о многочисленных свершениях Блайта. И не только о таких легендарных подвигах, как прогулки с доктором Кингом и форсирование десегрегации школ округа. На счету доктора были и программа бесплатных завтраков для детей бедноты, и несколько проектов перестройки трущобных районов. Пожалуй, больше всего восхищал Артура голос надежды и самоопределения, которые Блайт давно обеспечил своей общине. Артур до сих пор помнил, как в одиннадцать и двенадцать лет включал воскресные телепередачи преподобного Блайта, чтобы послушать, как он ведет тысячные собрания, произнося нараспев:

Я

Человек.

Я

Личность.

Слушая вздымающийся из груди голос Блайта, Артур чувствовал себя взволнованным ничуть не меньше, чем паства преподобного.

Но видимо, самой непревзойденной являлась способность Блайта привлекать прессу. Там, где появлялся Блайт, появлялись и телекамеры — он был хорош на пятнадцать секунд вечерних новостей всякий раз, как открывал рот. Артур не мог иметь ничего против. Благодаря Блайту история Ромми не сходила с первых страниц, журналисты почти наверняка потеряли бы к ней интерес, если бы дело Гэндолфа защищал кто-то другой. Однако все же Артур считал, что его клиенту было бы лучше, держись он подальше от Блайта, мечущего громы и молнии.

Когда отзвучал последний псалом, Блайт вышел из собора вслед за монсиньором Войциком и членами семьи покойного, склонил лысую голову, когда гроб Эрно, украшенный белыми цветами и американским флагом, понесли к катафалку. Фотографы, никогда не соблюдавшие правил приличия, толпой хлынули туда же. Первым из шести несших гроб был Коллинз, племянник, которого Артур узнал по фотографии из полицейского архива. В костюме и галстуке он в полной мере выглядел добропорядочным гражданином. Коллинз поднес к глазам серую перчатку, когда гроб скрылся в катафалке, потом стал утешать мать и тетю, с ног до головы одетых в черное. Втроем они пошли к лимузину, чтобы проводить останки Эрно на кладбище.

Едва лимузин отъехал, Блайт стал дословно повторять большую часть надгробной речи для окруживших его телекамер. Артур потихоньку отошел. Его узнала и остановила державшаяся в одиночестве женщина-репортер, Мира Амир из «Бьюгла». Мира превосходила Стюарта Дубинского почти в каждом значительном материале. Отвечая на вопросы, Артур заверил ее, что Гэндолф подаст заявление о пересмотре решения апелляционного суда. Артур предсказывал успех, но не нашел что сказать, когда Мира стала спрашивать о конкретных основаниях, которые он выдвинет.

Возвратясь в свой кабинет, Артур был мрачным. Он расстроился из-за дела Гэндолфа, а тут еще нахлынули воспоминания об отце. Памела оставила у него на столе стопку документов не менее восьми дюймов в высоту и объяснительную записку. Последние два дня, следуя предположению Джиллиан Салливан, Памела пыталась найти в индустрии туризма округа человека, носившего прозвище Фараон или близкое по звучанию. Накануне, почти весь день названивая по телефону, она ничего не добилась. Сегодня по совету Артура поехала в регистрационное управление просмотреть списки агентов бюро путешествий штата.

Документы, которые она собрала, были старательно распределены по группам: списки корпоративных бюро путешествий, списки членов ассоциации местной индустрии туризма, микрокопии регистрационных бланков четырех агентов бюро путешествий. В отличие от большинства штатов в Иллинойсе эти агенты регистрируются по строгим правилам: процесс требует диплома, положительной оценки на экзамене в масштабе штата и подтверждение добропорядочности, что означает отсутствие судимости и незамешанность в краже денег клиентов. Судя по тексту записки, Памеле для поисков агентов бюро путешествий, получивших лицензии в девяносто первом году, пришлось вернуться в эру доцифровых технологий. В подвале регистрационного управления она чуть не задохнулась от пыли, а аппарат для чтения микрофильмов вызвал у нее жуткую головную боль.

Артур взял серые копии регистрационных бланков, которые отпечатала Памела. Ферд О’Фэллон («Ферд О?» — приписано Памелой). Пиа Ферро. Ник Фарос.

Фаро Коул.

Артур тут же вспомнил это имя и побежал вверх по лестнице к кабинету Памелы. Она разговаривала по телефону, и он подпрыгивал возле нее, размахивая руками, пока не вынудил положить трубку.

— Это тот человек, в которого стрелял Эрно!

Чтобы удостовериться полностью, Артур отправил Памелу в коридор найти отчеты полицейских о том происшествии в шкафах с папками. Памела нашла, и они уселись в ее скромном кабинете, тесной комнате с бежевыми панелями на стенах. В углу стояло кресло-качалка, покрытое ярко-красным одеялом с вышитым барсуком, эмблемой Висконсинского университета. Артур сел в кресло, а Памела опустилась на стул, поставив ноги на выдвинутый ящик стола. И вместе, как уже сотни часов до того, стали думать. Не Фараон — Фаро. Агент бюро путешествий. Теперь это стало им совершенно очевидно. Памела даже выразила недовольство собой.

— Ромми произнес «Фа-ро», а я засмеялась над ним.

— Если твое худшее упущение как юриста заключается в том, что ты не брала уроков произношения у Ромми Гэндолфа, блестящая карьера тебе обеспечена, — сказал Артур. Существовала более важная проблема, чем попытка выяснить, почему они оказались так глупы.

— Где нам искать его? — спросил Рейвен.

Памеле опротивели пыльные подвалы, и она предложила заплатить одной из поисковых компаний Интернета, составивших базу данных документов публичного характера во всех пятидесяти штатах. Партнеры Артура начали выражать недовольство ростом расходов на проигрышное дело, но ему не терпелось получить ответы еще больше, чем его помощнице. Однако полученные результаты вряд ли стоили истраченных ста пятидесяти долларов. На экране появилось краткое сообщение, в нем не было почти ничего, кроме адреса в девяностом году и сведений, приведенных в водительских правах Фаро в девяносто шестом. Что до множества прочих документов, которые «Квик трек» должна была собрать, не было ни единого из всех пятидесяти штатов. Фаро больше не числился дипломированным агентом бюро путешествий ни здесь, ни в других ведомствах, выдающих такие дипломы. Фаро Коул ни разу не бывал в суде — никогда не подавал исков, не обанкрочивался, не разводился, не осуждался. Никогда не брал ссуды под закладную и не владел недвижимостью; никогда не был женат. Если «Квик трек» не ошибалась, он даже не рождался и не умирал нигде в Америке.

— Как может такое быть? — спросила Памела после заключительного безрезультатного поиска сведений о рождении.

— Это вымышленное имя, — ответил Артур. — Фаро Коул — псевдоним. Мы ищем несуществующего человека.

И тут им стало очевидно еще одно.

Они ничего не добились.

* * *

В среду Ларри не был на службе, как и почти во все дни после принятия решения апелляционным судом: использовал отгулы, накопившиеся за ночи работы по делу Гэндолфа. Он и его работники заканчивали отделку дома у вершины Форт-Хилла, один из них сегодня не появился. Пришлось самому надеть маску и чистить наждачной шкуркой стену, заниматься нудной работой. Мелкая пыль, казалось, проникала даже в его поры.

Около полудня пейджер Старчека запиликал. Его вызывали из Макграт-Холла. Полицейское начальство. Занимайся Ларри чем-то стоящим, он не придал бы этому значения, но сегодня воспользовался поводом прекратить работу. Секретарша в Макграт-Холле ответила: «Кабинет заместителя начальника полиции Эмос». Уилма Эмос, его напарница по опергруппе, ведшей расследование «бойни Четвертого июля», теперь возглавляла отдел личного состава. Ларри считал, что Уилме там самое место, но она сохраняла интерес к делу Гэндолфа. После появления Эрно в качестве свидетеля несколько раз звонила, чтобы узнать все тонкости. Старчек подумал, что она хочет поздравить его с решением апелляционного суда, но Уилма сообщила, что у нее есть новости, которые могут заинтересовать его.

— Моя сестра работает в регистрационном управлении, — сказала Уилма. — Вчера туда явилась девочка, представилась адвокатом из фирмы Артура Рейвена. Она искала сведения об агентах бюро путешествий в девяносто первом году.

— Девяносто первый — это Гэндолф, так ведь?

— Ларри, потому я и звоню.

— А твоя сестра знает, какие сведения получила помощница Артура?

— Роза помогала ей распечатывать регистрационные бланки. Сделала копии. Я хотела отправить их тебе, но мне сказали, ты в отгуле, и я решила, что ты будешь признателен за вызов по пейджеру.

— Уилма, я очень благодарен.

Она вызвалась зачитать фамилии на бланках. Ларри взял карандаш у Пако, бригадира плотников. Когда Уилма назвала Фаро Коула, перестал писать.

— Черт, — произнес он. И объяснил, кто такой Фаро.

— Это означает, что он агент бюро путешествий? — спросила Уилма.

— Означает — я что-то упустил, — ответил Ларри.

И раздосадованный, снова принялся за работу. Сначала ему казалось, он расстроился из-за упущения столь очевидного факта, что Фаро был агентом бюро путешествий. Но дело было не только в этом. Поскольку сосредоточиться было больше не на чем, Старчек, водя шкуркой по швам, обдумывал всю ту историю. И под вечер застрял на мысли, которая ему не особенно нравилась.

Около четырех часов плотники прекратили работу, и Ларри решил пройти пешком до бара Айка, места сборища полицейских, где Эрно стрелял в Фаро Коула. Может, находись бар подальше, он не пошел бы туда. Но ему хотелось выпить холодного пива в жаркий день и успокоиться. Это была неплохая идея.

Ларри постарался привести себя в порядок, но белая пыль штукатурки осталась у него в волосах и на комбинезоне. Район быстро заселялся молодыми преуспевающими людьми. Многие местные жители приезжали рано, чтобы провести дома побольше светлого времени. Мужчины и женщины с портфелями выглядели так, словно были на поле для гольфа, а не в конторах. Ларри окончил колледж по специальности «Коммерция». В течение многих лет, когда время от времени думал, какие деньги мог бы зарабатывать, одним из утешений служило то, что ему не приходилось каждое утро стягивать шею галстуком. Ну и мир. Повсюду не одно, так другое.

Бар Айка представлял собой унылую таверну. Никакого дерева ценных пород. Длинное тусклое помещение со скверной акустикой и сильным дрожжевым запахом пролитого пива. Старая деревянная стойка с зеркалами позади. Вдоль стены кабинки, обитые красным пластиком, и скамейки для пирушек посередине зала. Айк Минок, владелец, был отставным полицейским. В начале шестидесятых он получил огнестрельное ранение в голову и уволился по состоянию здоровья. Ребята из шестого участка начали собираться там, чтобы поддерживать его. Теперь этот бар стал местом встреч для всех полицейских округа Киндл. На этой неделе туда приезжали две группы — полицейские и женщины, которым полицейские нравились. В семьдесят пятом году, когда Ларри поступил в полицию, один из старослужащих сказал ему: «На этой работе ты получаешь две вещи, которых на другой не получишь, — пистолет и женщин. Мой совет насчет того и другого один. Держи оружие в кобуре». Ларри не послушался. Он застрелил двоих, хотя и при оправдывающих обстоятельствах. Что касается женщин, тут не было никаких оправданий.

Кодекс поведения гласил: никто не болтает о том, что происходило у Айка, кто о чем рассказывал и кто с кем ушел. В итоге там можно было узнать то, чего не могли преподать в академии. Ребята лгали много — увенчивали себя ложной славой. Но было и много пьяных признаний: как ты не прикрыл партнера, как тебя парализовало страхом. Можно было плакать из-за неудач и смеяться над миром недоумков, которые прямо-таки дожидаются, чтобы полиция нашла их.

Когда Ларри вошел, раздалось несколько громких возгласов. Он пожимал руки, принимал лесть и отвечал лестью, протискиваясь к стойке, где Айк разливал пиво. По двум телевизорам шел повтор фильма «Полицейские».

Айк поздравил Ларри с исходом дела Гэндолфа. Поведение Эрно вызвало недовольство у многих — как всегда, когда человек, называвший себя членом этого братства, портился.

— Да, — сказал Ларри, — я не пролил ни слезинки, когда Эрно отправился в ад.

На стойке подле него лежала утренняя газета. Под сгибом была фотография Коллинза и других, вкатывающих гроб Эрно в катафалк. Ларри накануне потребовалось все самообладание, чтобы не отправиться к собору Святой Марии с плакатом «Туда тебе и дорога».

— Мне этот сукин сын тоже не нравился, — сказал Айк. — Из-за того, почему его не взяли в полицию. Знаешь, будто мать держала его дома, когда остальные ребята шли играть. Я думал, у него создалось ложное представление о жизни. Сейчас говорить легко. Правда, — добавил Айк с улыбкой, — Эрно был не совсем уж плохим. Просаживал здесь много денег на пиво.

Айк походил на старого битника. На темени волосы у него вылезли, но с висков спадали на воротник серебристые пряди. Еще он носил козлиную бородку. Длинный фартук, казалось, не мыли целый месяц. Глаз, ослепший после ранения, был совершенно белым и время от времени непроизвольно двигался.

— Был ты здесь, когда он стрелял в того парня? — спросил Ларри.

— Здесь? Конечно. Но занимался тем же, что и сейчас. Ничего не замечал, пока не унюхал пороховой дым. Надо же, а? От выстрела небось штукатурка со стен осыпалась, но первое, что помню, — это запах. — Айк оглядел зал. — Вон сидит Гейдж, он стоял примерно в трех футах от обоих. И все видел.

Взяв пиво, Ларри пошел в ту сторону. Майк Гейдж служил в группе расследования имущественных преступлений в шестом участке. Считался образцом хорошего полицейского. Пробор в волосах у него, как у многих негров, казался прорубленным зубилом. Был тихим, ходил по воскресеньям в церковь, растил шестерых детей. Ларри считал, что тихие добиваются в работе наилучших успехов. Сам он, особенно когда был помоложе, слишком легко приходил в волнение. Майк всегда бывал спокойным. Многие полицейские озлоблялись. Служба в полиции редко оказывалась такой романтичной, как рисовалось воображению. Даже твои дети понимали, что легендарной личностью стать тебе не удалось. На твою долю выпали писанина и скука. Тебя обходили по службе те, у кого есть связи. Ты получал гораздо меньше денег, чем половина подонков, которых ловил. А когда тебе все надоедало, зарабатывать каким-то иным способом было почти невозможно. Но Майк был таким же, как Ларри, и по утрам с радостью надевал полицейский значок. Он до сих пор считал, что помогать людям быть хорошими, а не плохими — великое дело.

Майк сидел с группой полицейских из шестого участка, но потеснился, освобождая место рядом с собой. Один из членов компании, Мэл Родригес, протянул через стол сжатый кулак. Ларри ударил по нему в духе бейсболистов, вновь празднующих одержанную на прошлой неделе победу. Было шумно — из динамиков неслась громкая музыка, — и Ларри пришлось придвинуться вплотную к Майку, чтобы им слышать друг друга. С минуту они говорили о том, каким странным оказался Эрно.

— Айк говорит, ты был рядом, когда Эрно ранил того типа, Фаро Коула?

— Ларри, я давно уж на службе, как и ты, и честно скажу — пуля ни разу не пролетала от меня так близко. — Майк улыбнулся, глядя в кружку с пивом. — Этот дурачок Фаро, которого ранил Эрно, развопился, будто арабка. Сначала-то Эрно вырвал пистолет у него из руки и вытолкал его наружу, потом вдруг оба вернулись — и выстрел. Примерно в трех футах от меня.

Майк указал в сторону боковой двери, возле которой тогда сидел.

Ларри задал один из вопросов, которые долгое время не давали ему покоя: почему против Фаро не выдвинули обвинения за угрозу Эрно?

— Мы все сочли, что это дело прошлое. Да и Эрно не хотел никаких обвинений. Как только мы отняли пистолет, Эрно начал орать над лежащим.

— По-моему, Эрно говорил, что то была самозащита.

— Да. Но он твердил, чтобы мы оставили парня в покое.

— Что-то не очень логично.

— Ты из группы расследования убийств, тебе виднее, только не думаю, что в таких делах есть смысл искать логику.

Ларри ненадолго задумался. Здравый смысл подсказывал ему остановиться на этом, но даже в пятьдесят четыре года он не научился прислушиваться к голосу осторожности.

— Майк, тут вот какое дело. Мне начинают сниться дурные сны. И нужна помощь в одном деле. Смог бы ты узнать этого типа? Фаро?

— Четыре года, Ларри. Может, Мэл смог бы. Голова Фаро лежала у него на коленях четверть часа, пока мы ждали «скорую».

— Пойдемте к стойке, угощу обоих пивом.

Айк убрал сегодняшнюю «Трибюн», но быстро нашел ее.

— Вот этот парень, — сказал Ларри, показывая первую полосу Гейджу и Родригесу. — Скажите, он не похож на парня, в которого стрелял Эрно?

Родригес опустил взгляд раньше Гейджа, но на лицах обоих было одинаковое выражение. Ларри показывал Коллинза на фотографии с похорон Эрно.

— Черт, — произнес Ларри. Однако в голове вертелись прежние мысли. Фаро был агентом бюро путешествий, Коллинз тоже. Рост, возраст, раса совпадали. У Фаро, как и у Коллинза, адвокатом был Джексон Эйрз. «Фаро Коул» звучало как перевернутое «Коллинз Фаруэлл», обычное дело с псевдонимами. И для преступника, только что вышедшего из тюрьмы, как Коллинз в девяносто седьмом году, было естественно взять вымышленное имя, чтобы сбить с толку полицейских и инспекторов по надзору, если на чем-то попадется. Но больше всего беспокоило Ларри воспоминание, пришедшее в голову, пока он работал шкуркой: слова Коллинза о том, что Иисус вошел в его жизнь вместе с пулей в спину.

Родригес попытался утешить его.

— Не нужно доверять глазам по прошествии четырех лет, даже если это глаза полицейского.

Ларри вышел наружу позвонить по сотовому телефону. Тучи, темневшие высоко в небе, напоминали гневно вставшего на дыбы жеребца. Ночью могла разразиться гроза. Потом он вернулся к настоящему и скрипнул зубами.

Проклятое дело.

33
8 августа 2001 года
В море

— Не пора ли покинуть кабинет?

После окончания рабочего дня Мюриэл при каждом звонке поспешно хватала телефонную трубку. Ларри не назвал ее по имени, не поздоровался, но голос его звучал уютно, привычно. Она ждала его звонка несколько дней, и у нее тут же упало настроение, когда он добавил:

— Здесь люди, с которыми тебе нужно поговорить.

Мюриэл не удалось подавить досады в голосе, когда она наконец спросила, где он, черт возьми. Оказалось, в баре.

— У нас есть проблема? — спросила она.

— Куча неприятностей, — ответил Ларри. — Нет. Гора.

Проблема у них была.

— И если тебя не затруднит, — добавил Ларри, — прихвати старое досье Коллинза, которое мы собрали, когда ездили к нему в тюрьму.

Он сказал ей, где лежит папка.

Полчаса спустя, войдя в старую дубовую дверь бара, Мюриэл ощутила в зале какую-то наэлектризованность. В полиции округа Киндл существовало два направления мыслей о ней: одни относились к ней хорошо, другие ее ненавидели. Вторые на работе сдерживали свои чувства, но в свободное время не считали нужным их скрывать. Они помнили дела, которые она отклоняла, жесткие линии, которые проводила и нередко навязывала их работе. Их мир был слишком уж мужским, чтобы спокойно сносить наказания — или инициативу, — исходящие от женщины. Она могла согласиться с ними, что зачастую бывала упрямой, даже несносной, но в глубине души знала, что главная причина их упорных взглядов сводилась к мысленному раздеванию.

Ларри сидел у стойки. Комбинезон его выглядел так, словно он валялся в муке. Волосы были белыми от пыли.

— Позволь мне догадаться. Ты собираешься быть обсахаренным пончиком в канун Дня всех святых.

Ларри как будто не понимал шутки, пока не взглянул в зеркало над стойкой, да и тут не особенно развеселился. Объяснил, что весь день тер стены наждачной шкуркой, но беспокоил его явно не внешний вид.

— Что стряслось? — спросила Мюриэл.

Он неторопливо рассказал ей все по порядку. Когда закончил, она села рядом с ним, чтобы не приходилось кричать.

— Ты считаешь, что Эрно Эрдаи стрелял в своего племянника?

— Считаю, что это возможно. Принесла ту папку?

Взглянуть на фотографию Коллинза, сделанную в девяносто первом году для полицейского архива, Ларри сначала предложил Майку Гейджу. Майк в ответ лишь взглянул на него. Род-ригес сказал:

— Насколько я понимаю, ответ «определенно» не тот, которого ты ищешь.

— Говори, как есть.

— Глаза, приятель. — Родригес постукал пальцем по цветной фотографии. — Почти оранжевые. Как в фильме «Деревня проклятых».

— Вот-вот, — подтвердил Ларри.

— Пойдем отсюда, — сказала ему Мюриэл. Даже те полицейские, которые хорошо к ней относились, были ненадежными союзниками. Многие из них больше были преданы репортерам, чем ей. За дверью она предложила Ларри поехать в Форт-Хилл. Тот заколебался, ему не хотелось садиться запыленным в ее седан. Но Мюриэл ездила на этом «сивике» с девяностого года, и он даже новый не блистал чистотой внутри.

— Ларри, — заметила она, — чехлы на этих сиденьях повидали все. — И едва удержалась от смеха при одном давнем воспоминании.

По пути Ларри говорил ей, как ехать.

— Так, отлично, — сказала она. — Объясняй.

— Не думаю, что это имеет какое-то значение.

— Повремени с выводами, — сказала Мюриэл. — Прежде всего нужно выяснить, что произошло. Я права? Если моя мать хочет помириться со своей сестрой, то ей нужно стрелять сестре в спину?

Ларри впервые за вечер засмеялся.

— Кончай, в стране и так три тысячи безработных комиков.

— Я серьезно, — сказала Мюриэл. — Разве не это явилось результатом? После того случая Эрно с Коллинзом жили в полном ладу.

— Черт, — произнес Ларри. — У меня нет никакого ключа к разгадке этой истории. И наплевать. В семье Эрно полнейшая неразбериха, как и во всякой другой. Ну и что из этого? Насколько меня касается, тут СМИ. «Слишком много информации». Самый подходящий акроним для нашего времени.

Старчек указал на длинную подъездную аллею. Дом был викторианского стиля, на котором Ларри, по его словам, специализировался. Мюриэл пригнулась над рулем, чтобы видеть в ветровое стекло все здание.

— Мать честная, Ларри. Какая красота.

— Вот-вот. Этот дом особенно красив, иногда я хожу по комнатам и досадую, что не мог позволить себе такой, когда ребята были маленькими. Но ведь так всегда и бывает, верно? Никогда не получаешь того, что хочешь, когда тебе это нужно.

Ларри насупился и не смотрел на Мюриэл. Чтобы он развеялся, она попросила его устроить быструю экскурсию.

Он начал с сада. День угасал. Их осаждали насекомые, но Ларри, не обращая внимания на укусы, осторожно ступал между недавно посаженными растениями. Это наследие великолепия и яркости, которое он оставлял покупателю, давно занимало его. Он долго объяснял, как многолетние растения — крокусы, пионы, гортензии — будут расти и крепнуть из года в год. Перестал, когда уже почти стемнело, и только потому, что Мюриэл сказала, что насекомые заживо съедают ее.

В доме Ларри давал более беглые объяснения. Для того, чтобы пыль не разлеталась повсюду, на дверных проемах комнат висели пластиковые занавески. В таких жилищах, сказал он, надо знать, какие детали сохранять ради стиля и какими жертвовать для привлечения покупателя. Взять, к примеру, освещение. Когда эти дома строились, комнаты были темными, как дворовые службы, вечерами в них горели газовые светильники. Теперь домовладельцы не жалели электроэнергии. Со временем, сказал Ларри, он понял, что яркий свет над головой и множество выключателей покупатели ценят высоко.

Мюриэл приятно было видеть Ларри в его другой жизни. Он, как всегда, поднимал ей настроение, и было нетрудно представить его предпринимателем. Этому способствовало даже его любовное отношение к цветам в саду. Человек, которого она знала на юридическом факультете, делая вид, что слово «нежный» признает только на обертке презерватива. Но внутри таился другой человек — ей всегда было это понятно, — и она восхищалась Ларри за то, что он дал ему проявиться.

— Туалет уже работает? — спросила Мюриэл. Ларри проводил ее. Напротив раковины было небольшое окошко, и Мюриэл кое-как могла разглядеть район, где жила в детстве, в четверти мили от Форт-Хилла. Полоса бунгало среди грузовых станций и вагонных депо. Даже теперь он оставался местом бесконечных автостоянок, ярко освещенных для предотвращения краж. Мили платформ возле полосы отчуждения, где грузовые трейлеры и железнодорожные контейнеры дожидались погрузки на составы. Место это было хорошее. Люди работали усердно, были добрыми, порядочными, желали своим детям лучшего. Но они чувствовали и суровость судьбы, не дающей им таких денег, как тем, кто ими командовал. «Мной они не будут командовать, — клялась себе Мюриэл. — Мной не будут».

Теперь у нее никаких иллюзий не оставалось. Она бы сходила с ума, если б не пробилась к власти. Но глядя с холма, все равно чтила лучшее в этом месте: верность устоям, сознание, что живешь своей жизнью и стараешься как-то преуспеть, делаешь больше добра, чем зла, и кого-то любишь. Желание вновь обрести связь со всем этим являлось одной из причин, побуждавших ее проводить еженедельно час в церкви. В храме сердце едва не вылетало из груди прямо к Богу. В церкви обретались дети, которых у нее никогда не было, невстреченные незнакомцы, где-то ждавшие ее, как ей казалось в пятнадцать лет. Обреталось будущее. Жизнь духа. В молитвах она все еще стремилась к ним так же страстно, как много лет до того в мечтаниях. С возбуждением, вызванным присутствием Ларри в тихом доме, она вдруг остро осознала полноту жизни, которую могла дать любовь мужчины.

Ларри ждал ее в общей комнате в задней части дома. Отделана она была скудно, и Ларри сказал, что постарается украсить ее настилкой ковров. Мюриэл вернулась к делу.

— Ларри, пора выложить на стол все эти сведения об Эрно и Коллинзе. Завтра я отправлю Артуру письмо.

Как она и предвидела, Ларри спросил:

— Зачем?

— Потому что они отчаянно ищут Фаро. А это дело о пересмотре смертного приговора, и я не должна скрывать сведений, зная, что для них они важны.

— Важны?

— Ларри, я не знаю точно, в чем там дело, не знаешь и ты. Но главное, Коллинз крал билеты вместе с Луизой, так ведь? Не кажется ли тебе, он потому и знал достаточно, чтобы выдать Гэндолфа?

— Мюриэл, Артур наверняка обратится в суд с требованием начать все заново. Ты это понимаешь. Будет вопить, чтобы Коллинзу предоставили иммунитет.

— Это его работа, Ларри. Но он не добьется своего. Апелляционный суд никогда не заставит меня предоставить иммунитет Коллинзу. Но я хочу все выложить Артуру: что Коллинз — это Фаро и что Эрно стрелял в него. И то, что Коллинз сказал нам в Атланте. Я должна была бы давно это раскрыть, но могу притвориться, что до меня только дошло.

Старчек неподвижно стоял с закрытыми глазами, слегка негодуя на нелепость закона.

— Мы даже не знаем с полной уверенностью, что Коллинз — это Фаро, — сказал он наконец.

— Брось, Ларри.

— Серьезно. Давай наведаюсь к Дикермену, узнаю, снял ли он с пистолета отпечаток пальца. Тогда, может, будем знать наверняка, что это Коллинз.

— Позвони Дикермену. Скажи, что дело открыто снова и нам нужен срочный ответ. Но Артуру я должна сообщить все немедленно. Чем дольше будем медлить, тем громче он будет возмущаться сокрытием благоприятных для него сведений. У Артура есть несколько дней, чтобы подать в апелляционный суд последнее ходатайство о пересмотре дела. Я хочу иметь возможность сказать, что мы предоставили ему эти сведения тут же, едва увидели какую-то связь с событиями, окружающими те убийства. Таким образом, он сделает заключительную попытку, и тогда суд сможет ответить ему, что они рассмотрели все и приняли окончательное решение.

— Черт возьми, Мюриэл.

— Ларри, это последний барьер.

— Тьфу ты, — произнес он, — сколько раз нам нужно выигрывать это проклятое дело? Иногда мне хочется поехать в Редьярд и самому застрелить Ромми, чтобы покончить со всей этой ерундой.

— Может быть, тут наша вина. Может, нас кое-что удерживает от того, чтобы покончить с ней. — Мюриэл, разумеется, знала, какое это «кое-что». Знал и Ларри, но, казалось, это было частью той самой ерунды, которой он хотел положить конец. Подойдя поближе, Мюриэл положила руку ему на плечо. — Ларри, положись на меня. Все будет отлично.

Однако это как раз и подтверждало его точку зрения. Дело никогда не велось о жертве, подсудимом или хотя бы о случившемся. Для полицейского, обвинителя, адвоката, судьи оно всегда было о себе. В данном случае о них. Отвернувшись от нее, Старчек стиснул зубы в досаде.

— Право же, Ларри, — сказала она. — Если ты ничего не хотел предпринимать по этому поводу, зачем пошел к Айку? Зачем трудился звонить мне?

Он опустил взгляд, но в конце концов поднял руку и хлопнул ее по ладони в знак согласия. Соприкосновение, даже столь мимолетное, напомнило ей всю историю их отношений. Она преданно посмотрела на него, в ее взгляде сквозило понимание утраты и ушедшего времени. Потом снова стиснула его плечо и с большой неохотой разжала руку. Секунду спустя, взглянув на нее, Мюриэл хихикнула.

— Что такое? — спросил Ларри.

Она показала ему ладонь, побелевшую от пыли на его комбинезоне.

— Ларри, ты оставил напоминание о себе.

— Вот как?

— Соляной столп, — сказала Мюриэл.

Старчек отвел взгляд, вспоминая, откуда это.

— А что плохого сделала та женщина?

— Оглянулась, — ответила Мюриэл с кривой улыбкой.

— Угу.

Мюриэл, хоть и обещала себе в Атланте первой не переступать границу, понимала, что не остановится. Не важно, в чем заключалась причина — в памяти о прошлом, романтичности, чувственности, — ей был нужен Ларри. Какую бы струну он ни затрагивал, этого не удавалось сделать больше никому. Десять лет назад она не понимала этого, но тогда их отношения представляли для нее главным образом понимание своей силы. В этом смысле они были неповторимыми. Ларри знал ее основные достоинства и в отличие от Рода и Толмиджа не относился к ним эгоистически. Он хотел только мира на их собственных условиях, подлинной дружбы, практичной, но не бессердечной, равноправной. Много лет назад она отвергла замечательную возможность и, сознавая это, хотела увериться, что теперь нет никакой надежды. Она подняла ладонь.

— Ларри, таким образом Бог не велит мне давать волю рукам?

— Не знаю, Мюриэл. Я не общаюсь с ним напрямую.

— Но тебе хочется этого, так ведь? Чтобы прошлое оставалось прошлым?

Он долго молчал.

— Сказать по правде, не знаю, чего хочу. Знаю только одно. У меня нет желания возвращаться на грань самоубийства.

— И как это понимать? Ты говоришь «нет»?

Он слабо улыбнулся.

— Мужчинам говорить «нет» не положено.

— Ларри, это самое обыкновенное слово.

Мюриэл снова посмотрела на ладонь. Светлая пыль пристала к выступающим местам, оставив складки чистыми. Линия любви и линия жизни, на которые смотрят гадалки, были четкими, как реки на карте. Потом она подняла руку и нашла то место на его плече, где остался ее отпечаток.

* * *

Мысль, что он способен устоять, промелькнула в сознании Ларри бесследно. Главной чертой Мюриэл была способность добиваться своего. И, как всегда, у нее имелось преимущество перед ним. Зачем было звонить, спросила она, если он ничего от нее не хочет? Он сам привез ее сюда. И теперь Мюриэл взяла на себя инициативу. Маленькая, бесстрашная, она поднялась на носки, положила руку ему на плечо, а другой нежно коснулась щеки и притянула его к себе.

Тут в их действиях появились отчаяние и быстрота пытающейся вылететь из клетки птицы. Бессмысленных метаний и биения крыльями. В этом пылу плоть Мюриэл была соленой, потом появился запах крови, который Ларри не сразу распознал. Сердце его испуганно колотилось, в результате все кончилось гораздо быстрее, чем ему хотелось бы. Неожиданно. С грязными следами. У Мюриэл начиналась или кончалась менструация, и она так спешила принять Ларри в себя, словно боялась, что он может передумать.

Мюриэл под конец находилась сверху и потом прижалась к нему, будто к скале. Ощущение ее тела на нем было гораздо приятнее, чем все остальное. Ларри повел руками и с болью в сердце обнаружил, как хорошо все сохранилось в памяти: рельефные позвонки на спине, ребра, выступающие, словно клавиши пианино, округлость зада, который он считал самой привлекательной частью ее фигуры. С того времени, как они расстались, он плакал всего раз — когда скончался его дедушка, колесник-иммигрант. Ларри был ошеломлен мыслью, насколько тяжелее была бы жизнь двадцати трех детей и внуков старика, если бы он не набрался смелости приехать в Штаты. Этот образец мужества не позволял Ларри оплакивать теперь свою судьбу. Но самым надежным спасением служил юмор.

— Как я объясню своим рабочим, почему приходится чистить совершенно новый ковер?

— Потребуй возмещения урона, — ответила Мюриэл. Ее маленькое лицо было задрано перед ним. Скрепляющую воротник брошку она впопыхах не сняла, и платье с расстегнутыми пуговицами ниспадало с нее подобно плащу. Плечи ее покрывала тонкая черная ткань в горошек, обнаженные руки держали его пониже шеи.

— Сожалеешь об этом? — спросила она.

— Пока не знаю. Может, и пожалею.

— Не надо.

— Мюриэл, ты сильнее меня.

— Уже нет.

— Какое там, нет. По крайней мере способна постоянно наступать. У меня с тобой это не получится.

— Ларри. Не думаешь ты, что я упустила тебя?

— Сознательно?

— Оставь, Ларри.

— Я серьезно. Ты не позволяешь себе оглядываться на прошлое. До тебя только сейчас доходит.

— Ты о чем?

— Тебе нужно было выйти за меня.

Темные глаза Мюриэл были неподвижны; крылья маленького носа, усеянного крохотными летними веснушками, раздувались. Они неотрывно смотрели друг на друга с расстояния всего в несколько дюймов, пока Ларри не почувствовал, что сила его убежденности начинает брать верх над ней. Он видел, что Мюриэл уже поняла его правоту. Но как было ей возвращаться домой, признав это откровенно? И все же Ларри уловил что-то вроде подтверждения в ее глазах перед тем, как она снова опустила голову ему на грудь.

— Ты был женат, Ларри.

— И всего-навсего полицейским, — ответил он.

Ему всегда недоставало смелости бросить ей в лицо эту суровую правду. И Мюриэл ни за что бы ее не приняла. Он чувствовал, как она с трудом доходит до истины.

— И всего-навсего полицейским, — сказала она наконец.

Ларри толком не видел Мюриэл, но, касаясь рукой ее кожи, ощущал взволнованно бьющийся пульс. Она была хрупкой, щуплой, маленькой, и он, широкий, рослый, окружал ее со всех сторон. Лежа на светлом ковре, Ларри долго покачивал ее, словно они находились на судне, бросаемом из стороны в сторону по волнам бурного моря жизни.

34
9 августа 2001 года
Старая знакомая

В восемь часов вечера Джиллиан ждала Артура в «Спичечном коробке», потягивая газированную воду. Он почти наверняка засиделся с Памелой. Им требовалось срочно подать ходатайство о пересмотре дела в апелляционный суд.

В последнюю неделю, за исключением ужина во вторник со Сьюзен, они каждый вечер куда-нибудь отправлялись — побывали в театре, на симфоническом концерте, посмотрели три фильма. Покидая квартиру, Артур забывал о беспокойствах в связи с делом Гэндолфа. Идя по улице, Артур даже принимал слегка самодовольный вид. Ну и пусть. Она почти все в Артуре находила привлекательным.

Джиллиан ощутила на себе чей-то взгляд. Это было ей не в новинку — в конце концов, она скандально известная Джиллиан Салливан, — но, увидев смотревшую на нее красивую брюнетку несколькими годами помладше, отважилась едва заметно улыбнуться. Женщина была не из юридического сообщества. Джиллиан поняла это сразу. По фешенебельному виду — на женщине была шелковая куртка с воронкообразным воротником, которые продавались у них в магазине по триста с лишни м долларов, — ее можно было принять за одну из покупательниц, но Джиллиан догадалась, что помнится она ей с более давних времен. И постепенно вспомнила, кто это. Тина. Джиллиан усилием воли заставила себя не отшатнуться, и только сознание, что Артур, видимо, уже в пути, позволило ей подавить побуждение удрать.

Они обращались друг к другу только по именам. Эта женщина была просто Тиной, бедной красивой девушкой с Западного берега, которой приходилось торговать наркотиками, чтобы удовлетворять пристрастие к ним. Она открывала дверь, когда Джиллиан приходила за героином. Джиллиан оказалась в удивительном сообществе наркоманов с высшим образованием. Манеры здесь были получше, опасность поменьше, но это окружение было почти таким же ненадежным, как уличное. Люди то и дело исчезали, неожиданно исчезла и Тина. Ее арестовали. Джиллиан в страхе, что та выдаст ее или что ее уже засекли следившие за Тиной полицейские, поклялась завязать. Однако наркотик уже стал потребностью. Как и все торговцы, Тина не называла ей других сбытчиков. Джиллиан несколько раз видела в той компании актера из местного театра, но звонить ему было бы безумием. Через тридцать шесть часов после последней дозы она надела шарф на голову, пошла из здания суда в Норт-Энд и на каком-то углу нашла то, что нужно. В случае ареста она собиралась сказать, что проводит исследование для вынесения приговора или для возможных изменений в ведении дел о наркотиках. У нее хватило ума обратиться к проститутке в леопардовой мини-юбке и таких же сапогах. «Идите к Леону», — сказала та, но оглядела Джиллиан с головы до ног, покачивая головой с сочувствием и упреком.

Стало быть, это Тина. Они смотрели одна на другую с расстояния в сорок футов, пытаясь разобраться в сумасшедших поворотах жизни и бремени прошлого, потом Джиллиан первой отвела взгляд, расстроенная чуть ли не до смеха мудростью своего нежелания показываться на людях.

Вскоре появился Артур и сразу же спросил, что случилось. Джиллиан хотела рассказать откровенно, но представила, как он смотрит на нее и с его лица исчезает улыбка. «Не сегодня», — подумала она. Ей не хотелось портить ему настроение в этот вечер. Да, собственно говоря, и в любой другой. Она много раз была на грани того, чтобы рассказать ему, потом передумывала. Хранила свою тайну.

— У тебя такой вид, будто произошло что-то хорошее, — сказала она.

— Хорошее? Возможно. Пока что приходится ломать голову. Нашелся Фаро.

— Шутишь!

— Это еще не самое главное. Мюриэл написала мне письмо.

— Можно взглянуть?

Она протянула руку еще до того, как Артур вытащил из кармана конверт. Письмо было написано на бланке Мюриэл Д. Уинн, первого заместителя прокурора округа Киндл. В шапке письма было указано «Народ против Гэндолфа» и номер старого судебного дела. Даже на этой поздней стадии Мюриэл не хотела признавать, что вторглась на враждебную территорию федерального суда.

Уважаемый мистер Рейвен!

В течение двух последних месяцев прокуратура в ходе продолжительного расследования обнаружила многочисленные сведения относительно Коллинза Фаруэлла. Как Вам известно, мистер Фаруэлл отказался давать показания на основании Пятой поправки. К тому же полученные сведения, кажется, не имеют прямого отношения к Вашему клиенту. Тем не менее в интересах полной ясности мы хотим сообщить Вам следующее…

На странице было восемь пунктов. Мюриэл составила письмо весьма непонятно. Не для Артура — он мог разобраться в неясностях, — а для федерального суда, где, как она знала, вскоре будет показан этот документ. Однако в подробностях разнообразных свидетельств о Фаро Коуле, с большинством которых Артур ознакомил Джиллиан на этой неделе, оказалось два важных предмета: резюме заявлений, которые сделал Коллинз Фаруэлл, племянник Эрно, в июне, когда ему в Атланте вручали судебную повестку. И уведомление, что двое полицейских недавно опознали на фотографиях Коллинза Фаро.

— Господи! — воскликнула Джиллиан, прочтя последнюю фразу. Сердце ее часто колотилось. Через несколько секунд она поразилась собственной реакции, тому, что больше не чувствует себя посторонней. И спросила Артура, что он думает.

— Не уверен, что происходящее у меня в голове можно назвать думанием, — ответил Артур. — Мы с Памелой все время натыкались на стены. Однако скажу тебе вот что: я не вступлю в комитет по проведению избирательной кампании Мюриэл. Здесь много закулисных интриг. — Артур подозревал, что Ларри или Мюриэл устроили слежку за Памелой, когда та ездила в регистрационное управление. И злился из-за того, что поздно узнал о заявлениях Коллинза в Атланте. — Я уже подал ходатайство о предоставлении Коллинзу иммунитета. Мюриэл в ответе заявляет: нет оснований полагать, что Коллинз располагает какими-то благоприятными для Ромми сведениями.

Но досадовал он главным образом на Эрно, сказавшего, что Фаро был мелким жуликом и давным-давно исчез.

— Нам никогда не добраться до дна той лжи, что наговорил Эрно, — сказал он. — Это как зыбучий песок. Мы все погружаемся и погружаемся.

— Я вот о чем думаю, — сказала Джиллиан. Покойный Эрдаи тоже был у нее на уме. — Эрно сказал, что защищал Коллинза, когда навел на него Ларри в девяносто первом году. Я вот думаю, не защищал ли он его все время?

— Пулей в спину? Вот так защитник-дядюшка. Думаю, я предпочел бы подарочный жетон^[21].

Джиллиан засмеялась. Артур был прав. Но не совсем.

— Однако в баре Айка Эрно предпочел помалкивать о том, что Фаро его племянник. Ты не задумывался, почему?

— Могу догадаться. Коллинз вошел в бар с пистолетом в руке. Он бывший заключенный, и за ношение огнестрельного оружия ему грозило минимум два года.

— Вот Эрно и защитил племянника, — сказала Джиллиан.

Артур повел плечом, признавая, что тут может быть какой-то смысл.

— Я думаю, Артур, не вел ли Эрно себя вполне последовательно. Интуиция подсказывала тебе, что Эрно в одном случае говорил правду.

— О чем?

— О невиновности Ромми.

— А, — произнес Артур. — Да.

— Поэтому давай предположим, что он руководствовался двумя мотивами: оправдать Ромми и защитить Коллинза.

Артур взял конверт с письмом Мюриэл и, постукивая им по руке, задумался. Вскоре он кивнул.

— Это объясняет, почему Эрно помалкивал о билетах до допроса Женевьевы. Он защищал не столько свою пенсию, сколько Коллинза. Если бы авиакомпания узнала, что Коллинз крал билеты вместе с Луизой и Ромми, хоть это было и давно, они, видимо, добились бы изгнания его из агентов бюро путешествий и привлекли бы к суду.

— Возможно. Но я думала о другом. Ромми злился на Луизу за то, что та его обманывала. Может быть так, что на нее злился и Коллинз? За то, что поставила под угрозу их сговор? Или, может, она и его обманывала. Вспомни, мы решили, что Фаро, видимо, был в ту ночь в «Рае».

Артур уставился на нее. Вокруг них шумел вечерний ресторан, слышались негромкая музыка, позвякивание бокалов, веселые разговоры.

— Ты думаешь, что убийца — Коллинз?

— Не знаю, Артур. Мы обмениваемся соображениями. Но Эрно определенно хотел вызволить Ромми, не раскрывая дел Коллинза.

Обдумав это, Артур сказал:

— Нашим следующим шагом должно быть возобновление ходатайства о предоставлении Коллинзу иммунитета. Правильно?

— Тебе определенно нужно его выслушать.

— Как думаешь, есть вероятность, что апелляционный суд удовлетворит ходатайство о пересмотре дела, чтобы заслушать показания Коллинза?

— Небольшая. Это похоже на желание отсрочить казнь. И они захотят держаться уже принятого решения, как все люди.

Артур, нахмурясь, кивнул. Он тоже так считал.

— Тебе нужен более доброжелательный судья. Который был склонен верить Эрно.

— Харлоу?

— Почему бы нет?

— Прежде всего у Харлоу нет юрисдикции. Дело находится в апелляционном суде.

Но у Джиллиан были соображения и на этот счет. Как и Мюриэл, она сделала себе карьеру в судах штата. В Олдерсон она попала, ничего не зная о федеральных законах и процедурах, однако многолетняя помощь другим заключенным в составлении тщетных прошений об освобождении принесла ей значительные познания.

Артур поднял с пола портфель. Они вдвоем стали составлять черновик ходатайства. Каждый предлагал фразы, потом Артур их зачитывал. Он придвинул стоявшую на столе свечу к своему блокноту. В слабом свете Джиллиан смотрела на Артура, воодушевленного, довольного ею и собой. В центре ее внимания находились и Артур, и Гэндолф, но она разделяла его волнение в поисках какой-то надежды для Ромми. Потом ее поразила власть закона, скучная реальность которого представляла собой просто-напросто слова на странице. Закон был ее профессией, основанием ее достижений, падения и теперь, через Артура, источником обретения утраченного. Слова закона, которые она вынужденно не могла долгое время произносить, оставались языком ее взрослой жизни. Даже когда они с Артуром негромко обсуждали, что писать дальше, она не знала, принимать это осознание с радостью или с горечью.

35
10 августа 2001 года
Бог дактилоскопии

В полдень пятницы Ларри получил сообщение от Мориса Дикермена, главного дактилоскописта и начальника криминалистической лаборатории полиции округа Киндл, с просьбой зайти к нему в кабинет в Макграт-Холле. Прочтя, что написано на полоске бумаги, Ларри скатал ее в шарик величиной с горошину и выбросил. После встречи с Дикерменом будет необходимо связаться с Мюриэл, а он избегал звонить ей уже два дня. Сегодня утром она оставила ему сообщение на автоответчике по поводу последнего ходатайства Артура, поданного в апелляционный суд. Голос ее звучал бодро и жеманно, она явно была рада получить повод поговорить с ним. Ларри тут же стер запись.

В прежние времена он бежал от нее после каждой встречи, так как не хотел говорить себе, что влюблен в нее, что воздух в ее присутствии становится чище, свежее, что ему нужна женщина, идущая с ним нога в ногу. Теперь скрывался, так как не знал, под чем из этого хотел бы подписаться сегодня.

Избегая Мюриэл, Ларри избегал и жены. Он думал, что больше не придется обнюхивать свою одежду перед тем, как положить ее в корзину для белья. Десять лет назад, когда Мюриэл порвала с ним, он был так расстроен и сломлен, что не сумел скрыть этого от Нэнси. Однажды вечером, когда он плюхнулся в кресло, выпив несколько баночек пива, она подошла к нему.

— Опять в подпитии? Позволь мне догадаться. Одна из твоих цыпочек бросила тебя?

Ларри был слишком слаб, чтобы лгать, но она поразилась этой правде.

— Я должна пожалеть тебя?

— Ты спросила, я ответил.

— И мне нужно тебя простить?

Но по доброте душевной простила. Они мирно согласились пойти к адвокату, с которым уже обсуждали полюбовный раздел имущества. Когда Ларри будет в лучшем расположении духа. Полгода спустя они все еще собирались это сделать. Даже по прошествии двух лет Ларри считал, что они оба просто ждали, не подвернется ли что-то лучшее. Однако Нэнси обладала достоинствами, каких не было ни у кого. Она ни за что не хотела покидать его сыновей. И со временем благодарность Ларри за это и за характер, достойный причисления к лику святых, стала почти безграничной. Другие женщины его уже не привлекали — им было далеко до Мюриэл, и, что более важно, он проникся глубоким уважением к Нэнси после того, как она не воспользовалась возможностью послать его к черту. Иногда задумываясь о существующем между ним и женой дружелюбии, он задавался вопросом, не должен ли брак и быть просто таким, спокойным и уважительным. Однако нет. Нет. Нужна мелодия, которая захватывает тебя, одного благозвучия мало.

Этот вывод возвратил его к Мюриэл. «Ничего хорошего из этого не выйдет», — подумал он. Так часто говорила его мать и сейчас сказала бы то же самое. Со среды он проспал в общей сложности от силы два часа. В желудке было такое ощущение, словно по нему прошлись наждачной бумагой, глаза при взгляде в зеркало напоминали кратеры. И даже он сам не видел в них никакого ответа на вопрос, чего же хочет. Подойдя к кабинету Дикермена, Ларри наверняка знал, что его жизнь не удалась.

Угловатого ньюйоркца Мориса Дикермена полицейские, работники прокуратуры и даже многие адвокаты называли богом дактилоскопии. Мо регулярно читал лекции в университетах и на совещаниях сотрудников правоохранительных органов по всей стране, был выдающимся ученым, автором лучших учебников. При его известности ему больше подобало давать заключения специалиста где-нибудь на Аляске или в Нью-Дели, чем возглавлять криминалистическую лабораторию. Однако в полиции, где скандалы случались нередко — в прошлом году были арестованы две преступные группы полицейских, одна за торговлю наркотиками, другая за грабеж ювелиров, — Мо являлся драгоценным работником, уникальным источником надежности и безупречности. В середине девяностых годов его угроза уволиться заставила наконец власти округа приобрести автоматизированную систему опознавания по отпечаткам пальцев. Новшество, которым другие управления полиции сопоставимого размера владели уже несколько лет.

В девяносто первом году, когда были убиты Гас Леонидис, Пол Джадсон и Луиза Ремарди, неизвестный отпечаток пальца не мог быть идентифицирован без ареста конкретного подозреваемого. Если преступник не оставил всех тех отпечатков, которые появлялись на его дактилоскопической карте — чернильных оттисков всех пальцев, снятых при аресте подозреваемого, — невозможно было определить, кто оставил частичный отпечаток пальца. Следовательно, невозможно сравнить неизвестный отпечаток с обширным дактилоскопическим каталогом, который полиция вела на местном уровне, а ФБР на национальном. Компьютерные изображения изменили это. АСООП, автоматизированная система опознавания по отпечаткам пальцев, позволяла компьютеру сравнить неизвестный отпечаток со всеми накопленными в стране оттисками. К примеру, АСООП помогла Мюриэл установить за ночь, что ни один из отпечатков, оставленных в «Рае» в июле девяносто первого года, не принадлежал Эрно.

Главной проблемой в работе АСООП являлось время. Хотя компьютеры работали быстро, проверка каждого отпечатка занимала примерно час. В деле Гэндолфа в ресторане было снято около восьмисот отпечатков, практически не существовало возможности попытаться идентифицировать все, учитывая другие требования полиции. Однако если Мо обнаружил хоть один отпечаток на пистолете, которым Фаро Коул угрожал Эрно в баре, будет делом нескольких минут сравнить его с окружной базой данных, где наверняка находились отпечатки пальцев людей, которых арестовывали несколько раз, как Коллинза Фаруэлла.

Мо недавно вернулся из Парижа, где провел две с половиной недели, обучая жандармов новшествам в дактилоскопии, отсутствие не позволило ему ответить на первое требование Ларри обследовать пистолет Фаро Коула. Теперь он захотел показать ему парижские снимки. Прерывать себя Мо не позволял. Богом дактилоскопии его прозвали не только из почтительности. Обычно он изъяснялся развернутыми мыслями и настаивал на том, чтобы их закончить. Теперь, щелкая мышью компьютера, Мо рассказывал Ларри гораздо больше, чем тот хотел знать, о скульптурах в Тюильри и древнем квартале в шестом районе. Ларри дожидался возможности спросить, обнаружил ли Мо что-нибудь на пистолете. Когда наконец он задал этот вопрос, Мо медленно отвернулся от компьютера и подпер языком щеку.

— Насколько я понимаю, Ларри, это связано с делом Гэндолфа? О котором читал в газетах?

Зная о сложных союзах в Макграт-Холле, Ларри не обозначил в документах дела, и предвидение Мо его поразило. В Дикермене было нечто не от мира сего. В Макграт-Холле имело смысл притворяться, будто ничего не замечаешь, и все думали, что интересы Мо ограничиваются всего двумя темами: дактилоскопией, само собой, и бейсболом, о котором он, казалось, знал все — от общего количества очков забивающего Бейкера за сезон до статистической вероятности того, что «Трапперы» сделают три перебежки в конце девятого периода.

— Мо, это превосходная догадка.

— Я бы не назвал это догадкой, Ларри.

С другой стороны письменного стола, где все еще валялся оставшийся от обеда бумажный пакет, Мо устремил на Старчека долгий взгляд.

— Мо, и что ты мне скажешь?

— Знаешь, давай просто покажу тебе, что сделал. К выводам приходи сам.

С этими словами Дикермен вынул из железного ящика позади него пистолет и копии нескольких документов, с которыми оружие было отправлено из хранилища улик. Оружие было завернуто в толстый пластик, уже хрупкий и бурый на складках, в котором лежало с девяносто седьмого года, когда Эрно стрелял в Фаро. Ларри видел его впервые. Это был револьвер, судя по виду, тридцать восьмого калибра. При существующих процедурах, препятствующих скандальной склонности огнестрельного оружия и наркотиков исчезать из хранилища улик, Ларри без судебного распоряжения было бы проще увидеть королевские драгоценности. Он просто потребовал передать пистолет в криминалистическую лабораторию. Когда обвинение заканчивало работу, законный владелец оружия, использованного при совершении преступления, мог потребовать его возврата. Однако Фаро Коул не потрудился этого сделать, что не удивляло Ларри, учитывая исчезновение Фаро после ранения.

Теперь Мо на свой занудный манер объяснял, как трудно было снимать отпечатки пальцев через несколько лет после контакта подозреваемого с объектом. Поскольку отпечатки обычно оставляются жирным веществом, выделяющимся вместе с потом, они имеют свойство испаряться. Ларри это знал и потому, с головой уйдя в поиски Фаро, требовал, чтобы бог дактилоскопии сам проводил экспертизу. Несмотря на его лекции, эта мысль была удачной, поскольку Мо как будто бы добился некоторых успехов.

— В данном случае единственные отпечатки, обнаруженные с помощью обычных методов, находились здесь. — Мо надел темные очки и ткнул карандашом через пластик в несколько мест на стволе, потом показал Ларри на мониторе своего компьютера цифровые снимки. — Они очень уж частичные. АСООП перебрала с полдюжины дактилоскопических карт. После визуального осмотра я решил, что они оставлены средним и большим пальцами правой руки. Но для суда это заключение не годится. Хороший адвокат поднял бы меня на смех за выводы, сделанные по столь скудным отпечаткам.

Мо положил на стол дактилоскопическую карту. Размером шесть на девять дюймов, заполненную знакомыми черными оттисками кожных узоров, с двумя рядами отпечатков четырех пальцев правой и левой рук, двумя более крупными клетками для отпечатков больших, а внизу совместными отпечатками всех пальцев обеих ладоней. Для гарантии надежности опознания в верхнем левом углу карты была приклеена фотография дактилоскопируемого. Красивый молодой человек с совершенно бессмысленным в ярком свете фотовспышки лицом был Коллинзом.

— Судя по всему, он держал пистолет за ствол, — сказал Дикермен.

— В отчетах так и указано, — сказал Ларри. — Но мне требуется стопроцентная уверенность, что отпечатки оставлены этим человеком.

Ларри постукал по дактокарте. Без такой уверенности Артур не допустил бы использования этой улики.

— Понимаю. И я захотел подтвердить свой вывод. Провел более глубокое обследование. Обнаружил кое-что здесь, в нижней части рукоятки. На что, по-твоему, это похоже?

Мо указал на тонкую полоску почти того же красновато-желтого цвета, что и рукоятка.

— Кровь?

— Думаю, этот человек смог бы работать в группе расследования убийств. При стрельбе обычно бывает кровь. А она представляет собой любопытный материал для отпечатков. Высыхает быстро. И отпечаток зачастую сохраняется дольше, чем жировой. Но когда идентифицируешь отпечатки в крови, обычные химикалии, которые пристают к жировым выделениям, не годятся. Тут отпечаток буквально выгравирован в крови и зачастую так слабо, что его не видно. Ты не видишь на этом пистолете никаких кровавых отпечатков, так ведь?

Ларри не видел.

— Десять лет назад на этом пришлось бы ставить точку. Сейчас мы делаем инфракрасные цифровые снимки, они выдвигают кровь на первый план и делают невидимым находящийся под ней материал, в данном случае рукоятку. Потом я подверг этот снимок дальнейшей обработке в поисках полосатого изображения. И обнаружил четыре кровавых отпечатка — три частичных и очень четкий отпечаток большого пальца. Один частичный на спусковом крючке, три остальных на рукоятке.

Мо отодвинулся вместе со стулом, чтобы Ларри видел изображения на большом мониторе. Старчек почтительно кивнул, но его снедало нетерпение.

— Ты пропустил их через АСООП?

— Конечно.

Дикермен полез в папку и положил перед Старчеком две дактокарты. Одна была почти двадцатипятилетней давности, с отпечатками Эрно Эрдаи, снятыми, когда он поступил в полицейскую академию, на другой были снятые при его аресте за выстрел в человека. Коллинза, как теперь Ларри знал наверняка.

— Потому ты и понял, что тут дело Гэндолфа, — сказал Ларри.

Мо кивнул.

— Понимаешь, — сказал Ларри, — Эрно вырвал пистолету человека, который держал его за ствол — предположим, то был Коллинз, — и выстрелил в него. За это и отбывал срок. И вот почему на спусковом крючке есть отпечаток его пальца.

— Эта информация могла бы мне пригодиться, — сухо произнес Мо. — Не располагая ею в то время, я снова обследовал пистолет, надеясь подтвердить идентификацию мистера Фаруэлла. И по запоздалому соображению сделал то, с чего следовало начинать: проверил патронный барабан. С удовольствием обнаружил, что из хранилища мне прислали заряженный пистолет и что у меня хватило глупости касаться спускового крючка без предварительной проверки.

— Извини, — сказал Ларри, — но это объяснимо. Когда Эрно доставили в участок, его адвокат сказал, что он признает себя виновным. И видимо, никто после этого не потрудился осмотреть оружие.

— Видимо, — сказал Мо, покачивая головой при мысли о баснословной глупости всех, включая себя. — Моя жена считает, что у меня приятная работа за письменным столом. Как думаешь, счел бы кто-то это самоубийством?

— Мо, во время бейсбольного сезона — нет.

Дикермен скривил рот и кивнул. Об этом он не подумал.

— Сколько там было патронов? — спросил Ларри.

— Всего один. Но в барабане находились еще четыре стреляные гильзы.

Следовательно, из пистолета было произведено четыре выстрела. В отчетах полицейских указывалось, что Эрно выстрелил в Коллинза всего один раз. С разрешения Дикермена Ларри взял пистолет и прижал пластиковую обертку, чтобы получше разглядеть оружие. Это был пятизарядный револьвер, определенно тридцать восьмого калибра.

— В общем, — сказал Мо, — когда сердце у меня заработало снова, оказалось, что я заглянул туда не зря. На всех гильзах очень четкие отпечатки. Насколько я понимаю, в гнездах барабана они не высохли.

Он щелкнул мышью компьютера, продемонстрировал новые снимки, потом указал на отдельный пластиковый пакет с пулей и гильзами в мешке с револьвером.

— И ты проверил отпечатки по базе данных?

— Да. Этот человек был арестован в пятьдесят пятом году, когда ему было двадцать два, за участие в действиях агрессивно настроенной толпы.

Эти действия обычно означали драку в баре, обвинения по ним почти никогда не выдвигались. Мо выложил и эту дактокарту. По прошествии десяти лет Ларри пришлось напрячь память, чтобы узнать человека на фотографии. На ней он был гораздо моложе, чем в то время, когда Ларри знал его. Однако Старчек вспомнил, кто это. Человек с отталкивающим лицом на черно-белом снимке был Гасом Леонидисом.

Сначала Ларри был очень доволен собой, потому что сумел вспомнить. Потом, когда понял, что это означает, его пронизало ощущение острой тревоги.

Макграт-Холл строился как арсенал во время Первой мировой войны. Полиция занимала это здание с двадцать первого года, и ходила шутка, что с тех пор там оставалось несколько служащих. Оно представляло собой мрачный, неподвластный времени склеп. Мо в признание его положения занимал кабинет с большими окнами на север. Из них был виден приходящий в ветхость район Кевани, отделенный от Макграт-Холла нестриженым газоном, железной оградой и несколькими деревьями. Ларри увидел обертку от бутербродов, гонимую ветром по тротуару, и наблюдал за ней, пока она не скрылась из виду. «Ну и дело, — думал он. — Черт возьми, ну и дело».

Ларри вновь склонился над оружием. Это был «смит-вессон» — несомненно, пистолет Гаса. И на его спусковом крючке отпечатался палец Эрно, в барабане находился один нестреляный патрон. Одну выпущенную пулю извлекли из тела Коллинза в операционной. О трех остальных сведений не было. «Нет, — сказал себе Ларри, потом снова, — нет», — затем довел ход мыслей до конца.

— Мо, думаешь, это орудие убийства в моем деле?

— Думаю, баллистическая лаборатория сможет установить это наверняка. И полагаю, эксперты по ДНК смогут определить, чья кровь была на руке Эрдаи. Мне нужно отправить пистолет обратно в хранилище для соблюдения последовательности. Но позабочусь, чтобы кто-то пришел и расписался за него. Я просто хотел дать тебе предварительные сведения.

Mo протянул конверт со своим заключением. Ларри сунул его в карман куртки, продолжая ломать голову. Сейчас ему оставалось только полагаться на то шестое чувство, которое часто его направляло. А оно подсказывало, что кровь на руке Эрно принадлежала не Коллинзу. Имея теперь время задуматься, Ларри осознал, что во всех отчетах о стрельбе в баре указывалось: после выстрела на Эрно набросились не менее полудюжины полицейских. Пистолет у Эрдаи вырвали до того, как он приблизился к истекавшему кровью племяннику. Значит, кровь на рукоятке пистолета Гаса Леонидиса принадлежала кому-то другому. Ларри неторопливо перебирал возможности, споря главным образом с собой. Выстрел в Луизу был произведен в упор. И если палец Эрно отпечатался в ее крови, значит, четвертого июля девяносто первого года в ресторане «Рай» стрелял он.

Стрелял Эрно. Этот пистолет был орудием убийства. И шесть лет спустя он как-то оказался у Коллинза. На пистолете были и его отпечатки пальцев. Не было только отпечатков Ромми. А он признался в убийстве.

— Значит, Эрно с Коллинзом или кто-то из них совершили это совместно со Шлангом, — сказал Ларри. — Шланг их не выдал, и Эрно отблагодарил его, когда понял, что умирает.

Мо покачал головой.

— Ларри, могу сказать тебе только, чьи отпечатки есть на пистолете.

Ларри это знал. Он только объяснял себе положение вещей. Шланг признался. Шланг знал об этом самом пистолете. Шланг носил камею Луизы в кармане. И Шланг сказал Женевьеве, что убьет Луизу. Не изменилось ничего. Насколько это касалось Шланга.

Какую роль, черт возьми, играл там Коллинз?

Когда Артур узнает об этом, начнется сумятица. Это нескончаемое дело завертится с бешеной скоростью. Ларри встал, и Мо указал на его спортивную куртку, в кармане которой лежало экспертное заключение.

— Дозволяю тебе отправиться курьером в Сентер-Сити.

— Вечная благодарность, — ответил Старчек. Взглянул на Мо и добавил: — Черт.

Перед Макграт-Холлом стояли растрескавшиеся парковые скамейки, где гражданские служащие зачастую ели в обеденное время бутерброды. Привыкшие пировать крошками белки вылезли из укрытий и запрыгали вокруг Ларри, как только он сел подумать.

Для обозначения того, каким он был, не существовало слова. Расстроенным? Но он всегда многое понимал в такие минуты откровенности с собой. И понимал теперь, что не особенно удивлен известием о роли Эрно. Он всегда признавал возможность того, что Эрдаи говорил какую-то часть правды. Стрелял Эрно. Ларри несколько раз повторил это себе. Его потрясали последствия, а не сам факт.

В эти долгие минуты жаркого сырого дня его больше беспокоила Мюриэл. Теперь ему требовалось с ней увидеться. Непременно. Сидя на скамейке, он переживал все, что перенес за последние два дня, те же переполнявшие его чувства. Пульс зачастил при мысли о нахождении в одной комнате с ней. И в эту минуту откровенности с собой ему стало ясно еще кое-что. Мюриэл ни за что не уйдет от Толмиджа. Ни за что не откажется от его влияния, поскольку до выборов оставались год и четыре месяца. И даже если оставить выборы в стороне, она бы вызвала скандал признанием, что спала со свидетелем по затянувшемуся — и спорному — делу. Та непреклонная, дальновидная Мюриэл, которая всегда привлекала Ларри, ни за что не откажется от своей карьеры ради него. Им оставалось только тайком встречаться в отелях, выкраивая время. И Нэнси, проницательная женщина, догадается. Особенно его мучила жизнь, которую он создал без Мюриэл. То, что он готов был отказаться от нее ради чего-то непостижимого, наполняло его горечью.

Ларри ощупал заключение Дикермена в нагрудном кармане куртки. Он не был готов ко всему этому. Ни к встрече с Мюриэл. Ни к тому, чтобы читать в газетах о каком-то новом прорыве в деле об убийстве, завершенном десять лет назад. Готов он был к казни Ромми Гэндолфа и спокойной собственной жизни.

Или нет? Не так уж часто выпадает подобная возможность — вновь обрести то, что утратил и о чем до сих пор сожалеешь. Исправить ошибки, которые совершил по глупости и неведению. Как упускать ее? От сомнений у него кружилась голова, он был готов расплакаться без всякой причины. Потом разорвал заключение на несколько частей и швырнул в мусор. Белки бросились к нему, но для них, как и для него, там было только разочарование.

36
17 августа 2001 года
Владения Линкольна

В зале судьи Кентона Харлоу ожидания спектакля больше не было. На скамейках не сидело множество зрителей, контингент журналистов сократился до обычного уровня — Стюарт Дубинский, Мира Амир и репортер из местной службы новостей, вчерашний студент, которому, даже на взгляд Артура, следовало научиться одеваться. В разговоре с ними Артур преуменьшил значение мотивировок, содержавшихся в его ходатайствах. Надежды, какие он возлагал на Харлоу, не возрастут, если судья сочтет, что Мюриэл уже наказана в газетах за свои оплошности.

Спал Артур плохо. Он не знал, какое развитие получит дело Гэндолфа. Благодаря письму Мюриэл о Коллинзе он мог на какое-то время отсрочить казнь и даже надеялся, что Коллинз сможет доказать невиновность Ромми. Однако в последнее время непонятно почему Артур стал беспокоиться о собственном будущем. Рано или поздно эта история окончится. Как выразилась несколько недель назад Джиллиан, жизнь снова станет жизнью, а не приключением. У него всегда имелись далеко идущие планы, но теперь вдруг все затуманилось. И эта неопределенность тревожила его сны. Около пяти часов он тихо вышел на кухню к восточному окну посмотреть на зарю. Все будет хорошо, сказал себе Артур. Он верил в это, но мысли его приняли иное направление через двадцать минут, когда вошла Джиллиан в тонком белом халате. Она села рядом и молча держала его руку, пока солнце, царственно сбросив розовую вуаль, не поднялось в своем слепящем великолепии.

Сопровождаемая Кэрол Кини, Мюриэл вошла в зал решительным шагом. Она была одета в элегантный брючный костюм и, как всегда, походила на поджарую, готовую к драке кошку. Положив свои папки на столик, она прошла через зал и села рядом с Артуром на скамье защиты, где он и еще несколько адвокатов по другим делам ждали начала заседания.

— Ну, — спросила она, — большой у тебя цилиндр? Сколько в нем еще кроликов?

— Надеюсь, одного этого достаточно.

— Очень ловкий трюк, Артур. Признаю.

Артур добился от апелляционного суда еще одной отсрочки для пересмотра указания о прекращении дела Ромми, чтобы расследовать связанные с Коллинзом обстоятельства, о которых Мюриэл сообщала в своем письме. Следующий шаг, задуманный вместе с Джиллиан, был еще более неожиданным. На основании одиннадцатого пункта федеральных правил гражданского судопроизводства Артур просил судью Харлоу наложить санкции на прокуратуру округа Киндл за сокрытие того, что Коллинз сказал Старчеку в Атланте. В сущности, Артур утверждал, что отказ Мюриэл в его ходатайстве предоставить Коллинзу иммунитет был необоснованным. И хотел, чтобы в виде наказания Харлоу приказал Мюриэл иммунизировать Коллинза и дал защите возможность взять у него свидетельские показания. Теоретически Харлоу уже не имел полномочий в этом деле. Однако изначальный судья обладал наилучшей возможностью решать, вводили его в обман или нет, поэтому такие вопросы адресовались прежде всего ему. И наложенная им санкция была бы законной, если бы он нашел, что одна сторона действовала недобросовестно.

— Артур, апелляционный суд не придаст этому значения. Ход хоть и умный, но в конечном счете безнадежный.

— Не думаю, Мюриэл. Полагаю, судья Харлоу может решить, что ты скрывала существенные сведения.

— Я не скрывала ничего. Скрывал Эрно — и лгал в своих показаниях.

— Он защищал племянника.

— Стреляя в него? К тому же я не думаю, что мотив может оправдывать лжесвидетельство. Показания Эрно, Артур, ничего не стоят.

— Особенно если ты скрываешь то, что подкрепляет их.

— Артур, их ничто не подкрепляет.

— А слова Коллинза, что он каждый вечер просит Бога простить ему то, что они с Эрно сделали Ромми? Как только ты могла спокойно это скрывать?

— Это ерунда, Артур. Коллинз покрывал дядюшку, пускал Ларри пыль в глаза без риска быть обвиненным в лжесвидетельстве. А эти сведения ты получил, Артур, как только они показались имеющими отдаленное отношение к делу.

— Что ты еще скрываешь, Мюриэл, как не имеющее отдаленного отношения к нему?

— Артур, в своем ответе я сообщила тебе и судье, что ты располагаешь всем предположительно благоприятным для твоего клиента.

— Кроме показаний Коллинза. Ты в самом деле думаешь, что суды позволят тебе не допускать его к свидетельскому месту, пока не казнят Ромми?

— Коллинз нужен тебе для интермедии, Артур. Он не имеет никакого отношения к тем убийствам. Должна сказать, ты мастер создавать интермедии. Это твоя работа. Скажу тебе, какая из них еще интересует меня.

— Ну-ну?

— Кое-кто говорит, что часто видит Джиллиан Салливан возле твоей конторы. И как вы сидите, держась за руки, в «Спичечном коробке». Что это означает? Пытливые умы хотят знать.

Мюриэл одарила его ехидной улыбочкой.

Артур, как она и ожидала, опешил. Как давно предсказывала Джиллиан, ему было неприятно злобное хихиканье, которое вызывала быстро распространяющаяся весть об их связи.

— Мюриэл, какое отношение это имеет к чему бы то ни было?

— Не знаю, Артур. Это необычно, тебе не кажется?

— Тут нет никакого конфликта, Мюриэл. Ты сама сказала для протокола два месяца назад, что Джиллиан не играет никакой роли в этих разбирательствах.

— Звучит слегка обидчиво, Арт. Джиллиан мне всегда нравилась. Каждый заслуживает прощения.

По словам Джиллиан, Мюриэл ее недолюбливала. Обе они чувствовали себя задетыми частыми сравнениями, делавшимися несколько лет в прокуратуре. И прощения Мюриэл не признавала. Она была обвинителем, кредо ее заключалось в наказании за все ошибки, исключая, разумеется, собственные. Но она добилась, чего хотела. Артуру очень хотелось прекратить разговор. Поняв это, Мюриэл поднялась.

Несколько недель назад Артур из осторожности письменно известил Ромми, что Джиллиан и он стали «близкими друзьями». Но Мюриэл вела речь не столько о приличии, сколько об уязвимости. И подошла, чтобы предостеречь его. Если он станет делать резкие нападки на ее профессионализм из-за утаивания сведений, она сможет в отместку облить его грязью.

Артур понял, что не совсем годится для этой профессии. Несмотря на многолетнюю юридическую практику и все то, что знал о Мюриэл, он сначала подумал, когда та села рядом, что ей хочется скоротать с ним время, потому что она симпатизирует ему.

— Всем встать.

Харлоу с бумагами в руках быстрым шагом прошел к судейскому месту и принялся за рассмотрение дел. Когда очередь дошла до дела Гэндолфа, судья улыбнулся взошедшим на подиум Мюриэл и Артуру.

— Я думал, что больше не увижу вас здесь. С возвращением.

И прежде всего предоставил слово Мюриэл для ответа на ходатайства Артура. Та резко заговорила:

— Во-первых, апелляционный суд решил, что рассмотрение дела закончено. Во-вторых, мистер Рейвен не является больше адвокатом Гэндолфа. В-третьих, отведенный судом ограниченный период поиска новых сведений истек более месяца назад. И в-четвертых, нет никакого искажения фактов ни в одном утверждении, какие мы делали, ваша честь.

Судья улыбнулся, манера Мюриэл все еще забавляла его. При росте едва в пять футов и весе сто фунтов била она как тяжеловес. Он отодвинулся назад вместе с высоким креслом и задумался, проведя пальцами по длинным седым волосам.

— При всем почтении к моим друзьям, представляющим собой глаза и уши общества, — сказал он, — думаю, некоторые вопросы лучше обсудить у меня в кабинете. Прошу обе стороны пройти туда.

Судья провел их через приемную во владения Линкольна, как зачастую называли этот кабинет, когда Харлоу не мог слышать. На стенах и на полках там было не меньше пятидесяти портретов и статуэток Честного Эйба во все периоды его жизни, в том числе и фотографии, сделанные Брейди^[22]. Документы с подписью Линкольна были выставлены по всему кабинету. У судьи в шкатулке даже хранилась коллекция монет того времени.

Секретари Харлоу, белый и негритянка, последовали за ним из зала с блокнотами в руках. Судья подошел к своему столу, снял мантию, повесил ее на стоявшую рядом вешалку и рассмеялся.

— Знаете, — сказал он, — судебные споры проходили у меня на глазах в течение сорока с лишним лет, и хочу сказать вам, этот мне запомнится. Он напоминает студенческие футбольные матчи, где все набирают очки в дополнительное время. Если отойдешь за пивом, то не сможешь сказать, кто выигрывает.

Он указал длинной рукой на большой письменный стол в боковой части комнаты. Артур, Мюриэл, Кэрол Кини и секретари сели за него.

В зале формальности требовали от судьи выслушать сперва обвинителя и защитника, но у себя в кабинете Харлоу предпочел действовать напрямик. Без судебного секретаря можно было строго не придерживаться процедурных правил.

— Неприятно скрываться от журналистов, это дело привлекает большое внимание, однако на данной стадии нам всем нужно быть откровенными, чтобы иметь возможность продвигаться вперед.

Раздался телефонный звонок из зала. Появилась Памела, приехавшая из суда штата. Судья велел охранникам направить ее в кабинет.

— Отлично, теперь давайте не будем лукавить с этими ходатайствами, — сказал Харлоу, когда Памела тоже села за длинный стол. — Прежде всего, мисс Уинн, вы знаете меня не особенно хорошо, я вас тоже, но, думаю, говоря неофициально, мы оба согласимся, что вам следовало внести исправления в поданные документы после разговора с мистером Фаруэллом.

— Сожалею, что не сделала этого, ваша честь.

— Превосходно. Мистер Рейвен, мы оба понимаем, что если бы мисс Уинн хотела подложить вам свинью, то не раскрыла бы этих сведений.

— Допускаю, судья Харлоу. Но она дожидалась, пока апелляционный суд примет решение. Теперь моему клиенту нужно пытаться аннулировать fait accompli^[23].

— Артур, выбор времени — ваша главная претензия. Правильно?

Рейвен повертел рукой, выражая неохотное согласие.

— Я не отклоняю данного вопроса, Артур. Мы все понимаем, что этот диспут может изменить положение вещей. Откровенно говоря, мисс Уинн, если бы я узнал, что племянник мистера Эрдаи каждый вечер просит у Бога прощения за то, что они сделали Гэндолфу, то очень захотел бы выслушать показания Коллинза Фаруэлла.

— При всем уважении, ваша честь, — заговорила Мюриэл, — прокуратура не предоставляет иммунитета по просьбе обвиняемых, адвокатов и даже судов, желающих получить свидетельские показания. Если бы законодательное собрание штата считало, что эти лица должны иметь полномочия предоставлять иммунитет, оно бы дало его им. Но у них нет такого полномочия. Мы не станем иммунизировать мистера Фаруэлла.

Судья, прищурясь, взглянул на Мюриэл.

— Мисс Уинн, не думаю, что подсчет снарядов в наших арсеналах в данном случае правильный подход. У каждого из нас есть разные полномочия. Я могу запротоколировать определенные сведения, которые вам вряд ли понравятся. А мистер Рейвен может сделать их достоянием общественности. Я предпочитаю говорить не о полномочиях, а о справедливости. Всем нам ясно, что Коллинз Фаруэлл располагает сведениями о тех обстоятельствах, которые привели к данному преступлению, но не раскрыл их десять лет назад. Мистер Рейвен говорит, что нужно узнать все возможное до того, как мы допустим казнь его клиента, и я считаю это совершенно правильным. Учитывая то, что сказала вам Женевьева Каррьере о поведении мистера Гэндолфа в июле девяносто первого года, никто из нас особенно не удивится, если мистер Рейвен пожалеет о своей просьбе допросить мистера Фаруэлла. Но у него будет спокойно на душе, когда он и его клиент увидят, к чему это привело. Как и у вас. Как и у меня. Поэтому предлагаю день-другой подумать о том, что справедливо, а не о своих полномочиях, чтобы нам всем потом не жалеть.

Из-под густых, тронутых сединой бровей судья вновь взглянул на Мюриэл. Та молчала, но явно поняла, что потерпела поражение. Итог был именно таким, как сказал ей Артур в зале. Кен-тон Харлоу не допустит казни Гэндолфа без заслушивания показаний Коллинза. То, что эти показания могли изобличить апелляционный суд в слишком раннем закрытии дела, служило для Харлоу немалым стимулом. Но выбор он предоставил Мюриэл небольшой. Под пристальным вниманием прессы она могла великодушно иммунизировать Коллинза, превознести до небес свою приверженность правде или фехтовать гораздо более короткой шпагой с федеральным судьей, способным перед началом предвыборной кампании официально заклеймить ее лгуньей.

— Почему бы нам всем не подумать об этом? — сказал Харлоу. Потом подозвал секретаря, продиктовал краткое распоряжение, гласящее, что ходатайство Артура приобщено к делу и отложено слушанием, затем всех отпустил. Мюриэл поспешно вышла с холодным негодованием на лице. Едва она скрылась, Памела, поддавшись порыву, обняла одной рукой Артура, крепко сжала и тепло улыбнулась.

— Это было блестяще, — сказала она. В эту минуту он был ее героем.

Артур не признал за собой никаких заслуг и отправил ее в контору составить для апелляционного суда краткий отчет о сегодняшних разбирательствах.

37
17 августа 2001 года
Они знают

Возвратясь в свой кабинет, Мюриэл отправила Ларри сообщение по пейджеру с просьбой срочно приехать. И позвонила начальнику сыскного отдела для гарантии, что оно будет принято к сведению. Решение о предоставлении Коллинзу иммунитета принимала прокуратура, но ведший дело детектив имел право на то, чтобы с ним посоветовались. И само собой, Ларри уже давно было пора показаться. Разгневанная, побежденная, она больше не желала терпеть его мальчишеских выходок.

Но спустя час, когда Ларри приехал, Мюриэл остыла. Он выглядел измученным, и настроение у нее стало таким же, как в течение последних дней. Раньше Ларри часто от нее скрывался. Мюриэл надеялась, что они оба изменились, но этого, видимо, не произошло. Все случившееся — непонимание и осложнения — вызывало у нее горечь и временами чувство униженности. Однако в воскресенье она вышла из церкви с готовностью верить, что, может быть, это и к лучшему — продолжать отношения с Ларри.

Когда Старчек вошел, в кабинете разглагольствовал Нед Холси, низкорослый седой прокурор с кривыми ногами. Он славился вежливостью, но сейчас был взволнован. Велев жестом Ларри закрыть дверь, Холси продолжал обращаться к Мюриэл, сидевшей за большим столом.

— Кении Харлоу был ослом сорок пять лет назад, когда я учился с ним на юридическом факультете, — сказал Нед. — И стал еще большим ослом, когда получил судейскую мантию. А теперь он такой громадный осел, какого нет во всей Солнечной системе. И если ты спрашиваешь, поведет ли он себя как осел, ответ — да.

— Нед, я все же думаю, апелляционный суд не позволит ему наступать нам на горло с требованием иммунитета Коллинзу, — ответила Мюриэл.

Как всегда, гнев привел ее к решимости. «Поднимайся. Давай сдачи». Это был девиз ее отца в борьбе с наглыми силами.

— Мюриэл, раньше он обгложет тебя до костей, — сказал Нед. — «Судья обвиняет заместителя прокурора во лжи». Я уж не говорю о том, какой непоправимый вред он тебе нанесет. Хочешь видеть, как это скажется на прокуратуре? Я лично — нет.

— В чем дело? — спросил Ларри.

Она объяснила ему, что произошло в суде. Старчек раздраженно ответил:

— Черт возьми, Нед, предоставлять иммунитет нельзя. Одному Богу известно, что наговорит Коллинз. Будучи далеким от событий, он может что угодно навыдумывать. Мы никогда не распутаемся с этим делом.

— Ларри, — ответил прокурор, — можно говорить все, что вздумается, о политике прокуратуры. Но все равно создается впечатление, что мы скрываем правду. Этот тип, в сущности, сказал тебе, что помог ложно обвинить Гэндолфа.

— Что, если он причастен к тем убийствам? — спросил Ларри.

С этим не могла согласиться даже Мюриэл.

— Ларри, с теми убийствами Коллинза не связывает ничто. Нет ни вещественных улик, ни свидетельских показаний. Кроме того, как обвинению заявить, что кто-то может быть причастным к тем убийствам, если мы добиваемся казни Гэндолфа за их совершение? Господи, выдвинуть такой довод — это самоубийство.

Добродушный Нед, идя к выходу, ободряюще похлопал Ларри по плечу. От двери он указал пальцем на свою первую заместительницу.

— Мюриэл, это дело ведешь ты. Я поддержу тебя в любом случае. Но голосую за то, чтобы заключить сделку с Артуром. Предложи иммунитет в обмен на прекращение всех апелляций, если Коллинз не поможет им.

Мюриэл усомнилась, что Артур на это клюнет.

— Ну что ж, — ответил Нед. — Во всяком случае, у тебя будет какая-то политическая поддержка в прессе, если решишь идти с Кении рука об руку.

Нед был дельным и умным. Ей понравилось его решение. Под ее с Ларри взглядами прокурор закрыл за собой дверь.

— Итак, — произнесла Мюриэл. — Я что-то не то сказала или сделала? Ни открыток. Ни звонков. Ни цветов.

Минуту назад она не собиралась ничего говорить и, даже раскрыв рот, думала, что сможет заставить голос звучать беззаботно. Но в нем прямо-таки шипела кислота. Положив руки на стол, Мюриэл глубоко вздохнула.

— Не беспокойся, Ларри. Я вызвала тебя не за этим.

— Я так и думал.

— Просто хотела узнать, что ты скажешь о Коллинзе.

— Мюриэл, предоставлять ему иммунитет нельзя. Дикермен наконец дал мне заключение о том пистолете.

— Когда это было?

— На прошлой неделе.

— На прошлой неделе! Ларри, неужели в полицейском уставе не сказано, что обвинитель должен знать все улики по делу? Во вторник я написала ответ судье с утверждением, что мы сообщили Артуру о Коллинзе все, что знали. Когда ты собирался мне сказать?

— Как только пойму, что говорить об остальном.

— Об остальном? Это личное касательство?

— Думаю, можно сказать и так.

Здесь, в кабинете, они разговаривали более спокойным, отстраненным тоном. Мюриэл сложила руки на груди и спросила, не считает ли он произошедшее между ними ошибкой.

— Если бы знал, как считаю, Мюриэл, то приехал бы и сказал. Честно. Как считаешь ты?

Она погрузилась на миг в мрак своих чувств и понизила голос.

— Я считала, что было замечательно быть с тобой. Несколько дней находилась на седьмом небе. Потом поняла, что ты не хочешь со мной общаться. Почему?

— Не могу выносить этого в большом количестве, — сказал он.

Мюриэл спросила, чего «этого».

— Трахания с тобой, где придется, — ответил он. — Либо мы приходим к согласию, либо забываем об этом. Я уже не в том возрасте, чтобы жить в неопределенности.

— Я не хочу жить в неопределенности, Ларри. Я хочу, чтобы ты присутствовал в моей жизни.

— В какой роли?

— Как человек, с которым я связана. Прочно связана.

— Временно? Постоянно?

— Мать честная, Ларри. Я говорю о потребности, не о плане боя.

— Мюриэл, я больше не стану встречаться тайком. Либо да, либо нет.

— Что значит «да» и «нет»?

— «Да» — ты уходишь от Толмиджа, я от Нэнси. Мы говорим раз и навсегда, что совершили в прошлом ошибку, большую ошибку, и постараемся сохранить то, что осталось.

— Прелесть, — сказала Мюриэл. Коснулась груди, где сильно заколотилось сердце. — Прелесть.

В ожидании этой встречи мысль ее не шла дальше возможности очередного свидания, и до последних секунд она смирялась с тем, что этому не бывать.

— Я серьезно.

— Вижу.

— И не убежден полностью, что хочу этого. Но после этих слов больше уверен, что меня не удержит ничто.

— Ты говоришь все как есть, Лар?

— Стараюсь.

Ларри был раздражен, он часто раздражался, страдая при мысли о возможном отказе. Что до нее, на прошлой неделе она рассталась с ним обеспокоенной, многим опечаленной, нервозной из-за чувства вины. Однако сквозь все это пробивалось ощущение беззаботного счастья. Она избавилась от чего-то. Несмотря на опасность, глупость, эгоизм своего поступка, она чувствовала себя на воле. И пока Ларри не давал о себе знать, ее больше всего печалила утрата этого чувства.

— Я довольна, что ты это сказал, — произнесла Мюриэл. — Поверь.

Она говорила спокойно, но в душе ее по-прежнему царил страх. Столько всего вдруг навалилось одно на другое, грозя рухнуть. Ее брак. Работа. Будущее. Положение в обществе.

Стоит любовь отказа от той жизни, которой хотелось? Этот вопрос так определенно вырвался из глубины ее сознания. Достаточно ли будет любви — подлинной, бурной любви в сорок четыре года — взамен всего остального, к чему она стремилась? Стихи и романы говорили, что единственный ответ — да. Но она не была уверена, что это справедливо для взрослых. По крайней мере одной взрослой.

— Мне нужно подумать об этом, Ларри. Серьезно подумать. Было видно, что последняя фраза понравилась ему.

— Да, — сказал он. — Подумай серьезно. — Задержал на ней взгляд. — Только, может, ты не станешь со мной разговаривать.

— А почему?

Раздражение его внезапно прошло. Ларри сник в дубовом кресле рядом с углом ее стола.

— Потому что, — ответил он, — я до сих пор не сказал, что обнаружил Мо на том пистолете.

* * *

В течение двадцати с лишним лет Ларри почти ежедневно преследовал самых опасных, с позволения сказать, людей. Гонялся за ними по темным лестницам и закоулкам, даже возглавлял в бронежилете группу захвата, когда брали Хан-Эля, главаря «ночных святых», который скрывался с партией оружия. При этом Ларри бывал всегда оживленным, взвинченным, как в школе на бейсбольной площадке. Ни разу не испытывал такого ужаса и противного вкуса подступающего к горлу желудочного сока, как сейчас. Никто не вызывал у него такого страха, как сидящая напротив женщина. Вдруг стало непостижимо, почему он не сказал ей о том пистолете на прошлой неделе. Истина, насколько он мог понять, заключалась в том, что ему надоело позволять Мюриэл устанавливать все правила.

Слушая его, она съеживалась, становилась твердой и холодной, будто камень.

— И что ты сделал с заключением Дикермена? — спросила она, когда он умолк.

— Допустим, потерял.

— Допустим.

Она опустила голову на ладони.

— Мюриэл, это не имеет значения. Те убийства совершил Шланг. Ты знаешь, что он. Даже если вместе с Эрно и Коллинзом, все равно он.

— Это версия, Ларри. Твоя версия. Может быть, наша. Но их версия заключается в том, что Эрно совершил их в одиночку. И она, пожалуй, несколько более убедительная, если учесть, что на спусковом крючке орудия убийства обнаружен отпечаток его пальца.

— Предполагаемого орудия убийства.

— Ставлю сто долларов, Ларри, что подлинного. Ставишь сотню на то, что нет? Может, десятку? — Она обожгла его взглядом. — Как насчет пятидесяти центов?

— Ты права, Мюриэл.

— Господи. — Она потрясла головой. — О чем только ты думал, Ларри?

— О своих бедах, — ответил он.

— Ларри, кончай нести ерунду. Сегодня же отправь револьвер на баллистическую экспертизу. Потом сразу же на серологическую. И пусть установят его принадлежность по серийному номеру.

— Будет исполнено, мэм.

— Тебе повезло, что так вышло. Если узнает Артур, ты окажешься в Редьярде. Понимаешь это?

— Мюриэл, избавь меня от этой мелодрамы.

— Я не шучу.

— К черту это, Мюриэл. Послушай меня. Тут всего несколько дней задержки. Обвинитель никогда не знает всего. Всего тебе и не нужно знать.

— Что ты имеешь в виду?

— Оставь, Мюриэл. Сама знаешь эти дела. Ты не спрашиваешь у мясника рецепт изготовления его колбасы. Это колбаса, и ты знаешь, что это колбаса. В ней нет ничего ядовитого.

— Ларри, чего я еще не знаю?

— Будет тебе.

— Нет уж. Больше не будем играть в игру «Положись на меня».

— Это вызов?

— Понимай как знаешь.

Соперничество между ними было острым, и Ларри, как всегда, знал, что проиграет.

— Отлично. Думаешь, та камея действительно была в кармане у Ромми?

Этим он ошеломил ее. Даже Мюриэл Свирепая обладала чувством страха.

— Думала.

— Так вот, была.

— Черт бы тебя побрал, — произнесла она с облегчением.

— Но в тот день, когда я арестовал его, там ее не было. Она была там накануне вечером, и один нечистый на руку полицейский унес ее домой. Я, так сказать, вернул камею. Вот что имелось в виду. Только не говори, что шокирована.

Шокирована Мюриэл не была. Он это видел.

— Ларри, скрывать отпечатки пальцев на орудии убийства совсем не то, что дожимать дело. Ты это знаешь. — Она повернулась к окну. — Вот незадача.

Ларри наблюдал, как она в задумчивости постукивает ногтем большого пальца по щели между передними зубами. И через несколько секунд увидел, как здравый смысл, будто спасательный жилет, выносит ее из пучины отчаяния.

— Я предоставлю иммунитет Коллинзу, — сказала она.

— Что?

— Если Артур получит, чего хочет, то не станет спрашивать почему. Может быть, если повезет, Джексон позволит нам прежде выслушать Коллинза с глазу на глаз.

— Нельзя предоставлять ему иммунитета. Этот тип расхаживал с орудием убийства.

— У меня нет альтернативы, Ларри. Ты не оставил мне выбора. Я ничего не могу поделать. Не могу говорить, что убийца, возможно, Коллинз, и по-прежнему требовать казни Гэндолфа. Черт возьми, с отпечатком пальца Эрно на спусковом крючке нам нужно начинать все сначала. И возможно, Коллинз наш лучший шанс. Харлоу прав. Коллинз мог ложно обвинить Ромми.

— Нет, — сказал Ларри. Это было общим протестом. Его все приводило в ярость. — Дело в выборах, да? Ты до моего приезда решила предоставить иммунитет Коллинзу. Нед уже настроил тебя. Я только предлог. Ты не хочешь осложнений с Харлоу.

— Пошел ты, Ларри! — Она взяла со стола карандаш и запустила им в стекло. — Черт возьми, неужели не понятно? Выборы тут сбоку припека. Существует еще закон. Правила. И справедливость. Господи, Ларри, прошло десять лет, и, слушая тебя теперь, я задаюсь вопросом, что произошло в действительности. Понимаешь?

Она подалась вперед с таким видом, словно хотела броситься и удавить его.

— О, еще как понимаю. — Ларри направился к двери. — Я всего-навсего полицейский.

* * *

Ранним летним вечером Джиллиан стояла у проезжей части перед магазином Мортона в центре, поджидая Артура. Задержавшиеся в конторах служащие уже почти разошлись, машин на улицах стало меньше. В нескольких футах от нее две усталые женщины сидели за стеклом автобуса, поставив на сиденья большие сумки с покупками.

Теперь Джиллиан могла измерять продолжительность своих отношений с Артуром по тому, как укорачивался день. Солнце, восход которого они видели утром, сейчас погружалось в реку, яркое зарево расходилось веером по тучкам на горизонте. В меняющемся ветре ощущалось легчайшее предвестие осени. Она придавала явлениям природы — наступлению темноты, убыванию лета — суеверный смысл, хотя ей много раз говорили, что это признак депрессивного характера. Жизнь хороша. Это ненадолго.

Артур запаздывал, но едва его седан подъехал, стало ясно, что он взволнован.

— Еще одно послание от Мюриэл, — сказал он, когда Джиллиан села рядом. И протянул ей копии кратких ходатайств, поданных в районный федеральный и окружной апелляционный суды. Признавая получение «новых существенных данных относительно природы и обстоятельств того преступления», Мюриэл просила отложить все рассмотрения на четырнадцать дней, чтобы дать возможность обвинению провести расследование.

— Что еще там расследовать? — спросила Джиллиан. — Ты позвонил ей?

— Конечно. Потребовал эти новые данные, она ответила, что ничего не скажет. Какое-то время мы пикировались, но в конце концов сошлись на том, что если я дам ей эти две недели, она примет у меня ходатайство об отклонении решения апелляционного суда и открытии дела вновь. В сущности, она снимает очки с табло.

— Господи! — Хотя Артур вел машину, Джиллиан придвинулась и обняла его. — Но что это значит? Она собирается иммунизировать Коллинза?

— Сомневаюсь, что она заранее признала его настолько заслуживающим доверия, чтобы вновь открывать дело. Если ей не понравится то, что скажет Коллинз, она просто назовет его лжецом. Тут дело в чем-то более серьезном.

Артур уже давно тешил себя бессмысленной надеждой, что Мюриэл вдруг откроется правда о Ромми. Джиллиан держалась о ней гораздо более низкого мнения, но Артур видел всех, с кем когда-то работал бок о бок, только в благоприятном свете. В любом случае она разделяла его догадки, что в прокуратуре произошли драматические события.

— Значит, день у тебя был замечательный, — сказала Джиллиан.

— Неплохой, — ответил он.

— Произошло что-то неприятное?

— Не в ходе дела. Да и неприятным, в сущности, это назвать нельзя. Мюриэл отпустила замечание по нашему адресу. Они знают.

— Понятно. И как ты себя из-за этого чувствуешь?

Артур пожал плечами.

— Пожалуй, неловко.

Мать Джиллиан произнесла бы испепеляющее «я же тебе говорила». Все испытанное самообладание Джиллиан могло заглушить этот голос, который она никогда не изгонит напрочь из сознания. Но бедняга Артур всегда хотел нравиться людям. Унижение и насмешки из-за выбора партнерши задевали его, как она и предвидела. В шесть утра он наблюдал в глубокой задумчивости за восходом солнца.

— Стараешься не говорить, что предупреждала меня? — спросил Артур.

— Это ясно видно по мне?

— У нас будет все хорошо, — сказал он.

Джиллиан улыбнулась и взяла его за руку.

— Серьезно, — сказал Артур. — Проснувшись, я думал о том, что нам следует уехать.

— В самом деле?

— Да. Сняться с места и найти другое. Начать с нуля. Вдвоем. Джил, я созвонился кое с кем. Есть штаты, где через несколько лет, если ничего не произойдет, ты сможешь подать заявление о повторном приеме с хорошей надеждой на успех.

— В коллегию адвокатов?

Артур отважился взглянуть на нее, стоически покивал и снова стал смотреть на улицу. Джиллиан даже не приходило в голову, что она может получить возможность вернуться из изгнания.

— Артур, а твоя практика?

— Ну и что?

— Ты столько лет старался стать партнером.

— Только из страха быть уволенным. Без этого я не мог бы утвердиться. Кроме того, если дела у Ромми пойдут так, как мне представляется, я разбогатею. Если мы добьемся его оправдания, Ромми подаст баснословный гражданский иск. Я смогу уйти из фирмы и взяться за его дело. Он получит миллионы. И я получу свою долю. Я об этом думал.

— Несомненно.

— Нет, все не так просто. В частной практике я никогда не зарабатывал больших денег. Я рабочая пчела. Недостаточно вкрадчив, чтобы привлекать значительных клиентов. Мне хочется только найти хорошее дело и работать над ним изо всех сил. Предпочтительно такое, чтобы я в него верил.

Раньше, когда едва знала Артура, Джиллиан думала о нем, как о родившемся человеком средних лет. Но причиной тому была его внешность и фаталистический дух, доставшийся ему от отца. С делом Ромми он почувствовал себя человеком, который счастливее всего в стремлении к идеалам, даже если они недостижимы.

— А как же Сьюзен? — спросила Джиллиан.

Здесь тоже произошло то, чего следовало ожидать. По лицу Артура Джиллиан видела его душевные движения так же ясно, как если бы они передавались на некий экран.

— Может, мы останемся на Среднем Западе. Я все равно не смогу уехать далеко, если стану заниматься гражданским делом Ромми, так как нужно будет приезжать сюда раза два в неделю. А может, сказать матери, что это ее долг? Она тридцать лет не знала никаких забот. Я был родителем, а она ребенком. Что, если сказать ей напрямик: «Пора повзрослеть»?

Джиллиан улыбалась, пока Артур всерьез обдумывал эту перспективу. Она никогда не обладала его безграничной способностью предаваться несбыточным надеждам, что явилось одной из причин поиска прибежища в наркотике. Но ей нравилось видеть его в свободном полете. И в последнее время она иногда ловила себя на том, что летает вместе с ним. Полет продолжался не дольше существования полученного в реакторе нестойкого изотопа, но она смеялась в темноте, закрывала глаза и в какой-то краткий миг верила вместе с Артуром в прекрасное будущее.

38
22 августа 2001 года
Другая история

Джексону Эйрзу доставляло немалое удовольствие досаждать людям. Сначала он согласился, чтобы Коллинза расспросили до выхода на свидетельское место, при условии, что встреча состоится в Атланте и прокуратура оплатит ему полет туда. Потом оказалось, что Коллинз вернулся в город заниматься имуществом Эрно. Но, сказал Джексон, клиент его теперь решил говорить лишь после присяги на Библии. Мюриэл могла потребовать созыва большого следственного жюри для дальнейшего расследования «бойни Четвертого июля», поскольку на убийства не распространяется срок давности. Она предпочла это показаниям под присягой. Таким образом она могла допрашивать Коллинза без глядящего из-за ее плеча Артура или разглашения тех частей показаний, которые были ему на руку. При этом не нарушала политики прокуратуры не предоставлять иммунитета в гражданском деле. Большое жюри одобрил даже Джексон, так как по закону показания Коллинза должны были оставаться в секрете.

Двадцать второго августа Коллинз появился в вестибюле палаты большого жюри. Он был в том же шикарном черном костюме, что и на похоронах дяди. В руке он держал Библию, обернутую деревянными четками с большим крестом. Книга была так захватана, что переплет стал мягким. С Коллинзом приехали Эйрз и крупная белокурая жена.

Мюриэл протянула стандартное распоряжение о предоставлении иммунитета. Джексон прочел его до конца, словно не видел таких десятки раз раньше, потом она раскрыла двери палаты. Эйрз попытался войти, прекрасно зная, что присутствовать там ему запрещено. Внутрь допускались только обвинитель, судебный секретарь и члены жюри.

— Я должен присутствовать, — заявил Джексон. — Непременно.

Через полчаса переговоров они пришли к решению, что Коллинз примет присягу, потом заслушивание показаний будет отложено. Допрос с записью на магнитофон состоится в конторе Джексона во второй половине дня, потом пленка будет передана большому жюри. Мюриэл была рада убраться из здания суда, где какой-нибудь репортер мог что-то пронюхать.

У Джексона было несколько контор, одна в Сентер-Сити, другая в Кевани, но главная находилась в Норт-Энде, неподалеку от аэропорта Дюсабль. Подобно Гасу Леонидису, Джексон не хотел покидать тот район, где рос. Размещалась контора в одноэтажном, вытянувшемся вдоль улицы торговом центре, принадлежащем Джексону.

Мюриэл приехала без Ларри и Томми Мольто. На этой неделе южный ветер принес сильную жару, солнце немилосердно жгло. Мюриэл решила подождать обоих снаружи, но через несколько минут вошла внутрь, где работали кондиционеры.

Наконец все собрались в большом кабинете Эйрза. Мюриэл, зная его тщеславие, ожидала, что он, подобно многим другим, оформил стены как памятник самому себе. Но Джексона окружали главным образом фотографии членов семьи — троих детей и, если Мюриэл не ошиблась в счете, девяти внуков. Жена его скончалась несколько лет назад. Оглядывая кабинет, Мюриэл думала, готов ли он сказать, что Америка — великая страна. Или что ему пришлось с большим трудом добиваться того, чего заслуживал. И то, и другое было правдой.

— Мюриэл, садись сюда.

С неожиданной любезностью Джексон предложил ей большое кресло за своим столом. Мебель в кабинете была прямоугольной, функциональной. Датский модерн из магазина уцененной конторской мебели. Сам Эйрз сел в кресло у внешнего угла рядом со своим клиентом. Жена Коллинза, Ларри и Мольто расселись позади них, словно хор. Верный себе Джексон достал свой маленький магнитофон и положил на стол рядом с тем, который уже приготовила Мюриэл.

Когда оба магнитофона опробовали, Коллинз взглянул на Эйрза и спросил:

— Теперь можно говорить?

— Не спеши, пусть эта леди задаст тебе вопрос, — сказал Джексон. — Тут не занятия по актерскому мастерству. Ты не выступаешь с монологом.

— Сказать имеет смысл только одно, — ответил Коллинз.

— Что же? — спросила Мюриэл.

— Тех людей убил мой дядя Эрно, и Гэндолф тут ни при чем.

Она спросила, откуда Коллинзу это известно. Коллинз взглянул на Эйрза, тот развел руками.

— Ну, раз уж начал, останавливаться уже нельзя.

Коллинз на секунду закрыл свои янтарные глаза, потом сказал:

— Потому что, да простит меня Иисус, я был там и все видел.

Кресло Джексона для Мюриэл было слишком высоким. Туфли свисали с ее ступней, и ей пришлось дважды топнуть ногами о ковер, чтобы повернуться и получше разглядеть Коллинза. Волосы его немного поредели, он располнел, но оставался красавцем. Лицо его было застывшим, словно он пытался выказать мужество перед лицом правды.

— Я хочу больше никогда не повторять этой истории, — сказал Коллинз. — И потому пусть Анна-Мария выслушает ее сейчас, чтобы все было ясно. Мой Господь и Спаситель знает, что я рожден в грехе, но горько думать, каким я был без Него.

Мюриэл взглянула на Ларри, развалившегося в кресле возле отдушины кондиционера. Из-за жары он снял спортивную куртку, аккуратно сложил ее на колене и не сводил глаз с ноги, которой постукивал по ковру. Хотя они только начали, ей было ясно, что Ларри уже наслушался об Иисусе. От типов, которые вырезали знаки шайки на животе жертвы, а потом за полминуты до вынесения приговора приходили к Богу. Мюриэл никогда это не трогало. Пусть с этим разбирается Бог. И потому она была Богом. Делом Мюриэл было призывать к ответу здесь, на земле.

Мюриэл перемотала пленку назад, назвала дату и время, характер процессуального действия и попросила всех присутствующих произнести несколько слов, чтобы на пленке были образцы каждого голоса.

— Давайте начнем с вашего имени, — сказала Мюриэл Коллинзу. Когда он назвал его, спросила, сколько вымышленных имен у него было после исполнения совершеннолетия? Коллинз тут же назвал по меньшей мере с полдюжины.

— А Фаро Коул? Этим именем вы назывались?

— Да.

— Для сокрытия настоящего?

— Скорее для новой жизни, — ответил он и улыбнулся с явной досадой. — В этом я не одинок. Пытался обрести новую жизнь, пока наконец не обрел. — И взглянул на своего адвоката. — Можно рассказывать все, как мне хочется?

Джексон указал на Мюриэл.

— У меня в голове это сложилось определенным образом, — сказал ей Коллинз. — Все вы можете спрашивать что угодно, но сперва я хочу рассказать эту историю по-своему.

В любом случае он рассказал бы ее так. Мюриэл это понимала. Коллинз мог представлять себя, кем захочет, — кающимся грешником, пасынком судьбы. Потом она втиснет услышанное в жесткие, узкие рамки закона. И сказала, что возражений у нее нет.

Коллинз пригладил пиджак. Он был в белой рубашке и щегольском галстуке. Как всегда, заботился о своем внешнем виде.

— В общем, — заговорил он, — это, по сути дела, история о моем дяде и обо мне. В ней должны были бы играть роль еще многие люди. Но не играли. Это главное, что вам всем нужно уяснить.

Мы с дядей Эрно прошли большой путь. Ненавидели подчас один другого, как, наверно, никто на свете. Думаю, потому, что ближе друг друга у нас никого не было. Я был ему кем-то вроде сына, он мне вроде отца, и оба были не особенно этим довольны. Я черный, а этот длинноносый венгр хотел, чтобы я вел себя в точности как он. Только разве это было возможно?

Коллинз опустил взгляд на лежавшие на коленях крест и Библию.

— Годам к тринадцати-четырнадцати я восстановил против себя всю округу. Был черным, пусть они и не говорили этого, и таким оторвой, каких свет не видел. Однако, как я уже сказал, дядя Эрно вечно не давал мне воли. Я пропадал на улицах, занимался всякой гадостью, главным образом торговал крэком и кокаином, сам его нюхал, а дядя играл роль полицейского — ему это нравилось, — вытаскивал меня из притонов и говорил, что я гублю свою жизнь. Это моя жизнь, отвечал я ему, и опять принимался за старое. Само собой, когда меня забирали полицейские, я звонил ему, он вызволял меня и говорил, что это в последний раз.

Уже взрослым я получил первый срок в восемьдесят седьмом году. Дядя позаботился, чтобы меня определили туда, где полегче. И знаете, когда вышел, я был твердо настроен порвать с прошлым. Если не позволяешь себе ничего лишнего, прежние грехи забываются. Дядя с матерью отправили меня в Венгрию, подальше от дурных влияний. Оттуда я сам поехал в Африку. А когда вернулся домой, попросил дядю помочь мне устроиться в туристический бизнес.

В восемьдесят восьмом году Эрно был доволен мной, как никогда. Я делал все то, о чем он мне вечно твердил, пошел в школу, учился, сдал экзамены на агента бюро путешествий, устроился в «Тайм ту трэвел» и каждое утро ходил на работу. Проходил на улице мимо братвы и делал вид, будто не знаю их. Это было нелегко. Нелегко было. Эрно с матерью вечно рассказывали, как плохо им приходилось в Венгрии — они ели белок и воробьев, которых ловили в парках, и все такое, — но я работам работал, а денег не имел. Двадцать с лишним лет — и по-прежнему жить вместе с матерью? Я был агентом, получал только комиссионные, а большие компании не хотели иметь дела с молодым негром. И наконец я сказал ему: «Дядя Эрно, ничего у меня не выходит. Стараюсь-стараюсь, и все попусту».

Коллинз поднял взгляд и посмотрел, как его воспринимают. Мольто воспользовался перерывом, чтобы проверить, как работает их магнитофон. Джексон, разумеется, сделал то же самое.

— Эрно понял, что я готов вернуться к прошлому, и пришел в отчаяние. Потом ему пришло в голову пристроить меня к своим делам в аэропорту. Одна негодная идея за другой. Вот так и началась та история с билетами. Поначалу он делал вид, будто билеты каким-то образом терялись. Но это было шито белыми нитками. Я быстро сообразил, в чем дело.

Ларри откашлялся.

— Можно спросить кое о чем?

Голос его звучал не особенно дружелюбно. Коллинз, увлеченный своим рассказом, не сразу поднял взгляд.

— Старчек, — произнес он.

Первый вопрос Ларри был простым: откуда брались билеты?

— Тогда, — заговорил Коллинз, — компьютеры только начинали приспосабливать для заполнения билетов. Принтеры толком не работали — останавливались, писали не там, где нужно. Половину времени кассирши отрезали билеты вручную, а потом пропускали их через штемпелевочную машину. Если при оформлении билета ошибались, аннулировали его и заносили номер в сводку ошибок. Эти билеты Эрно отдавал мне, незаполненные, проштемпелеванные, а поскольку они были занесены в сводку, их никто не искал.

— В авиакомпаниях говорят, — сказал Ларри, — что тот, кто летает по таким билетам, рано или поздно попадется.

— Может быть, — ответил Коллинз. — Но по тем билетам никто не летал. Я сдавал их, чтобы покрывать стоимость других билетов.

Мюриэл, подумав, не упустила ли чего, взглянула на Ларри, но он тоже выглядел недоумевающим.

— Допустим, — продолжал Коллинз, — у меня был клиент, заплативший наличными за полет в Нью-Йорк. Я брал бланк, взятый у Эрно, и заполнял его как билет до Нью-Йорка за предыдущее число. Благодаря штемпелю он выглядел купленным в кассе «Транснэшнл». Потом сдавал его, чтобы покрыть стоимость билета моего клиента, и получал полную стоимость. Деньги клиента вместо того, чтобы сдавать в «Тайм ту трэвел», клал в карман. Вместо комиссионных получал все. Да и комиссионные тоже. Бухгалтерия авиакомпании сравнивала отрывной талон с проштемпелеванным билетом, и дальше дело не шло.

— Ловко, — заметила Мюриэл.

— Это не я, — сказал Коллинз. — План разработал Эрно. Он насмотрелся всяких махинаций с билетами. И видимо, наконец придумал такую, которая будет работать. Может, воспринимал это как своего рода соперничество. Эрно был таким.

— Вот-вот, — сказал Ларри. — Эрно как раз и удивляет меня. Почему он просто-напросто не давал тебе денег, как любой более-менее нормальный человек?

Коллинз покивал головой вверх-вниз, словно взвешивая ответ.

— Знаешь, Эрно был странным человеком.

— Иди ты, — усмехнулся Ларри.

Коллинз плотно сжал губы. Ему не понравилось ни это выражение, ни что кто-то еще тревожит память Эрно. Мюриэл бросила предостерегающий взгляд. Пожалуй, впервые встретилась с Ларри взглядом с тех пор, как он вошел в кабинет. Учитывая характер их расставания на прошлой неделе, она могла ожидать демонстративного неповиновения, но он ответил покорным кивком.

— Перво-наперво, Эрно был прижимистым, — заговорил его племянник. — Если в руки ему попадал доллар, никак не хотел расставаться с ним. И знаете, возможно, он был недоволен своим начальством. Да что там говорить, такая игра с огнем может быть очень захватывающей, спросите любого, кто знает. Эрно вечно жалел о том, чего лишился, когда его турнули из полицейской академии. Но знаете, когда я держу на руках своих детишек, всегда говорю: «Сделаю для вас все, что угодно». И думаю, это очень похоже на то, что говорил мне Эрно: «Постарайся чего-то добиться в жизни, я сделаю все, что угодно, лишь бы помочь тебе».

Он подался вперед, чтобы посмотреть, удовлетворен ли Старчек. На лице Ларри появилось неопределенное выражение: пойми вас, жучков. Коллинз вернулся к своему рассказу.

— И все равно я по-прежнему был на поводке у Эрно. Слетал на отдых в Европу, побывал в Амстердаме и снова принялся за наркоторговлю. На сей раз, когда я попался, Эрно отвернулся от меня. Он шел на риск, а я вот как отплатил ему. Вот что означало его поведение. Я сидел на усиленном режиме в Дженсенвилле, и Эрно ни разу меня не навестил.

Я даже не понимал, до чего мои дела плохи, пока не вышел на волю в девяностом году. Знал я, в сущности, всего два дела: торговлю наркотой и работу агентом бюро путешествий. Черное и белое, по моим понятиям, честно говоря. И не мог заниматься ни тем, ни другим. Попадешься третий раз за наркотики — пожизненный срок. А лицензии агента я лишился, когда меня осудили в восемьдесят девятом. Нужно было бы уехать отсюда, но я был молодой и решил, что одолею эту систему. Назвался Фаро Коулом, выправил поддельный аттестат и снова сдал экзамены на лицензию.

— А! — произнесла Мюриэл. Коллинз ответил легкой покаянной улыбкой.

— Нашел работу в «Менса трэвел», — продолжал он, — только на комиссионных. И все пошло, как раньше: из кожи лезешь, а денег нет. Что ж, успешный опыт махинаций с билетами у меня уже был. Нужно было только найти кого-то, кто мог бы их добывать. Пойти в аэропорт я не мог — Эрно меня прогнал бы, — но однажды вечером я сидел в баре, и там появляется Гэндолф, как всегда, хочет кому-нибудь что-то продать или что-то слямзить. Я знал, кто он такой. Сразу после школы я работал в аэропорту месяца два. Он покупал у меня травку. Мое имя он уже явно забыл, но я подумал, что он может знать в аэропорту кассиршу, которая не прочь подзаработать. Пообещал, что, если дело пойдет, мы его не забудем. Вот так я и познакомился с Луизой.

Поначалу она отказывалась наотрез. Наконец я убедил ее, сказав, что и Эрно делал то же самое. Это подействовало на нее. Она не хотела быть глупее Эрно или кого бы то ни было.

Мюриэл спросила, когда это произошло.

— О, мы, должно быть, начали в январе девяносто первого. Они все были убиты в девяносто первом, так ведь? В январе, значит. И все шло отлично, пока я не встретился с Гэндолфом в том же баре. В «Лампе». Оказалось, Луиза ему ничего не отстегивала. Может, не понимала, что нужно делиться с ним. Я точно помню, что говорил ей, но она не послушала, а Ромми ходил по всему аэропорту и трепал языком. В конце концов Луиза дала ему свою камею, чтобы он помалкивал, пока она не соберет те деньги, которые задолжала ему.

— То есть Луиза, по сути дела, отдала ему камею в залог? — спросила Мюриэл.

— Вот именно, — ответил Коллинз. — Сказала, что это фамильная вещь. Только было уже поздно, до Эрно дошла болтовня Шланга, и он схватился за голову. Как только услышал мое имя, прекрасно понял, что происходит, и нашел меня. Сказал, что не позволит красть у себя из-под носа, тем более что сам научил меня этому. Чтобы я прекратил это дело, а то он сам прекратит, и вскоре я узнал, что Эрно велел обыскать Луизу, придумав какой-то предлог…

— Наркотики, — высказал предположение Ларри.

— Точно. Заявил, что у нее при себе наркотики. Может, решил, что раз она связалась со мной, мы и наркотиками торгуем.

Но ее было не запугать. После этого дело продолжалось. Так или иначе, ей были нужны деньги, чтобы выкупить камею у Ромми.

В начале июля Луиза сообщила мне, что действовала очень осторожно и припрятала несколько билетов. Насчет Эрно она не беспокоилась. Сказала, так спрячет билеты, что никто не найдет. Решила, что лучше всего передать их мне четвертого, когда никакой опасности не будет.

И третьего, собственно, четвертого, уже за полночь, мы встретились в «Рае». Едва Луиза вошла, следом вбегает Эрно. Он просматривал ее сводки ошибок, следил за ней. «Допрыгалась, голубушка, — говорит Эрно Луизе. — Я давал тебе возможность одуматься». Смотрит на меня и говорит: «Убирайся отсюда к черту». «А ты, — говорит Луизе, — отдавай билеты, которые спрятала в белье, и сейчас же пиши заявление на расчет, а не то вызываю полицию».

Луиза была не из робких. Любому могла дать отпор. «Пошел ты, знаешь куда, — говорит. — Не грози мне полицией. Вызовешь полицейских, так я скажу им, что ты делал то же самое».

Коллинз заслонил лицо рукой и заерзал. Солнце светило ему прямо в глаза. Джексон встал и задернул шторы. То ли вспоминая, на чем остановился, то ли под впечатлением того, о чем рассказывал, Коллинз молчал несколько секунд.

— И тут, когда она сказала ему это, наступил, можно сказать, поворотный пункт. Эрно даже в голову не приходило, что я могу проговориться о нем. Он счел, что я увлекся Луизой. Но подумать не мог, что я раскрою этот секрет кому-то чужому.

Эрно был вспыльчивым. Весь побагровел, глаза стали как блюдца. Видно было, что он готов на убийство. Всерьез. Только прикончить он хотел не Луизу. Меня. Будь у него в руке пистолет, точно всадил бы мне пулю в лоб. Но пистолета у него не было. Пока. Он просто напустился на нас обоих, начал орать, ругаться, Гас подошел и говорит ему, чтобы он убирался из ресторана, а Эрно и ухом не повел. Ну, вскоре Гас вернулся с пистолетом.

Потом все почти так и было, как мой дядя рассказывал в суде. Эрно сказал Гасу, что он ни в кого не выстрелит, а Луиза выхватила пистолет у него из руки, и Эрно стал вырывать у нее оружие. Не думаю, что выстрел произошел случайно. Мне показалось, что она больше не держалась за пистолет. Но все произошло очень быстро. Бах! Так громко, что весь ресторан как будто еще пять минут содрогался. А Луиза смотрит на отверстие прямо посередке туловища, и оттуда дым, дым поднимается, словно от сигареты. Несколько секунд никто из нас не знал, что делать, все стояли и смотрели на нее, так это было необычно.

Наконец Гас сорвался с места и пошел к телефону. Эрно велел ему остановиться, но он не послушался, и Эрно спокойно застрелил его.

— А ты? — спросил Ларри Коллинза.

— Я?

— Что ты делал?

— Начальник, я слышал всевозможные угрозы и базары, но, честно говоря, ни разу не видел, чтобы стреляли в кого-то. Это была жуть. Сплошная жуть. Поначалу у меня была только одна мысль: «Как заставить его сделать обратный шаг?» Безумие какое-то. Я никак не мог поверить, что это непоправимо. Казалось, все должно вдруг прийти в норму. Только потом до меня дошло, что этого не случится.

Когда Эрно застрелил Гаса, я расплакался, а дядя начал кричать: «Кто виноват в этом, Коллинз? Кто?» Тут я решил, что настал мой черед, даже стал смотреть в окна, твердил себе, что прозвучало уже два выстрела, кто-то должен услышать и вызвать полицию. Но уже настало Четвертое июля, все могли подумать, что это фейерверк.

Потом Эрно увидел последнего. Прятавшегося. Залез, бедняга, под стол. Эрно навел на него пистолет и повел к морозильнику. Потом я услышал выстрел. Почему-то он прозвучал не так, как два первые. Что-то в нем было хуже. Для Эрно тоже. Когда он поднялся и взглянул на меня, весь его гнев улегся. Он просто сидел там, опустошенный, и говорил мне, что делать. Мы хотели представить случившееся ограблением. «Убери это». «Подотри то». Я все выполнял.

— Он угрожал вам? — спросила Мюриэл.

— Пистолет был все еще у него в руке, если вы это имеете в виду. Но при таком его виде я больше не думал, что он застрелит меня. Честно говоря, ему, наверно, в голову не приходило, что я могу ослушаться, поскольку мне тоже не приходило. Мы же были родными, — сказал Коллинз. Умолк и тяжело вздохнул при этой мысли.

— И тела вниз стаскивал ты? — спросил Ларри.

— Да. При этом все время плакал. — Коллинз повернулся к нему. — Думаешь о тех следах ног?

— Думаю.

Эксперты сравнивали обувь Пола Джадсона с отпечатками подошв в кровавых полосах, оставленных телами.

— Когда я вышел наверх в последний раз, Эрно увидел, что мои туфли пропитались кровью. И сказал: «В них нельзя выходить на улицу. Спустись, посмотри, обувь кого из убитых подойдет тебе». Тут я впервые возразил ему: «Не стану я надевать их обувь». Можете представить? Мы спорили из-за этого какое-то время. Но в конце концов я повиновался, как и раньше.

Коллинз указал на Ларри пальцем.

— Осмотри те туфли, что были на третьем, на бизнесмене. Превосходные, жемчужно-серые, без шнуровки. Итальянские. Марка, по-моему, «фаччоне». И велики ему. Мне даже не верилось, что никто не обратил на них внимания. Кто из бизнесменов ходит в таких?

Мюриэл увидела, как что-то промелькнуло в суровых глазах Старчека: те туфли были велики. Казалось, тут до него дошло, что Коллинз, видимо, говорит правду. Она уже какое-то время не сомневалась в этом.

— Мы собрались уходить оттуда, уже подошли к двери, и тут Эрно щелкнул пальцами. «Держи это», — говорит. Он собрал все: бумажники, драгоценности, банковскую карточку, пистолет — и завернул все в гасовский фартук. Спустился в подвал, а когда поднялся, в руке у него была резинка.

— То есть презерватив? — спросила Мюриэл.

— Вот именно. Использованный. После всего случившегося… — Коллинз потряс головой. — В общем, Эрно говорит: «Засунула билеты в задницу. Ни за что бы их не нашел, если бы не увидел конец этой штуки». В этой резинке лежало около пятнадцати туго свернутых билетов.

Коллинз в первый раз обернулся к жене. Анна-Мария сидела, обхватив рукой подбородок, Мюриэл казалось, что она всеми силами старается не выдавать своих чувств. Но когда Коллинз повернулся к ней, тут же среагировала. Потянулась к нему, и они какое-то время держались за руки.

— С тобой все в порядке? — спросил Джексон клиента.

Коллинзу хотелось пить. Собравшиеся устроили перерыв. Всем требовалась передышка. Мюриэл посмотрела в глаза Ларри, он казался испуганным и ушедшим в себя. В коридоре, дожидаясь, когда освободится туалет, она спросила Томми Мольто, что он думает. Ковыряя ногтем пятнышки томатного соуса на рубашке и галстуке, Томми ответил, что не знает, что и думать. Мюриэл тоже не знала.

Когда они вернулись, Анна-Мария передвинула стул, села рядом с Коллинзом и взяла его за руку. В другой руке он по-прежнему держал Библию. Мюриэл включила магнитофоны и снова назвала дату и время. Потом спросила Коллинза, что происходило после того, как они покинули ресторан.

— Я поехал с Эрно к его дому, и мы сидели в его машине. С ним в ту ночь произошло много перемен. Со мной тоже. В ресторане он сперва был вне себя от гнева, потом остыл и притих. Теперь был отчаянно испуган, старался обдумать все детали, чтобы не попасться. Давал мне одно указание за другим. Непременно сказать кому-нибудь, что мы с ним ходили вечером на концерт поп-музыки. Ни в коем случае не напиваться и не хвастаться случившимся соседям или женщине, с которой встречаюсь. Однако главной его мыслью было как избавиться от лежавшего в багажнике фартука со всеми вещами — пистолетом, бумажниками, драгоценностями. Уже шел четвертый час утра, и мы были такими расстроенными и усталыми, что в голову ничего не шло. Я не хотел вообще ничем этим заниматься. А Эрно прямо-таки стал параноиком. Сосредоточился только на том, что мы непременно попадемся, если бросим фартук в реку, или сожжем в костре, или закопаем в общественном парке. К пяти часам светает. Однако на заднем дворе у него был инструментальный сарай с земляным полом — если закопаем фартук там, нас никто не увидит. Мы выкопали глубокую яму и бросили фартук туда. Эрно сказал, что придумает план получше, когда успокоится, но я понимал, что мы оба будем рады не касаться больше этих вещей. Потом он проводил меня к моей машине и прямо на улице обнял меня. Такого не бывало с тех пор, как мне исполнилось десять лет. Посреди всего того безумия, пожалуй, самым безумным было то, какую мне это доставило радость. Убил троих и обнял меня.Я уехал оттуда, плача как ребенок.

После той ночи у меня уже не оставалось возможности налаживать свою жизнь. Я отказался на время от имени Фаро, так как полиция могла пронюхать о тех билетах. Не прошло и недели, как я снова взялся за торговлю наркотиками. Эрно всеми силами старался остановить меня, но я уже его не слушал. Сижу я как-то в «Лампе», и появляется Гэндолф. Было это месяца через два после той истории. Там сидели человек двадцать, и он при всех достает из кармана завернутую в рваную бумажную салфетку камею Луизы. Я сразу узнал эту вещь. Видел ее у Луизы на шее.

— Фаро, — говорит Ромми — знал он меня только под этим именем, — Фаро, что мне теперь делать с этой штукой? Она больше никому не нужна.

Я говорю — слушай, негр, плохи твои дела. Лучше избавься от нее. Полицейские считают, что это ты прикончил эту женщину.

Он говорит — как они могут так считать, если это не я? Хочу отыскать ее родственников. Раз она убита, они мне хорошо заплатят за эту штуку. Они в долгу передо мной, потому что она не платила мне.

Я говорю — делай как знаешь, приятель, только, пожалуй, повремени, пока в ее убийстве не обвинят кого-то другого. А про те билеты смотри помалкивай.

Он говорит — могила.

Дядя Эрно схватился за голову, когда я рассказал ему. Стал искать Гэндолфа, чтобы забрать у него камею, пока он не натворил беды себе и нам, но, видимо, так и не нашел. Зима еще не наступила, и Гэндолф не ошивался в аэропорту.

Мюриэл издала какой-то звук. Зима. Как ни старался Эрно скрыть роль Коллинза, он упустил эту подробность, когда выдумал историю о своей встрече с Гэндолфом и о камее. Она уличила его на свидетельском месте. Тогда она впервые уверилась, что он лжет.

— Вскоре я сам попал в серьезную беду, — продолжал Коллинз. — Второго октября меня взяли с большой партией наркотика. Сделали видеозапись и все такое. Полицейские знали, что дело мое плохо, еще когда заталкивали меня в машину. «Третий раз, парень. Посмотри в окошко как следует, потому что до конца жизни больше не увидишь этой улицы». Они были настроены сурово. Но мне нужно было выдать им что-нибудь. Я бы разговорился в машине по пути в участок, если бы не понимал, что «Гангстеры-изгои», с которыми водился, прикончат меня в тюрьме в первую же ночь.

В общем, просидев часа два в участке, я решил, что во всем виноват дядя Эрно. Если бы он не застрелил тех людей, я бы не оказался там. А если я заложу своего дядю, никто меня за это не убьет. Однако котелок у Эрно варил. Он прекрасно понял, что я намерен сделать. И первый навестил меня.

«Рассказал им что-нибудь?» — спрашивает. Я сделал вид, будто не понял, только с ним это не прошло. «Мне-то уж не ври, — говорит. — Я знаю, что у тебя на уме. И не говорю, чтобы ты не делал этого ради меня. Ради себя не делай. Скажешь им правду, они взвалят все на тебя. Чья обувь на том человеке? Кто крал билеты с той женщиной? За наркотики тебе грозит пожизненное. За убийство дадут пятьдесят — шестьдесят лет. Ты хочешь не этого, так ведь?» Конечно, не этого. И не хотел обвинять дядю, особенно видя его перед собой. А он был прав. Эрно знал, как работают полицейские.

Он сказал, что у него есть мысль получше. Свалить всю вину на этого беднягу Гэндолфа. Он ведь говорил раньше, что убьет Луизу. И сделал себя подозреваемым номер один. Нужно только навести на него полицию. Я сомневался, что у Шланга хватит глупости носить в кармане камею после моего предупреждения, но Эрно сказал, что все те вещи так и лежат закопанными в инструментальном сарае, и в крайнем случае он найдет возможность вручить Шлангу что-нибудь. Например, сказать, что нашли его какую-то заначку в аэропорту. Делать этого, разумеется, не пришлось, этот дурачок так и носил при себе камею, когда вы его взяли. Все еще надеялся получить деньги, которые причитались ему. Придет такому дурачку в голову какая-то блажь, так его уже не переубедить.

Коллинз в мрачном удивлении покачал головой.

— Только мне никак не верилось, что кто-то, взглянув на этого щуплого Шланга, примет его за убийцу. «Кобель спаривается с любой сукой, — сказал мне Эрно, — когда учует течку». Мой дядя знал полицейских.

Мюриэл стало любопытно, как Ларри воспринял это замечание. Взглянула на него, но он снова отрешенно смотрел сквозь шторы на автостоянку. Насколько она понимала, Эрно все хорошо рассчитал. Самым большим риском было, что арестованный Шланг станет рассказывать о билетах, чтобы объяснить, откуда у него камея. Но, видимо, даже Гэндолф понимал, что эта история лишь ухудшит его положение. От угрозы убийством до убийства недалеко. И даже если бы Ромми все выложил, Эрно с Коллинзом знали, что Фаро полицейским не найти.

— Потому в девяносто первом году в тюрьме вы и отказались выступить свидетелем, верно? — спросила Мюриэл Коллинза. — Когда сказали нам о камее?

— Верно, — ответил Коллинз. — Нельзя было этого делать. Ромми сразу узнал бы во мне Фаро. Тогда бы уже все точно раскрылось. Но вышло все, как мы и рассчитывали. Я получил десятку, а дядя Эрно остался в стороне.

Пока я сидел, дядя меня не забывал, приезжал на свидания, привозил передачи, говорил, чтобы я использовал полностью свои возможности, когда выйду. Вышел я в конце девяносто шестого. Фаро с той историей никто не связывал, поэтому я снова стал Фаро, собираясь опять работать агентом бюро путешествий, но, честно говоря, не провел я на воле и двух суток, как снова стал курить наркоту. Опять все то же самое. Я в ломке, Эрно даже не произносит моего имени. Боялся я только снова приниматься за торговлю, знал, что, если попадусь, пожизненное мне обеспечено. Теперь я даже не мог донести, что те убийства совершил мой дядя, потому что уже посадил Гэндолфа, и никто не поверил бы новой истории.

Как-то вечером я сильно мучился. Требовалось купить дозу, а в кармане ни цента. И мне вспомнилось, как Эрно говорил, что все те вещи, которые мы взяли в «Рае», так и лежат закопанными. Я пошел в сарай, взял лопату и принялся копать. Отрыл-таки этот фартук. Ткань сплошь в дырах, но все оказалось на месте. Поначалу у меня была мысль продать что-нибудь — часы, кольцо — и купить пару доз, но увидел пистолет, и мне пришло в голову, что, взяв его, смогу вытрясти у дяди хорошие деньги. На нем должны были сохраниться отпечатки пальцев, так что Эрно придется отдать то, что мне задолжал. Я снова пришел к мысли, что он должен мне. Должен, и все тут.

Моя тетя пришла домой, сказала, что он в баре у Айка. Я побежал туда, держа пистолет за ствол, чтобы не стереть отпечатков Эрно с рукоятки. И поднял крик, что он виноват передо мной и должен мне. Соображал я, конечно, плохо. Там половину клиентов составляли полицейские, через десять секунд после моего первого слова они выхватили пистолеты и навели на меня.

— Дай сюда эту штуку, — говорит Эрно, отбирает у меня пистолет, выталкивает наружу и пытается образумить, говорит, что меня могут убить за такие выходки и что теперь я не смогу навесить на него те убийства, потому что навесил их на Гэндолфа. Я говорю: «Черт, этот пистолет небось весь в отпечатках твоих пальцев». «Ну и что? — отвечает он. — Двадцать полицейских видели, как я отобрал его у тебя». Дядя был прав, видимо, но на меня опять нашла старая дурь — он хороший и белый, я плохой и черный. «Да, — говорю, — я выкопал все, что лежало в сарае, там яма и все вещи, и теперь ты не отвертишься. Сейчас войду в бар и скажу всем твоим знакомым, что ты трусливый убийца».

Эрно, как я уже сказал, не любил сюрпризов. Очень не любил. Я к двери, а он говорит мне: «Не делай этого. Не делай». Соображай я тогда получше, наверняка вспомнил бы Гаса. Но он не пришел мне на ум. В общем, последнее, что помню, это как шагнул в дверь. Даже выстрела не помню. Только свет. В тот вечер я видел лицо Иисуса. Воистину. Слышал Его голос. Лежал там на полу, наверно, близко к смерти, но где бы я ни находился, знал, что теперь я порядочный человек.

И я был порядочным. Вскоре по выходе из больницы уехал в Атланту. С тех пор живу там. И наконец встал на правильный путь.

После этого положение, конечно, полностью изменилось. Эрно был в тюрьме, а я на воле. Я навещал его, говорил, что, может, Иисус печется и о нем. Слушал он меня или нет, я так и не мог понять. Но когда он узнал о своей болезни, ему кое-что открылось. Нельзя умирать, отягощенным такими грехами. Я поехал к Эрно вскоре после Нового года, когда ему сказали, в какой стадии рак. Пытался утешить его, а он, не дослушав, посмотрел на меня и говорит: «Этого несчастного дурачка скоро казнят». Я понял, о ком он. Мы уже не раз об этом говорили. «Нельзя допускать этого», — говорит Эрно.

— Делай то, что должен, — сказал я.

— Нет, — говорит он. — Не для того я стрелял тебе в спину, спасая твою жизнь и свою, чтобы теперь на тебя взвалили убийство. Как я уже говорил, полиция ни за что не поверит, что ты ни при чем. Я скажу все, что нужно говорить. Не особенно уверен, что добьюсь, чтобы меня выслушали. Но попытаюсь. А ты помалкивай. Свяжись с адвокатом Эйрзом. И все время ссылайся на Пятую поправку.

Коллинз оторвался от Библии, лежавшей у него на коленях, и взглянул в глаза Мюриэл с той же прямотой, что и вначале.

— Вот как было дело, — сказал он ей.

* * *

День выдался таким, что становится все жарче, покуда не зайдет солнце. Даже в четыре часа Мюриэл, стоя с Мольто и Ларри на автостоянке возле конторы Эйрза, чувствовала, как размягчается под ногами асфальт. Темные очки она оставила в машине и щурилась на обоих мужчин. Под лучами такого тиранического солнца не приходилось удивляться, что люди поклонялись ему.

— Итак? — спросила она.

Состояние у всех было подавленное.

— Мне нужно подумать над этим, — ответил Мольто. — Придется просмотреть материалы дела. Дай мне сутки. И давайте все встретимся в пятницу.

Ларри с Мольто поспешили к своим машинам, чтобы укрыться от жары. Мюриэл подошла к «конкорду» Старчека, пока он не уехал. Когда Ларри опустил стекло, она ощутила дуновение кондиционированной прохлады изнутри.

— Мы так и не кончили тот разговор, — сказала она.

— Да, не кончили. — Он уже надел темные очки, и Мюриэл не видела его глаз. Может, это было и к лучшему. — А что?

— Мне нужно кое-что тебе сказать.

Старчек пожал плечами.

— Завтра вечером я буду в том доме, нужно составить список дел для моей бригады, — сказал он. — Можешь заглянуть, выпьем пивка.

— Там так там, — сказала она.

Ларри отъехал, не оглянувшись на нее.

Мюриэл распахнула дверцу своей машины и стояла снаружи, давая выйти горячему воздуху. Эйрз нетвердым шагом вышел из стеклянной двери и направился к своему «кадиллаку». Он торопился.

— На свидание? — спросила Мюриэл.

Бодрый, оживленный Джексон, повеселев еще больше, ответил:

— Совершенно верно. Иду с замечательной женщиной на симфонический концерт в парке.

Он овдовел около трех лет назад.

Мюриэл спросила, что делает Коллинз. Когда они уходили, он был в объятиях жены.

— Молится, как и следует. Камень с души у него свалится, но для этого потребуется время. Сейчас он говорил истинную правду, как перед Богом. Надеюсь, ты достаточно умна, чтобы это понять.

— Джексон, если за это дело возьмется Бог, я умою руки. Но в противном случае буду разбираться в нем сама.

— Не прикидывайся, Мюриэл. Молодой человек не сказал ни слова лжи. И ты это знаешь.

Джексон просунулся в машину, чтобы вставить ключ зажигания и опустить стекла. Коснувшись руля, он проклял жару и облизнул большой палец, но это не помешало ему поманить Мюриэл, когда она поворачивалась к своей машине.

— Мюриэл, тебе следует знать вот что. Я представляю интересы этого молодого человека с тех пор, как он был еще несовершеннолетним. Таким же бандитом, как и все его окружение. Однако Эрно, мир праху его, постоянно твердил: «Он хороший, хороший, он исправится». Невозможно предвидеть, Мюриэл, кто из них возьмется за ум. Вы все тогда даже не пытались дать им такую возможность. Старались посадить как можно больше людей на как можно большой срок. Даже казнили их, если удавалось.

— Джексон, ты сказал «бандит», я не ослышалась?

— Пусть даже бандит, никогда нельзя ставить крест на человеке, — ответил Джексон. — Знаешь, почему? Потому что это нецелесообразно. Если ставить на людях крест, в нашей работе нет никакого смысла.

Эйрз, если бы сделать его завтра прокурором, пересажал бы половину своих клиентов быстрее, чем орудовал мухобойкой. Но он никогда не ставил себя на место своих оппонентов-обвинителей.

— Приятного вечера, Джексон.

— Постараюсь, чтобы он был приятным.

Джексон позволил себе игривый смешок, потом скованно сел на краешек переднего сиденья и руками втащил ноги под руль. Видимо, у него побаливала спина, но он не был слишком стар для любви. Для любви нет слишком старых.

Из-за недавнего отъезда Ларри Мюриэл вновь охватила горечь. Несколько дней назад она задавалась вопросом, не отказаться ли от всего ради любви. И ее внезапно уязвила прихотливая ирония того, как окончилось это дело. Получалось, что победитель получает все. Джексон с Артуром обрадуют своих клиентов и в придачу будут заниматься любовью. Она остается ни с чем.

— Слышал последнюю новость об этом деле? — спросила она, пока Джексон не поднял стекло дверцы.

— Это какую?

— Артур Рейвен и Джиллиан Салливан. В храме любви.

— Нет, — ответил Джексон. Снова издал игривый смешок. — И давно это у них?

Мюриэл пожала плечами.

— Вот поразительно, а? — сказал Джексон. — Артур Рейвен и судья-наркоманка.

— Кто-кто?

— Это я придумал ей такое прозвище. Судья-наркоманка. Несколько моих клиентов клялись, что видели, как она покупала наркотик на улице, когда еще была судьей.

— Крэк?

— Героин. Так они говорили.

— Джексон, ты уверен?

— Те люди были уличной швалью, Мюриэл, но их было много. Может, они были бы рады сказать тебе то же самое, будь у тебя в этом нужда. Они негодовали, когда им приходилось представать перед ней, вот что я тебе скажу. Даже бандит, Мюриэл, понимает, что справедливо.

Мюриэл не могла понять, удивило ее это больше или развеселило. Обдумав все, она рассмеялась.

— Наркоманка.

— В прошлом. Теперь уже нет. Теперь она в храме любви. — Джексон включил скорость, но улыбнулся Мюриэл с большим удовлетворением. — Видишь, все как я и говорил.

— То есть?

— Нельзя ставить крест на человеке.

39
23 августа 2001 года
Первым делом

Первым делом они занялись любовью. На автостоянке Эйрза Мюриэл сказала «разговор», но Ларри понимал, что предстоит. Едва она вошла, они обнялись, и он не мог бы сказать, кто сделал первый шаг. Воздерживаться не имело смысла. Ничто не могло стать лучше или хуже.

Но оба были готовы к этому, потому более раскованны. И дошли до центра, до той непреходящей, кардинальной точки, где наслаждение становится единственной целью жизни. Под конец Мюриэл приоткрыла глаза и одарила его улыбкой полнейшего райского блаженства.

Потом они молча полежали на том же так и не вычищенном ковре.

— Прелесть, — сказала наконец Мюриэл. — Пушечный удар. Атомный взрыв.

Ларри повторил ее слова, потом пошел в кухню за пивом для обоих. Возвратясь, уселся на лестницу, которой пользовался один из маляров.

— Итак, — сказал он, — насколько я понимаю, это au revoir^[24].

— Думаешь, я приехала это сказать?

— Разве нет?

— Не совсем.

— Хорошо, говори.

Нагая Мюриэл села, держа руки за спиной. Ларри подумал, куда делись ее груди. Они и раньше не были большими, но теперь выглядели просто бобами на тарелке. Но об этом лучше было помалкивать, потому что живот у него стал походить на барабан. Жизнь, если взглянуть ей в лицо, была жестокой.

— Ларри, я много думала. И хочу, чтобы одно следовало за другим.

— То есть?

— Я баллотируюсь в прокуратуру?

— Баллотируешься. Что дальше в перечне?

Мюриэл взглянула на него.

— Думаешь, все было бы так кристально ясно, будь это твоей жизнью?

— Это моя жизнь.

— Ларри, как ты можешь заниматься со мной любовью и через десять минут так ненавидеть меня?

— Потому что заниматься с тобой любовью больше не буду. Верно?

— Может, немного успокоишься, сядешь рядом со мной и сделаешь что-нибудь глупое? Например, возьмешь меня за руку, и мы поговорим, как люди, которые друг другу очень дороги, а не как израильтяне и палестинцы?

Они были не из тех, кто держится за руки. Ларри и Мюриэл никогда не находили средней дистанции. Бывали либо полностью вместе, либо совершенно врозь. Но он сел на ковер рядом с ней, и она взяла его за руку повыше локтя.

— Ты прав, Ларри. Я хочу провести эту кампанию. Но не уверена, что позволит такое окончание дела. Однако в любом случае я не уйду сейчас от Толмиджа — и по хорошим мотивам, и по плохим. Победить без него на выборах я не могу — это жестокая правда. Но, кроме того, Ларри, он заслуживает от меня лучшего отношения. Мне нужно посмотреть ему в глаза и сказать, что наш брак не особенно удачен. Я никогда не делала этого.

— И думаешь, с ним ты решишь все проблемы?

— Послушай, я вышла за Толмиджа на сомнительных предпосылках. Речь не о том, что он честолюбив и я честолюбива, — это действовало и будет действовать. Я говорю о том, как вижу себя и вижу его. Это подсказал мне ты. Но я буду разбираться в этом с мужем, а не с тобой. Не знаю, к чему это приведет. Скорее всего к разводу.

Ларри внезапно понял, что она просит его не рвать отношений. Говорит, что, возможно, у них еще есть надежда.

— И что прикажешь мне делать? Вспоминать слова песенки «Ты никак не отпустишь меня»? Я сказал тебе, что не могу жить в неопределенности.

— Слышала. И не предлагаю тайно встречаться. Для нас обоих лучше это прекратить. Я просто делюсь с тобой мыслями. Но на решительный шаг не иду. Кто знает, что может случиться? Десять лет назад ты говорил, что разводишься, однако у тебя до сих пор тот же адрес.

— Иная ситуация.

— Ты понял суть дела.

Ларри понял. Опустил взгляд к ковру. Мужской орган, вечно доводивший его до беды, съежился. Но беспокоило его другое. Ему очень хотелось оставаться гневным, чтобы не думать больше ни о чем. Мюриэл крепче сжала его руку.

— Но послушай, я хочу сказать еще вот что. Что там с делом Гэндолфа? О чем осведомлен Артур и о чем нет? Я виновата во многом. Теперь это понимаю. Ты говорил, что мы разные, а я не слушала. Не зря говорят, что не надо гадить там, где ешь, и трахаться там, где работаешь. А я все равно трахалась. Потому что хотела знать, как это будет на стороне.

— И как это было?

Мюриэл устремила на него долгий взгляд.

— Замечательно. — Чуть помолчала. — Но глупо, эгоистично. И непрофессионально. Поэтому если и возлагать на кого-то вину за это дело, то на меня. Как бы это ни отразилось на моих планах.

Ларри это понравилось. Очень понравилось то, что она сказала в последние минуты. Это было честно. Обычно Мюриэл яростно осуждала всех, кроме себя.

— Кстати о деле, — сказала она. — Хочешь узнать последнюю новость?

— Слушаю.

Мюриэл рассказала то, что узнала о Джиллиан от Эйрза.

— Быть не может, — сказал Ларри.

— Я сегодня навела кое-какие справки. Позвонила Глории Мингэм в администрацию по контролю за применением законов о наркотиках, но Глория не захотела об этом говорить. Просто напела.

— В самом деле напела, или это иносказание?

— В самом деле.

— Какую мелодию?

— «Дыми героином, дыми».

Ларри громко рассмеялся:

— Джиллиан курила героин?

— Очевидно.

— Тут есть смысл. В айсберг иглу не введешь, так ведь?

— Глория сказала, к ним поступали эти сведения, но они не могли дать им ход. Все свидетели были наркоманами.

— Черт возьми, какие лицемеры эти люди, — сказал Ларри.

— Федералы?

— Я об Артуре.

— Может, Джиллиан ничего не говорила ему.

— Превосходно. Мы должны осведомить его и об этом?

— Не думаю. — Мюриэл рассмеялась. — Полагаю, суд сочтет, что Артур вполне мог получить доступ к данной информации.

Она гадко улыбнулась, потом вдруг взялась пальцами за подбородок. Ларри понял: ей что-то пришло на ум.

— Новая идея? — спросил он.

— Пожалуй. Касающаяся этого дела. Дай мне додумать ее до конца.

— А как поворачивается это дело? Что видно сверху на сегодняшний день?

Чуть помолчав, Мюриэл спросила, что он думает о рассказе Коллинза.

— Незабываемое представление, — ответил Ларри. — Такое же, как устраивал его дядюшка. Должно быть, у них это в крови.

— Думаешь, он был там? В «Рае»?

— Коллинз? Я знаю, что был.

— Знаешь?

— Я взял из хранилища улик туфли Джадсона. Относительно марки Коллинз был прав. И я весь день стоял над душой у экспертов. Они уже обнаружили ДНК Коллинза на окровавленной рубашке Фаро и много остатков пота в туфлях. Знаешь, им определенно шесть лет, но главное, ДНК пота не совпадает с ДНК крови на туфлях, но имеет тот же состав, что и кровь на рубашке. Это туфли Коллинза — только в девяносто первом экспертиза еще не могла этого установить.

Мюриэл, обдумывая услышанное, отпила пива.

— Для тебя это что-нибудь меняет? — спросил Ларри.

— Нет.

Выходит, она верила и раньше, что Коллинз был на месте преступления.

— Только знаешь, — сказал Старчек, — я не верю в эту чушь о том, что Коллинз был безучастным наблюдателем. Эрно наверняка сказал ему, что полиция сочтет его соучастником тех убийств. Разве можно поверить, что он таскал мертвые тела, не будучи причастным к убийствам?

— История странная, — согласилась Мюриэл. — Но семейные дела вообще непонятная вещь. Ты знаешь, что Коллинз перетаскивал тела, только с его слов — как и о туфлях.

— Значит, ты не думаешь, что он был соучастником?

— Ларри, на спусковом крючке и рукоятке пистолета есть только отпечатки пальцев Эрно, притом в крови Луизы, так ведь?

— Во всяком случае, это кровь ее группы. Я не требовал, чтобы эксперты искали ДНК Луизы, — ты можешь представить, как они уже были недовольны. Серологи уже дали убедительное заключение.

Вся кровь на пистолете была второй группы с отрицательным резус-фактором. Такая встречается лишь у двух процентов населения, к их числу относилась и Луиза. У Джадсона, Гаса, Коллинза кровь была первой группы. Ларри питал слабую надежду, что группа крови у Эрно и Луизы совпадала, но из тюремного лазарета пришел отрицательный ответ. Однако, по мнению Ларри, тем, что стрелял Эрно, та история не исчерпывалась.

— Я по-прежнему держусь своей версии, — сказал он. — Не верю, что Ромми тут не замешан. Возможно, Эрно и Шланг вместе подошли к Луизе и Коллинзу. Но Коллинз лишь завершает то, что начал его дядя, вызволяет Ромми, потому что он их не выдал.

— Ларри, ты всерьез считаешь, что Ромми защищал их? Он даже себя не мог защищать. К тому же это ничем не подтверждается.

Однако у Старчека был намечен план. На завтра он вызвал около полудюжины курсантов полицейской академии. Ему требовался ордер на обыск, дозволяющий раскопать земляной пол в инструментальном сарае Эрно на предмет обнаружения вещей, взятых в «Рае» у жертв в ночь убийства. Коллинз сказал, что у Эрно в последнее время была мысль выкопать тот фартук для подтверждения своих показаний, но он сообразил, что на некоторых вещах окажутся отпечатки пальцев Коллинза. Ларри подозревал, что Эрно заодно хотел скрыть отпечатки пальцев или ДНК Шланга.

— Завтра к десяти часам ордер у тебя будет, и я готова рыть землю для тебя, Ларри, поверь мне. Но если мы не обнаружим никаких следов Ромми, это станет их добавочным козырем. Теперь все результаты экспертиз подтверждают показания Коллинза и Эрно. Если эти вещи лежат там, где сказал Коллинз, и на них отпечатки пальцев только его и дяди, мы окажемся в незавидном положении. Потребуется новое судебное разбирательство.

— Новое разбирательство?

— После того, как апелляционный суд вернет дело, мы сможем года полтора разыгрывать комедию перед Харлоу, но если взглянуть на это все — показания, отпечатки пальцев, ДНК, документы, наводящие на мысль, что Шланг во время убийства находился под арестом… — Она умолкла, подчеркивая важность того, о чем вела речь. — Заявление Гэндолфа будет удовлетворено.

Мюриэл, видимо, была права с юридической точки зрения, но Ларри понимал — ей не хочется, чтобы эти скверные новости разошлись. Чтобы в газетах ежедневно появлялись заголовки, выгодные для ее соперника на выборах.

— И это не самое худшее, — сказала она.

— А что самое?

— Нам нельзя снова вести это дело.

— Из-за Коллинза?

— Коллинз рассказал две разные истории, обвиняющие и оправдывающие одного и того же человека. По собственному признанию, он наркоторговец и мошенник с тремя судимостями. Превозносить Иисуса Коллинз может сколько угодно. У присяжных он вызовет неприязнь. Моя проблема заключается в том, как представить камею уликой.

— Может быть, так же, как в прошлый раз? Я дам показания.

— Нельзя, Ларри. В судебном зале попадается немало подводных камней. Не скажу, что никогда не посмеивалась, слушая своих свидетелей, но ни разу не вызвала человека на свидетельское место, зная, что он совершит лжесвидетельство.

— Лжесвидетельство?

— Так называется, Ларри, ложь под присягой.

Она смотрела на него в упор, притом не так, как минутой раньше. Это была Мюриэл Бесстрашная.

— Мюриэл, ты выступила бы обвинителем?

Она оглядела себя, все еще совершенно голую, и сказала:

— Думаю, пришлось бы дисквалифицировать себя.

— Кроме шуток, — спросил он, — назвала бы это преступлением?

— Я думаю, это дурно, Ларри. Очень дурно. И не позволю тебе показывать, что ты обнаружил камею в кармане Гэндолфа, раз это неправда.

Старчек до сих пор не знал, что Мюриэл так твердо держится принципов. Она говорила совершенно серьезно. Однако никогда полностью не отделяла собственных интересов от расчетов. Если она подставит его под удар, он всегда найдет, что сказать против нее.

Ларри стал обдумывать альтернативы. С согласия Артура они вернули камею дочерям Луизы, поэтому было невозможно обнаружить на ней отпечатки пальцев Шланга, доказать, что она побывала у него в руках.

— А если я признаюсь, что лгал раньше? — спросил он.

— Ларри, это значит опорочить честь мундира. Тебя уволят к чертовой матери. И придется распрощаться с перспективой пенсии. Но ты все равно не получишь цепь улик, доказывающую, что камея была в кармане у Гэндолфа, разве что укравший ее полицейский выступит с признанием, а этого не случится, он тоже хочет получать пенсию. Мы наверняка потерпим поражение.

— Почему?

— Ты признаешься, что лгал с целью добиться обвинительного приговора, так ведь?

— Обвинительного приговора убийце трех людей.

— Тогда кто сможет поручиться, что ты не лжешь снова? Ты единственный свидетель многого, что произошло в участке между Ромми и тобой в октябре девяносто первого года. Теперь Артур скажет, что Гэндолфа принудили к признанию тем или иным способом. А отрицать это сможет только лжесвидетель-полицейский.

— Мы утрачиваем признание?

— Скорее всего. И камею как улику. И губим тебя. Хуже всего будет, Ларри, если мы признаемся, что ты солгал относительно камеи, и кто-нибудь выяснит, что ты уничтожил заключение Дикермена. Прокуратура США, возможно, привлечет тебя к суду за препятствование отправлению правосудия.

— Федералы?

— Ларри, мы в федеральном суде.

— Черт.

Там обвиняли полицейских из спортивного интереса, это являлось частью нескончаемого конфликта между охранительными органами штата и федеральными.

— Ларри, нам нельзя снова вести это дело.

Старчек ненавидел весь этот закон — и Мюриэл, когда она становилась его глашатаем. Обхватив руками колени, он спросил, нельзя ли пойти с Гэндолфом на сделку о длительном тюремном заключении?

— Это наилучший выход, — ответила она. — Но как там ты назвал Артура? Кроликом-крестоносцем? Крестоносец считает, что его клиент невиновен. Он может настоять на своем и потребовать суда.

— Что тогда будет?

Мюриэл не ответила. Ларри, внезапно встав на колени, схватил ее за руку.

— Мюриэл, я не хочу слышать о незаслуженно отбытом сроке или о чем-то таком. Не хочу встречаться с этим обормотом на улице. Лучше рискну в суде лишиться пенсии, получить обвинение в препятствовании, в чем угодно. Прошу тебя, Мюриэл. Обещай, что поведешь это дело.

— Ларри.

— Обещай, черт возьми. Как звали того грека, который вечно вкатывал камень на гору и не мог вкатить? Сизифом? Я не Сизиф. Это было проклятием, Мюриэл. Боги так покарали его. И ты точно так же караешь меня.

— Я стараюсь спасти тебя, Ларри.

— Ты так это называешь? — спросил он, потянувшись к одежде.

Но внезапно утратил ее внимание. Мюриэл снова была мыслями где-то далеко.

40
24 августа 2001 года
Героин

Секретарши в фирме «О’Грейди, Штейнберг, Маркони и Хорген» уже знали в лицо Джиллиан. Она вошла, помахала им рукой и зашагала по светлым коридорам, встречая холодные улыбки тех, кто не знал ее или знал хорошо. Как она и предсказывала, выбор Артура коллеги не одобряли. Чтобы не отвечать, она опускала взгляд к купленному утром браслету на лодыжке. Отношение ее к этому украшению не раз менялось. Мать говорила, что ножные браслеты безвкусны, поэтому Джиллиан в подростковом возрасте упорно носила такой, а потом отвергла его как детский. Однако в конце лета, когда она слегка загорала и могла ходить без чулок, тонкая цепочка на голой коже вызывала некую многообещающую чувственность. Служила скромным свидетельством чего-то. Непонятно почему напоминала об Артуре. Постучав в дверь его кабинета, она просунула голову внутрь.

— Не пора ли ехать на ужин?

Артур сидел спиной к ней, опустив голову. Она решила, что читает, но, когда он повернулся к ней, увидела, что плачет. Артур плакат по любому поводу. Джиллиан ничуть не встревожилась, пока он не произнес единственное слово:

— Героин?

Артур повторил его несколько раз, но Джиллиан была не в силах ответить.

— Сегодня утром, — сказал он, — Мюриэл подала Харлоу неотложное ходатайство возобновить расследование и допросить тебя под присягой.

— Меня?

— Да. В ходатайстве сказано, что ты, очевидно, располагаешь благоприятными для защиты сведениями. Это так возмутительно и низко, что я не стал говорить тебе, чтобы не расстраивать. В зал суда я вошел, открыв словесный огонь. «Подло». «Нарочито». «Неэтично». «Мерзко». Никогда еще не говорил таких слов прилюдно о других юристах. Попытка превратить это дело в личное! И в конце концов, когда я перестал бушевать, Мюриэл попросила у судьи десять минут и вручила мне шесть данных под присягой письменных показаний кое-кого из тех, кто продавал тебе героин или видел, как ты его покупала. И все равно я не хотел верить сукам-наркоторговкам. Но днем встретился с двумя из них, Джиллиан, лицом к лицу. Обе бывшие наркоманки. Одна — консультант по наркотикам. Признаваться в этом им было неприятно. Зла к тебе они не питают — одну из них ты приговорила к условному сроку, и она прекрасно поняла почему. То есть они говорили мне правду. Мне правду о тебе. Можешь представить, что я при этом испытывал? Слушая о героине, черт побери!

Слов, чтобы передать ее состояние, видимо, не существовало. Джиллиан села в обитое твидом кресло, но понятия не имела, как подошла к нему. У нее было такое ощущение, будто она падала в лифте с громадной высоты и разбилась. На миг возникло желание все отрицать, что вызвало ощущение еще большей собственной безнадежности.

— Артур, — сказала она. — Это все очень ухудшает, Артур.

— Определенно.

— Для меня. Делает все гораздо постыднее. А я вынесла все, что только могла. Ты это знаешь. Тебе это понятно.

— Джиллиан, я ведь прежде всего спросил тебя об этом. Ты сказала мне, что была трезвой во время суда над Ромми.

— Я ответила на твой вопрос. Сказала, что не пила до положения риз. Я была свидетелем, Артур, грамотным свидетелем. И дала ответ.

— А потом? Ты ни разу не думала в последние месяцы… Неужели не понимаешь, какая это проблема в юридическом смысле?

— В юридическом?

— Для Ромми. Его судила судья-наркоманка.

— Он не первый подсудимый, у которого судья был ущербным. Дело пересматривалось, Артур. Дважды. Велись бесконечные разбирательства. И ни один суд не обнаружил ничего похожего на существенные ошибки.

— А как же конституция?

Она не уловила связи.

— Конституция?

— Джиллиан, конституция обещает каждому подсудимому справедливый суд. Думаешь, это означает процесс, который ведет судья, изо дня в день нарушающий закон? Судья, у которого не только нарушен ход мыслей, но еще есть основательный мотив не противодействовать обвинителям и полицейским?

Вот оно что. Джиллиан откинулась на спинку кресла. Об этой стороне она ни разу не задумывалась. Она наскоро обдумала все дело в тот первый день, когда встретилась с Артуром в кафе, кратко обговорила его с Даффи и предала забвению. Занимал ее только собственный суд над собой. Но вспомнив о дисциплине, пришла к тем же выводам, что и Артур. Он справедливо находил ее виновной.

— Мюриэл уже звонила, спрашивала, что я собираюсь делать, — сказал Артур.

— И что?

— И я ответил, что внесу поправку в ходатайство о пересмотре дела, заявлю, что твоя наркомания нарушила право Ромми на справедливый суд.

— Вызовешь меня на свидетельское место?

— Если будет необходимо.

Джиллиан хотела высказать предположение, что он ведет себя наигранно или импульсивно. Как ему допрашивать женщину, с которой спит? Но ответ был прост. «Я соображаю не так быстро, как прежде», — с горечью подумала она. Видимо, она уже не была той женщиной, с которой он делит постель.

— Господи, Джиллиан. Мне просто невыносима эта мысль. Ты покупаешь в подворотнях наркотик, а потом идешь судить других? Не могу себе этого представить. А ты? Господи, что ты собой представляешь?

Ну, вот оно. Она знала, что рано или поздно у Артура возникнет этот вопрос.

— Артур, ты надеешься выиграть дело с этой новой тактикой?

Джиллиан испугалась, что это может показаться просьбой о прощении. Потом поняла, что так оно и есть.

— Джиллиан, ты думаешь, я бы сделал это, чтобы воздать тебе по заслугам? Нет. Нет. Памела уже начала исследования. Новый суд намечен. Но моя точка зрения заключается в том, что новое слушание дела недопустимо по закону, запрещающему дважды подвергать суду за одно и то же преступление. Обвинение не исполнило своей основной обязанности обеспечить правомочный суд. Мюриэл, кажется, хочет выслушать это толкование.

На миг Джиллиан представила себе, как Мюриэл это воспримет. Даже в поражении она будет смеяться последней. Редкий успех в судебном споре — иметь возможность разбить сердце своему оппоненту.

— Вот оно что, — сказала Джиллиан. — Значит, я козел отпущения. Убийца троих людей избегает ответственности, потому что я пристрастилась к героину. Такое объяснение будет дано прессе?

Артур не ответил, поскольку отрицать это не имело смысла. В глазах жителей города она была отщепенкой, позорным явлением. Но теперь возрастет до чудовища. Артур, поняла Джиллиан, уже видит ее такой. Его покрасневшие глаза смотрели ужасающе беспристрастно.

— Это моя вина, Джиллиан. Ты меня предупреждала. Рассказывала, как поступала с мужчинами в твоей жизни. Даже представила всю историю дела. И я все равно бросился в омут.

Несмотря на сплошную путаницу в голове, она ощутила новый источник боли. Стало ясно, что между ними все кончено. Артур еще никогда не разговаривал с ней жестоко.

Джиллиан неуверенно вышла из кабинета и пошла светлыми коридорами к лифтам. Оказавшись на улице, остановилась на тротуаре. «Героин». Она без конца слышала от него это слово. «Героин». Как только она могла совершить над собой такое? Ей требовалось вспомнить, и тут впервые за много лет она отчетливо ощутила приносимое наркотиком полное забытье.

41
27 августа 2001 года
Мидуэй

Мюриэл с Ларри шли под длинными зелеными ветвями дубов и вязов в поисках скамьи. Каждый держал под мышкой сабмарин^[25], завернутый в вощеную бумагу, и в руке ярко-красный стаканчик с кока-колой. Узкий, тянущийся на несколько миль парк был насажен вскоре после Гражданской войны посередине дороги для конных экипажей. Теперь дорога превратилась в четырехрядное шоссе, по нему с шумом проносились машины. Ларри с Мюриэл не пытались разговаривать, пока не оказались перед скамейкой.

— Здесь? — спросила Мюриэл.

— Где угодно.

Эта прогулка привела Старчека в раздражение.

— Ларри, сейчас я думала о нас и сообразила, что мы проводили все время в ограниченных пространствах. Понимаешь? Ты говорил о садах, но мы всегда находились в помещениях. В судебных залах. Кабинетах. Номерах отелей.

Проезжавший мимо громадный автобус взревел, увеличив скорость, и до них донесся удушливый запах его выхлопных газов.

— Здесь прямо как на природе, — сказал Ларри. — Мюриэл, отчего по пути у меня было ощущение, что я иду на казнь?

Мюриэл неудачно попыталась улыбнуться. Развернула свой обед, но отложила его. Следующая фраза почему-то требовала свободных рук.

— Я решила прекратить наше дело против Ромми Гэндолфа, — сказала она. Взвесить «за» и «против» ей было нетрудно. На шести вещах, выкопанных Ларри в сарае Эрно, были отпечатки пальцев Эрдаи и Коллинза и ни единой улики против Ромми. Говоря об этом, она содрогалась от страха.

Ларри откусил большой кусок сандвича и продолжал жевать, но двигаюсь только его челюсть. Ветер поднял его распущенный галстук и долгое время удерживал параллельно земле.

— Ты первый, кому я сказала. После Неда, разумеется.

Проглотив, Ларри сказал:

— Я здесь для того, чтобы никто не услышал моих криков. Так?

Мюриэл об этом не думала. Но интуиция, как всегда, направила ее на верный путь.

— Ты, наверное, шутишь, Мюриэл. Положение у тебя превосходное. Ты сказала, Артур на сделку не согласится, но теперь у него нет выбора, если он не хочет смешивать с грязью свою подружку.

Мюриэл до сих пор так и не поняла до конца различий между их мирами. Ларри был одним из умнейших людей в ее окружении. Он читал книги. Умел мыслить абстрактно. Но закон представлял для него просто-напросто тактические уловки. Старчек не давал себе труда задумываться, как юристы, о границах допустимого. Он видел только большую картину, где обвинители и адвокаты выдумывали логические основания для того, чтобы делать то, что им нужно.

— Сомневаюсь, что он на это пойдет, — ответила Мюриэл. — Ему придется предать клиента, чтобы выручить Джиллиан.

— Есть смысл сделать попытку.

— Ларри, это неэтично для нас обоих. Я не могу предлагать такое Артуру.

— Мюриэл, кому ты это говоришь?

— Ларри, я совершаю ошибки, как и все люди, но стараюсь их исправлять. Я согласна с тем, что нельзя навязывать людям правила, если сам не живешь по ним. Кроме того, — сказала она и ощутила трепет сердца, — я уже не верю, что Шланг виновен.

Мюриэл предвидела, как он это воспримет, но видеть, как Ларри уходит в себя, было все-таки мучительно. Спина и лицо его отвердели, как бетон. Он был единственным человеком на свете, который любил ее так, как ей хотелось, и теперь превращался в ее врага.

— Шланг сознался, — спокойно сказал Ларри.

Это и являлось главной загвоздкой. В конце концов она могла бы сказать, что он обманул ее. Но Ларри, прослужившему детективом больше двадцати лет, тогда пришлось бы признать, что он сам обманулся. Это могло объясняться недостатком честности или компетентности. Или в некоторой степени того и другого. Однако сейчас ему было бы еще тяжелее приписать свою ошибку стремлению угодить ей.

Накануне Мюриэл сочла его мелодраматичным, когда он сказал, что она не может так поступать с ним. Однако Ларри часто одерживал над ней верх, и ему это удалось снова. Принять ее суждение означало бы уничтожить себя в собственных глазах. На такое не способна никакая любовь.

— Ларри, при создавшемся положении все ляжет на Джиллиан. Не на Дикермена или Коллинза. Расследование никаких сомнений не вызывает. Между нами говоря, нельзя идти на риск признания того суда неправомочным, это может привести к тому, что двери тюрьмы откроются перед всеми, кого Джиллиан судила в течение многих лет. Такую борьбу нельзя вести в деле, по которому назначена смертная казнь, где процедурные нормы очень жестки.

Слушая Мюриэл, Ларри не сводил с нее голубых глаз. В конце концов он поднялся, прошел несколько футов до проволочной урны и бросил в нее недоеденный сандвич. Потом вернулся по вытоптанной дорожке, петлявшей среди склоненной травы и одуванчиков.

— Ты понимаешь, что говоришь ерунду, не так ли? Если свалить все на Джиллиан, тебе это поможет гораздо больше, чем мне.

— Понимаю, что это поможет нам обоим.

— Едва ты освободишь Ромми, Артур тут же возбудит громкий гражданский процесс — и в расследовании вскроется все о заключении Дикермена и допросе Коллинза.

— Ларри, никакого расследования не будет. Допрашивать Шланга они не рискнут — он может сказать все, что угодно. Это дело будет завершено быстро и небрежно.

— Сразу же после первичных выборов.

Ларри сказал, что теперь видит ее расчетливой и совершенно бесчувственной. Но она кивнула в ответ. Какая есть, такая есть. И не всегда хорошая. Подумала, стоит ли говорить, как будет страдать по нему. Ей предстоят жуткие ночи. Но она будет вся в делах. До худших времен еще, видимо, далеко.

Накануне она горячо молилась в церкви. Благодарила Бога за все его благодеяния. Содержательную жизнь. Внука Толмиджа. Любви у нее нет, но, видимо, потому, что она хотела ее меньше, чем многие другие. И все же, когда поднялась на ноги, у нее снова закружилась голова. Ей очень захотелось подползти к нему. Но она избрала для себя одиночество. Багровый от ярости, Ларри горбился, подперев голову рукой. Она понимала, что он теперь всегда будет думать о ней, как о женщине, испортившей ему жизнь.

— Мне нужно ехать к Джону Леонидису, — сказала она ему. — Я обещана встретиться с ним в «Рае».

— Возвращаешься на место преступления? — сказал Ларри.

— Совершенно верно.

— Не проси, чтобы я покрывал тебя перед ним. Или перед полицейскими. Не стану, Мюриэл. Буду рассказывать правду о тебе всем, кто спросит.

Ее враг. Его правду. Она последний раз взглянула на него и пошла искать такси.

Половину пути к ресторану Мюриэл тихо плакала. Потом, когда до него осталось несколько миль, стала думать о том, что скажет Джону. Она собиралась рассказать ему все, все подробности. Джон не болтлив, а если разболтает, быть по сему. Но теперь она старалась найти слова, чтобы утешить его. Джон Леонидис ждал десять лет, чтобы кто-то смертью искупил преступление против его отца. Даже если она сможет убедить Джона, что Эрно повинен в смерти Гаса один, в чем теперь у нее не оставалось сомнений, — даже в этом случае Джон будет расстроен и огорчен мыслью, что Эрдаи умер своей смертью. После десятилетия разборов дел об убийствах и общения с родственниками жертв Мюриэл была убеждена, что понесшие утрату люди в какой-то отдаленной части сознания — первобытной, страшащейся тьмы и громких звуков — верят, что, когда убьют, кого нужно, того, кто заслуживает быть стертым с лица земли, их погибший любимый человек вернется к жизни. Такова жалкая логика мщения, усвоенная в детских манежах, логика жертвенных алтарей, где люди пытались обменять одну жизнь на другую.

Мюриэл видела, исполняя обязанности контролера, уже три казни. После первой отец жертвы, матери двоих детей, застреленной возле бензоколонки, уехал озлобленным, раздраженным, так как предложенное в качестве утешения зрелище лишь расстроило его еще больше. Но две другие семьи утверждали, что зрелище казни дало им кое-что — чувство достижения цели, сознание, что в мире восстановлено некое величественное равновесие, успокоение, что по крайней мере никто уже не пострадает от казненного мерзавца так, как они. Однако страдающая в ту минуту Мюриэл никак не могла вспомнить, почему совершение еще одного зла кому-то на земле улучшит жизнь.

Мюриэл остановила машину у толстых стеклянных дверей «Рая», отчетливо вспомнив, как чувствовала себя в немилосердную летнюю жару, когда десять лет назад входила туда с Ларри. Как прохладный воздух внезапно овеял ее голые ноги, еще горящие от того, чем они занимались час тому назад. Это уже в прошлом. Он в прошлом. Мюриэл снова взглянула в лицо этому факту. Возможно, мысль о Ларри и его преданности тому, что теперь ей казалось фикцией, напомнила Мюриэл о Ромми Гэндолфе. В какой-то призрачный миг она увидела Шланга словно бы в комиксе, под тусклой лампочкой в сырой камере. У нее возникло желание рассмеяться, но почему-то возникшая в воображении лампочка оказалась, в сущности, первым вестником ее нарастающей горечи. Десятилетия, всю оставшуюся жизнь она будет отгонять мучительные воспоминания о том, что они причинили этому человеку и почему.

Встретил ее Джон, как всегда, сердечно. Обнял, затем повел в кабинет, некогда принадлежавший его отцу. Фотографии Гаса все так же висели на стенах.

— Неприятная новость, правда? — спросил Джон. Он читал в субботних и воскресных газетах о Джиллиан. Выражение Эйрза «судья-наркоманка» стало излюбленным заголовком.

— Не знаю, Джон. Не знаю, как это назвать.

Слушая ее, он постоянно кусал ноготь большого пальца, Мюриэл даже боялась, что пойдет кровь. Она едва удерживалась от того, чтобы остановить Джона. Однако не ей было говорить ему, как воспринимать ее рассказ. Он, как всегда, относился к ней с полным доверием. Бесспорность таких улик, как отпечаток пальца и группа крови, была понятна ему. Охотнее, чем она ожидала, он был готов принять ее суждение, что в тех убийствах Гэндолф не принимал никакого участия. Заслуживала она того или нет, но Джон, подобно многим другим, верил в нее как в юриста. Единственным утешением, которого ему хотелось, было то, какое она и предвидела.

— Вы потребовали бы смерти этого типа? Эрдаи? Если бы он все рассказал, но каким-то чудом исцелился бы и не умер?

— Джон, мы попытались бы.

— Но не добились бы своего?

— Нет, пожалуй.

— Потому что он был белым?

Даже сейчас ей очень хотелось сказать «нет». Присяжные оценивают серьезность этих преступлений по значимости отнятых жизней. При таком подходе, как и при многих других, раса и общественное положение обвиняемого не играют роли. Они бы сосредоточились на том, что жертвы Эрно были трудолюбивыми, содержащими семьи людьми. Противовесом являлась их оценка личности убийцы, и здесь цвет кожи почти не имел значения.

— Собственно говоря, присяжные требуют смертной казни только для тех, кого считают опасными и никчемными. На руку Эрно сыграло бы то, что он сделал одно доброе дело, — сказала Мюриэл Джону. — Не допустил, чтобы вместо него умер невиновный человек. Возможно, даже два дела. Он заботился о племяннике.

Родная плоть. Родная кровь. Могло сыграть роль и то, что Мюриэл понимала его чувства.

— Какой в этом смысл? — спросил Джон. — Какое может иметь значение то или другое? Его жертвы мертвы. Мой отец, Луиза, Джадсон. Судя по твоим словам, этот Эрно был мразью. Убийцей. Лжесвидетелем. Вором. Подонком. Вдвое худшим, чем когда-либо считали Гэндолфа. И он остался бы в живых?

Возражений тут быть не могло. Пробы на Эрно ставить было негде.

— Джон, вот так обстоят дела со смертными приговорами. Здесь все чрезвычайно — преступление, риск ошибиться, чувства родственников. Пытаешься установить правила, но все они почему-то не действуют или не имеют смысла.

Мюриэл привезла расшифровку допроса Коллинза. Джон перевернул несколько страниц и вернул ее.

— Все позади, — сказал он и глубоко вздохнул. — По крайней мере будем довольны этим. Все позади.

У дверей Мюриэл снова извинилась за свою роль в том, что дело оказалось таким долгим, мучительным, но Джон не желал этого слушать.

— Ни за что не поверю, — заговорил он с той же горячностью, с какой описывал бессмысленность закона, — что вы не работали с полной отдачей. Ты, Ларри, Томми. Все вы. Ни за что.

Он обнял ее так же крепко, как при встрече, потом отправился искать бинт для большого пальца.

Выйдя, Мюриэл остановилась и взглянула на ресторан, где десять лет назад трое людей встретили жуткую смерть. Она всегда будет видеть это простое кирпичное здание с большими окнами, содрогаясь при мысли об ужасе, который Луиза, Пол и Гас испытывали в последние секунды. Стоя там, снова подумала о том невыносимом миге, когда каждый из них осознал, что жизнь, которая нам дороже всего, вот-вот оборвется по прихоти другого человека.

В ресторане Джон повторил фразу, которую Мюриэл от него часто слышала — что ему до сих пор видится та кровь на полу. Однако он не закрыл «Рай». Ресторан служил памятником Гасу, вместилищем его духа. Был светлым местом в темную ночь. Теплым местом в холодный день. Где есть еда для голодных. Общество для одиноких. Жизнь, текущая в той обстановке, где люди стараются, подобно Гасу, быть друзьями друг другу.

Она будет возвращаться сюда.

42
30 августа 2001 года
Освобождение

Одежда, в которой Ромми Гэндолфа судили и привезли в тюрьму, куда-то задевалась. Видимо, облачения «желтых» и не трудились сохранять. Подъезжая к Редьярду, Артур с Памелой свернули к универмагу, где купили три пары трусов и несколько рубашек для Ромми. Потом продолжили радостный путь в южном направлении.

Когда они подъехали к тюрьме, на автостоянке уже расположилось несколько передвижных репортажных телестанций. Преподобный доктор Блайт вел пресс-конференцию. Как всегда, его сопровождала толпа. Артур не мог понять, откуда берутся эти люди — некоторые были сотрудниками его общины, несколько человек охранниками, но принадлежность остальных представляла собой полную тайну. Там было по меньшей мере тридцать человек, в том числе и единоутробный брат Ромми, о существовании которого Артур узнал только на прошлой неделе, когда в газетах стали появляться предположения о гражданском иске. Все окружение Блайта было кипучим, все радовались как событию, так и тому, что благодаря количеству и вниманию прессы заняли часть территории возле тюрьмы.

Блайт явно возил с собой передвижной помост в багажнике своего длинного лимузина, поставленного теперь в отдалении от объективов телекамер. Он соизволил позвонить Артуру и поздравить его, когда Мюриэл подала ходатайство о прекращении дела Ромми, но потом Артур не имел никаких вестей от преподобного или его сотрудников. Однако, разумеется, не удивился, увидев Блайта здесь. Из-за блестящей лысины и больших седых усов Блайт выглядел добрым дедушкой, пока не начинал говорить. Подойдя, Артур услышал, что он сетует на несправедливость системы, в которой наркоманы-судьи приговаривают невиновных негров к смертной казни. И подумал, что, хотя факт есть факт, при внимательном рассмотрении его выпад выглядит смешным.

Когда несколько репортеров потянулись к Артуру, преподобный пригласил его на подиум. Крепко пожал ему руку, похлопал по спине и снова поздравил с успехом. Это от него во время их последнего разговора Артур узнал, что обвинение заслушало показания племянника Эрно и что Мюриэл попросту выгораживает себя, обвиняя Джиллиан. Джексон Эйрз, утверждавший, что хранит этот секрет в интересах клиента, отправил Коллинза обратно в Атланту и отказался подтвердить то, чем, по подозрению Артура, тайком поделился с Блайтом. Ограничился только одной частностью. «Твой клиент этого не совершал. Его там не было. Все прочее значения не имеет. Отличная работа, Рейвен. Не думал, что ты можешь добиться успехов в роли защитника, но, видимо, ошибался. Отличная работа».

Правда о Коллинзе еще могла выясниться на гражданском процессе, особенно если обвинение не захочет пойти на мировую. Артур собирался по пути в город поговорить с Ромми о возбуждении иска. Накануне он сказал Хоргену, что собирается повести гражданское дело Ромми и уходит из фирмы.

В караульном помещении Артур с Памелой передали трусы и рубашку дежурному лейтенанту, который не хотел брать одежду.

— Те, что с преподобным Блайтом, привезли костюм. Ценой не меньше пятисот долларов.

Лейтенант, белый, настороженно посмотрел по сторонам и взял рубашку с трусами.

Через несколько минут появился Блайт. Его сопровождал впечатляющего вида человек: высокий, красивый, великолепно одетый, афроамериканец, показавшийся Артуру смутно знакомым. Артур знал только, что он не из этого города. Возможно, этот человек был спортсменом.

Лейтенант поднял телефонную трубку, и через несколько минут появился надзиратель Генри Маркер, негр. Широко улыбнувшись Блайту, он предложил всем собравшимся сопровождать его. Миновав первые ворота, они свернули в сторону, куда Артур с Памелой ни разу не ходили, и вошли в стоящее особняком административное здание из оранжевого кирпича. Там тоже были замки и надзиратели, но служило оно для освобождения, а не заточения заключенных.

На втором этаже Маркер ввел их в свой кабинет, просторный, но скудно обставленный. За столом надзирателя сидел, сутулясь и ерзая, Ромми Гэндолф в костюме и галстуке. Когда группа вошла, он подскочил, не зная, что делать дальше. Волосы его были подстрижены, и, когда он приветственно развел руки, Артур увидел, что Ромми наконец без наручников. И, не сдержавшись, заплакал, Памела тоже прослезилась. А Блайт подошел к Ромми и крепко обнял его.

Ромми требовалось подписать несколько бумаг. Артур с Памелой стали просматривать их, а Блайт отвел Ромми в дальний конец комнаты. Сначала они помолились, потом у них начался какой-то оживленный разговор. Когда Ромми поставил подпись на документах, можно было уходить. Надзиратель проводил всех до ворот. Широко распахнул их и отступил в сторону, словно дворецкий. Блайт протиснулся мимо Артура с Памелой и оказался рядом с Ромми, когда на него упал солнечный свет.

Телеоператоры, как всегда, кричали и толкались. Блайт взял Ромми под локоть и повел к подиуму на автостоянке. Пригласив Артура и Памелу подняться, предоставил им место во втором ряду, позади себя и Ромми. Памела приготовила для Гэн-долфа краткое заявление, но Блайт забрал его у Ромми и дал ему другой лист. Ромми начал читать, потом беспомощно огляделся. Единоутробный брат, стоявший теперь рядом, прочел за него несколько слов. Артур впервые задался вопросом, сколько потребовалось репетиций, чтобы Ромми прочел заготовленное для него признание, десять лет назад записанное на пленку. Он стоял, не зная, чего ожидать. Его потрясла вдруг неимоверная чудовищность того, что произошло с Ромми Гэндолфом, но и охватило глубочайшее удовлетворение от сознания, что они с Памелой использовали силу закона на благо Ромми. Закон исправил собственную несправедливость. Артур верил, что, как бы ни сдала у него в старости память, он никогда не забудет, что добился этого.

Гэндолф уже бросил читать заявление. Репортеры с операторами подняли на покрытой гравием автостоянке тучу пыли, Ромми часто мигал и протирал глаза.

— Мне нечего сказать, кроме спасибо всем присутствующим, — сказал Ромми.

Репортеры продолжали выкрикивать свои вопросы: как он чувствует себя на воле, какие у него планы? Ромми сказал, что хотел бы съесть хороший бифштекс. Блайт объявил планы празднования в своей общине. Пресс-конференция окончилась.

Когда Гэндолф спрыгнул с подиума, Артур стал протискиваться к нему. По телефону они условились, что в округ Киндл он поедет с ним и Памелой. Артур подыскивал работу для Ромми. Им требовалось обсудить подачу гражданского иска. Но когда он указал в глубь автостоянки, Гэндолф не тронулся с места.

— Я поеду с ними. — Если Ромми понимал, что доставляет Артуру разочарование, по нему это было незаметно. Но в лице его появилось любопытство. — Какая машина у вас?

Слегка улыбнувшись, Артур назвал марку. Ромми оглядел стоянку и опустил взгляд.

— Нет, поеду с ними. — Выражение его лица оставалось нерешительным. Охранники Блайта не подпускали к нему репортеров. — Хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали, от всей души.

С этими словами он протянул руку. Артур осознал, что он впервые касается Ромми Гэндолфа. Кисть его была странно жесткой и узкой, как у ребенка. Потом развел руками перед Памелой, подавшейся вперед, чтобы обнять его.

— Я говорил, что вам нужно выйти за меня замуж, — сказал он. — Жену я себе возьму такую же красивую, как вы, только черную. Теперь я буду богатым. Куплю акций.

Тут к ним подошел красивый негр, ходивший вместе с Блайтом в тюрьму забирать Ромми. Гэндолф повернулся вместе с ним и, уходя, ни разу не оглянулся на своих адвокатов.

Когда они тронулись в обратный путь, Памела сказала Артуру, что этот человек — Миллер Дуглас, известный адвокат по гражданским делам из Нью-Йорка. Теперь стало ясно, кто поведет дело Гэндолфа. Ромми подпишет договор с адвокатом в лимузине, если не подписал уже в кабинете надзирателя. Артур съехал на обочину и остановился, чтобы освоиться с этой новостью.

— Это ужасно, — произнес он. Памела, далекая по молодости от деловой стороны закона, пожала плечами.

— Ты не считаешь, что он взял нужного адвоката? — спросила она. — Ведь гражданскими делами наша фирма не занимается.

Артур, никогда не принимавший это во внимание, продолжал страдать от иронии судьбы. Ромми свободен. Он нет. Хорген, видимо, рассмеется, принимая его на работу снова, но расплачиваться за это придется не один год. Во всяком случае, Рэй просил его изменить решение. «Знаешь, Артур, — сказал он, — может оказаться, что пройдет очень много времени, прежде чем найдешь еще одного невиновного клиента. Лет десять — двадцать». Он задумался было о том, как рассказать Рэю о случившемся, потом отбросил эту мысль. Огорчение из-за того, что Ромми выбрал другого адвоката, было не главным. Несмотря на шумиху вокруг освобождения Гэндолфа, бесконечные звонки репортеров, ликование в юридической фирме, где у Артура оказалось множество сторонников, существовала одна забота, одно слабое место, к которому помыслы его неизменно возвращались.

Джиллиан. Моя Джиллиан, моя Джиллиан, подумал он и снова расплакался. Мюриэл постаралась облить ее грязью. Два дня назад «Трибюн» напечатала на первой полосе фотографию Джиллиан из архива ФБР, сделанную в девяносто третьем году, когда ее осудили, с материалом в несколько тысяч слов о наркомании бывшей судьи. Сведения поставляли такие разношерстные источники, как агенты Бюро по борьбе с наркотиками, адвокаты и бездомные наркоманы. История «судьи-наркоманки» достигла даже многих национальных агентств новостей, обычно печатавших сплетни о знаменитостях. Лишь в нескольких сообщениях упоминалось, что Джиллиан не принимала наркотики, когда ее судили, и не принимает теперь.

Как адвокату Гэндолфа, Артуру не подобало звонить Джиллиан и утешать ее. Кроме того, он был глубоко обижен. Насколько ему помнилось, она даже не попросила прощения. Если б Джиллиан попыталась как-то выразить сожаление, что обманывала его, то нашелся бы путь сквозь невероятную чащу его противоречивых обязанностей перед клиентом. В течение нескольких дней он каждые полчаса прослушивал сообщения на автоответчике и в понедельник даже поехал домой в обеденный перерыв, чтобы проверить, нет ли почты. Возможно, его упреки были слишком суровыми, особенно прощальная фраза об «истории дела». Может, ее сдерживали требования юридической ситуации. Скорее всего теперь, когда сбылись ее мрачные предсказания, она просто сдалась. Три ночи назад он проснулся от тяжелых сновидений с холодным страхом, что Джиллиан снова начала пить. Потом вспомнил, что проблема не в пьянстве. Теперь его фантазии стали отталкивающими, ему смутно виделась Джиллиан на залитых дождем улицах, уходящая в темную подворотню делать бог весть что.

Артур остановил машину у здания Ай-би-эм, но когда подошел вместе с Памелой к вращающейся двери, заколебался. Ему внезапно вспомнилось, что он больше не адвокат Ромми Гэндолфа. Несмотря на огорчение из-за гражданского иска и пропажи состояния, в получение которого, он, будучи сыном своего отца, не особенно верил, Артур испытал в эту минуту чувство полного освобождения. Он взвалил на себя громадное бремя, иногда шатался под ним, но донес его до конца и по многим причинам имел право стать свободным.

Артур поцеловал Памелу в щеку, сказал, что она замечательный адвокат. Потом со страхом и дурными предчувствиями прошел четыре длинных квартала до магазина Мортона. Джиллиан за прилавком не было. Аргентина, ее коллега, подалась вперед над застекленной витриной, стараясь не коснуться ее, чтобы не оставить отпечатков. Негромко сказала Артуру, что Джиллиан всю неделю не появлялась в магазине.

— Эти репортеры — мерзавцы, — прошептала она. — Джил, наверно, бросила работу.

— Бросила?

— Кто-то сказал так. Обратно ее не ждут. Видимо, она хочет уехать.

Идя по Гранд-авеню с ее великолепными магазинами и высокими зданиями, Артур перебирал свои возможности. Он был совершенно неопытным стратегом в сердечных делах и до сих пор ощущал такую обиду, что толком не знал, чего хочет. Но, как бы то ни было, он был самим собой. Артур Рейвен не обладал утонченностью и красноречием. Он мог только идти вперед твердым шагом.

В доме Даффи Малдауэра по крайней мере один человек был рад ему. Глядя на Артура сквозь стекло боковой двери, Даффи сиял, даже пока возился с дверной цепочкой.

— Артур! — воскликнул старик и обнял его одной рукой, когда тот вошел в тесную переднюю. Он не выпускал руки Артура и явно был бы рад узнать подробности событий минувшей недели, порадоваться вместе с собратом-защитником — поводы для торжества у адвокатов бывают редко. Но Артур уже увидел Джиллиан, появившуюся на поднятый Даффи шум у подножия лестницы. Видимо, она убиралась и была, Артур мог бы держать пари, в чужой одежде. Ее тонкие белые ноги почти не скрывались старыми шортами. Рукава рубашки были засучены. На руках были резиновые перчатки, а на лице — впервые на памяти Артура — не было косметики. Позади нее он увидел чемодан.

— Ну, вот и все, — сказал Артур. — Гэндолф на свободе.

Джиллиан поздравила его, взглянула вверх в тусклом свете тесного лестничного колодца, потом поставила ногу на нижнюю ступеньку. У Даффи хватило догадливости скрыться.

— Можно обнять тебя? — спросила она.

Через минуту они разжали объятия и сели на ступеньки. Она крепко держала его за руку. Никогда не знавшая слез, Джиллиан плакала, а вечно плачущий Артур наслаждался тем, что он снова рядом с ней. Сидя, он ощущал поразительную эрекцию. Джиллиан тоже испытывала желание, но в его объятиях чувствовала нечто утешающее, чуть ли не братское. Никто из них не представлял, что последует дальше.

— Как себя чувствуешь? — наконец спросил он.

Она шутливо развела руками.

— Не под наркотиком, если тебя это беспокоит. Даффи принял меры.

— Уезжаешь?

— Приходится, Артур. Пэтти Чонг, женщина, с которой я училась на юридическом, согласилась взять меня на невысокую должность в свою фирму в Милуоки. Буду заниматься изысканиями. Может, со временем, если все пойдет хорошо, я, как ты предположил, смогу снова подать заявление в коллегию адвокатов. Но отсюда надо уезжать. — Она покачала головой. — Артур, даже я наконец понимаю, что с меня хватит. Мне пришлось вчера отправлять Даффи в аптеку за лекарством, сама не могла пойти. Та фотография!

Она крепко зажмурилась при этой мысли. Снимок был сделан, когда Джиллиан была совершенно разбита, сокрушена отчаянием и почти не спала ночами, на фотографии в «Трибюн» она выглядела сущей ведьмой. Волосы ее были всклокоченными. Глаза, разумеется, безжизненными.

— Я был бы признателен тебе за звонок, — сказал он. — Было бы ужасно в конце концов появиться здесь и узнать, что ты уехала.

— Я не могла, Артур. Не могла просить тебя о сочувствии, когда каждый удар, который я получала, шел на пользу Ромми. Кроме того, — призналась она, — мне было очень стыдно. Я очень боялась твоей реакции. И находилась в смятении. Я не могу оставаться здесь, Артур, и понимала, что ты ни за что не уедешь.

— Не уеду, — сказал он. — Из-за сестры.

— Конечно, — ответила Джиллиан.

Артур был доволен, что сказал это, потому что в сознании у него что-то открылось, словно ворота. Это была неправда. Уехать он мог. Служащие Франц-центра не оставят Сьюзен. Мать в конце концов могла найти способ стать полезной. И в крайнем случае он забрал бы Сьюзен к себе. У фирмы было отделение в Милуоки. Все могло наладиться. Даже их совместная жизнь. Лучшая, самая стойкая часть его души, которая вечно надеялась, снова взяла верх.

— Артур, я не знаю, почему выхожу за рамки, — заговорила Джиллиан. — Я много лет стараюсь понять себя — думаю, становлюсь лучше, но мне предстоит еще большой путь. Однако искренне верю, что старалась исправиться. Мне было так плохо, как и следовало ожидать. Ты должен согласиться с этим.

— Джиллиан, было бы легче, будь кто-то рядом с тобой.

— Артур, ты не мог быть рядом. В этом заключалась часть проблемы.

Для Артура это прозвучало оправданием, она видела это по его лицу. Но объяснила все до конца.

— Я знаю, что такое желание причинить кому-то боль. Прекрасно знаю. И клянусь, моей целью не было ранить тебя.

— Верю.

— Правда?

— Уверен, что ты гораздо больше старалась причинить боль себе.

— Ты заговорил, как Даффи.

— Я серьезно. Ты все время вредишь себе. Это просто поразительно.

— Артур, прошу тебя. Я больше не могу выносить анализа своего характера. Знаешь, этот период был очень трудным. Иногда я сидела вечерами, до боли стискивая кулаки. Я забыла, что такое — хотеть наркотик.

Артур обдумал это. И продолжал:

— Я хочу быть с тобой, Джиллиан. Уехать куда-нибудь и жить вместе. Любить тебя хочу. Но ты едва не погубила себя. Так что покончи с этим навсегда. Если обещаешь, что все осознаешь и будешь бороться с этим ради нас обоих…

— Не надо, Артур. Я не глупая и не слепая. Мне вполне понятно, насколько это донкихотская затея — подняться, чтобы иметь возможность упасть. Но надежды нет, Артур.

— Неправда, — сказал он. — Я могу дать то, что тебе нужно.

— Объясни!

Ей хотелось быть скептичной, но, поскольку это сказал Артур, она сразу поверила.

— Себя. Я твой мужчина. Я могу сказать тебе то, что вряд ли ты слышала раньше. — Он взял ее за руки. — Смотри на меня и слушай. Слушай.

Он увидел, что ее красивое, тонкое лицо со светлыми ресницами и прекрасными умными глазами медленно поворачивается к нему.

И сказал:

— Я прощаю тебя.

Джиллиан несколько секунд смотрела на него. Потом попросила:

— Пожалуйста, повтори.

— Я прощаю тебя, — сказал Артур, держа ее за руки. — Я прощаю тебя. Прощаю тебя. Прощаю…

И повторил это еще несколько раз.

Примечания

1

Во имя общественного блага (лат.).

(обратно)

2

Имеется в виду индекс Доу Джонса, ежедневно составляемый индекс курсов ценных бумаг 30 основных промышленных компаний на Нью-Йоркской фондовой бирже.

(обратно)

3

Эдвард Хоппер (1882 — 1967) — американский живописец и график, автор городских пейзажей. Эндрю Уайет (род. 1917) — американский художник-реалист.

(обратно)

4

Высший суд — промежуточная инстанция между судебными учреждениями первой инстанции и Верховным судом штата.

(обратно)

5

Унция — 28,35 грамма.

(обратно)

6

Глубочайшее ущелье в США, одно из крупнейших в мире; длиной более 320 км, глубиной до 1,8 км.

(обратно)

7

Персонаж телесериала.

(обратно)

8

Фукидид (460 — 396 до н.э.) — афинский историк, автор «Истории Пелопоннесской войны».

(обратно)

9

Кризис 1929 — 1932 гг.

(обратно)

10

Царство вечной молодости, где остановилось время, в романе Дж. Хилтона «Потерянный горизонт».

(обратно)

11

Фрэнк Ллойд Райт (1869 — 1959) — американский архитектор. Строил оригинальные здания современного стиля, добиваясь функциональности и связи с ландшафтом.

(обратно)

12

Средний показатель колеблется между 90 и 110.

(обратно)

13

Персонаж книги и фильма «Волшебник из страны Оз».

(обратно)

14

Американская киноактриса, звезда 1930 — 1940-х гг.

(обратно)

15

Нельсон Мандела — южноафриканский лидер национального негритянского движения. В 1962 — 1990 гг. находился и заключении.

(обратно)

16

та поправка содержит запрет на принуждение человека к даче показаний против самого себя.

(обратно)

17

Виски и пиво.

(обратно)

18

1775-1781 гг.

(обратно)

19

Чиппендейл — название английского стиля мебели XVIII века; рококо с обилием тонкой резьбы, по имени краснодеревщика Томаса Чиппендейла (1718-1779).

(обратно)

20

Добровольное общество людей, стремящихся излечиться от пристрастия к наркотикам.

(обратно)

21

Для покупки в магазине любой веши на указанную там сумму.

(обратно)

22

Мэтью Брейди (1823 — 1896) — американский фотограф, один из пионеров фотографии. Запечатлел события Гражданской войны 1861 — 1865 гг.

(обратно)

23

Свершившийся факт (фр.).

(обратно)

24

До свидания (фр.).

(обратно)

25

Жареный хлеб с мясом, сыром, помидорами и т.п.

(обратно)

Оглавление

Часть первая
Расследование

  1
20 апреля 2001 года
Адвокат и клиент

  2
5 июля 1991 года
Детектив

  3
4 мая 2001 года
Бывшая судья

  4
5 июля 1991 года
Обвинитель

  5
3 октября 1991 года
Проработка версий

  6
15 мая 2001 года
Письмо бывшей судье

  7
4 октября 1991 года
Тюрьма

  8
8 октября 1991 года
Шланг

  9
22 мая 2001 года
В тюрьме

  10
8 октября 1991 года
Признание

  11
22 мая 2001 годя
Добрый

  12
9 октября 1991 года
Сообщение новостей

  13
22 мая 2001 года
Нормальная

Часть вторая
Судебные разбирательства

  14
12 июня 2001 года
Первый заместитель

  15
12 июня 2001 года
Показания Эрдаи

  16
12 нюня 2001 года
Снова в суде

  17
13 июня 2001 года
История

  18
13 июня 20011 года
Перекрестный допрос Эрно

  19
13 июня 2001 года
Еще жертвы

  20
13 июня 2001 года
Сьюзен

  21
15 — 19 июня 2001 года
Коллинз

  22
19 июня 2001 года
Семья Рейвена

  23
19 нюня 2001 года
Звонок доктору Кеворкяну

  24
25 — 28 июня 2001 года
Показания Женевьевы Каррьере

Часть третья
Решение

  25
29 июня 2001 года
Это он

  26
28 июня 2001 года
Умный

  27
29 июня 2001 года
Враг

  28
5 июля 2001 года
Секреты фараона

  29
Июль 2001 года
Вместе

  30
24 июля 2001 года
Плохо для меня

  31
2 августа 2001 года
Решения суда

  32
7 — 8 августа 2001 года
Очевидно

  33
8 августа 2001 года
В море

  34
9 августа 2001 года
Старая знакомая

  35
10 августа 2001 года
Бог дактилоскопии

  36
17 августа 2001 года
Владения Линкольна

  37
17 августа 2001 года
Они знают

  38
22 августа 2001 года
Другая история

  39
23 августа 2001 года
Первым делом

  40
24 августа 2001 года
Героин

  41
27 августа 2001 года
Мидуэй

  42
30 августа 2001 года
Освобождение

*** Примечания ***

From Wikipedia, the free encyclopedia

Reversible Errors
DVD cover
Based on	Reversible Errors by Scott Turow
Screenplay by	Alan Sharp
Directed by	Mike Robe
Starring	William H. Macy Tom Selleck Monica Potter Felicity Huffman James Rebhorn Shemar Moore Glenn Plummer Ron Canada
Theme music composer	Laura Karpman
Country of origin	United States
Original language	English
Production
Producers	Mike Robe Peter Sadowski Randy Sutter
Cinematography	Derick V. Underschultz
Editor	Tod Feuerman
Running time	173 minutes
Production company	Von Zerneck Sertner Films
Release
Original network	CBS
Original release	May 23 – May 25, 2004

Reversible Errors is a 2004 American made-for-television crime thriller film based on the 2002 novel of the same name by Scott Turow. It was directed by Mike Robe, who previously directed Scott Turow’s The Burden of Proof, and stars Tom Selleck and William H. Macy. Filming was done in and around Halifax, Nova Scotia, and featured shots of Halifax City Hall and Angus L. Macdonald Bridge.

The film was first shown by CBS in two parts on May 23 and 25, 2004.^[1][2] Channel 5 in the United Kingdom has chosen to show it as a single 173 minute film.^[3]

Plot[edit]

A young woman and two other people are killed in a Kindle County local bar. Experienced detective sergeant Larry Starczek (Tom Selleck) begins investigation on the murders. Soon everything points to the small-time thief Squirrel. Larry arrests him and makes the thief confess. After a short trial Squirrel goes to the prison where he will be executed.

The story now moves seven years later, as new evidence surfaces. Nobody is so sure any more that it was Squirrel who actually killed those three people years ago. Furthermore, it seems that the judge from his trial wasn’t completely clean.

Cast[edit]

Home media[edit]

Reversible Errors was released on DVD in the United States on October 12, 2004.^[4]

References[edit]

External links[edit]

• Reversible Errors at IMDb

Обратимые ошибки (фильм) — Reversible Errors (film)

Обратимые ошибки
Обложка DVD
На основе	Обратимые ошибки к Скотт Туроу
Сценарий от	Алан Шарп
Режиссер	Майк Роб
В главных ролях	Уильям Х. Мэйси Том Селлек Моника Поттер Фелисити Хаффман
Композитор музыкальной темы	Лаура Карпман
Страна происхождения	Соединенные Штаты
Оригинал язык (и)	английский
Производство
Производитель (и)	Майк Роб Питер Садовски Рэнди Саттер
Кинематография	Дерик В. Ундершульц
Редактор (ы)	Тод Фейерман
Продолжительность	173 минут
Производство компания (ы)	Фон Цернек Сертнер Фильмы
Релиз
Исходная сеть	CBS
Оригинальный выпуск	23 мая — 25, 2004

Обратимые ошибки американец 2004 года сделанный для телевидения преступление триллер на основе 2002 г. роман с таким же названием к Скотт Туроу. Он был направлен Майком Робом, который ранее был режиссером Скотт Туроу Бремя доказательства, и звезды Том Селлек и Уильям Х. Мэйси. Съемки велись в окрестностях Галифакс, Новая Шотландия и избранные снимки Мэрия Галифакса и Мост Ангуса Л. Макдональда.

Фильм впервые показали CBS в двух частях 23 и 25 мая 2004 г.^[1][2] Канал 5 в Соединенном Королевстве решили показать его как единственный 173-минутный фильм.^[3]

участок

Молодая женщина и двое других людей убиты в Kindle County местный бар. Опытный детектив-сержант Ларри Старчек (Том Селлек ) начинает расследование убийств. Вскоре все указывает на мелкого вора Сквирелла. Ларри арестовывает его и заставляет вора признаться. После непродолжительного суда Белка отправляется в тюрьму, где его казнят.

История развивается семь лет спустя, когда появляются новые доказательства. Никто больше не уверен, что именно Сквирелл действительно убил этих трех человек много лет назад. Более того, кажется, что судья по его делу не был полностью чист.

Бросать

• Уильям Х. Мэйси … Артур Рэйвен
• Том Селлек … Ларри Старчек
• Моника Поттер … Мюриэль Винн
• Фелисити Хаффман … Джиллиан Салливан
• Джеймс Ребхорн … Эрно Эрдаи
• Шемар Мур … Коллинз Фарвелл
• Гленн Пламмер … Белка / Ромео Гандольф
• Янна МакИнтош … Женевьев Каррьер
• Найджел Беннетт … Талмадж Ломан
• Дэвид Фокс … судья Харлоу
• Дебора Аллен … Официантка
• Mauralea Austin … Tina — женщина-бистро
• Дуг Бэррон … похоронный репортер
• Роберт Бокстел … Детектив
• Рэй Бримикомб … судебный пристав судьи Харлоу
• Рон Канада … Джексон Айрес
• Юджин Кларк … Шеф Гарольд Грир
• Стивен Коутс … Гала-ведущий
• Кристина Коллинз … Луиза Ремарди
• Роджер Данн … Лео Карнахан
• Джон Дансворт … Айк
• Джон Эванс … Том Возницки
• Брайан Хайтон … Пол Джадсон
• Марта Ирвинг … Женщина Возницкого
• Эрик Лемуан … Судмедэксперт
• Гэри Леверт … Сотрудник комнаты вещественных доказательств
• Ронда Маклин … Марта Стерн
• Джерри Мендичино … Гас Леонидас
• Фрэнк Накашима … Даниэль Кумаги безболезненно
• Майкл Пеллерин … Заместитель тюрьмы
• Хуанита Питерс … Женщина-охранник
• Нэнси Риган … Репортер
• Аллан Роял … О’Грейди
• Шон Танака … Заключенный
• Ян Тенч … судебный пристав судьи Салливана
• Роберт Верлак … Дикерман

Домашние СМИ

Обратимые ошибки был выпущен DVD в США 12 октября 2004 г.^[4]

Рекомендации

1. ^ Baltimore Sun, 22 мая 2004 г .: Трудно противостоять «обратимым ошибкам» Проверено 3 января 2013 г.
2. ^ Сорт, май. 16, 2004: Обратимые ошибки Скотта Туроу Проверено 3 января 2013 г.
3. ^ Расписание 5-го канала, среда, 2 января 2013 г., 13:35 — 17:00: Обратимые ошибки Проверено 3 января 2013 г.
4. ^ Amazon: Обратимые ошибки Проверено 3 января 2013 г.

внешняя ссылка

• Обратимые ошибки на IMDb

Обратимые ошибки (фильм)

Обратимые Ошибки — фильм телевидения 2004 года, основанный на романе того же самого имени Скоттом Туроу. Это было направлено Майком Роубом, который ранее направил Скотта Туроу Бремя доказывания и звезды Том Селлек и Уильям Х. Мэйси. В съемке выполнили и по Галифаксу, Новой Шотландии и показанным выстрелам Галифакского Здания муниципалитета и Ангус Л. Макдональд-Бридж.

Фильм сначала показала CBS в двух частях 23 и 25 мая 2004. Канал 5 в Соединенном Королевстве принял решение показать его как единственный 173-минутный фильм.

Заговор

Молодая женщина и два других человека убиты в местном баре графства Kindle. Опытный детективный сержант Ларри Старкзек (Том Селлек) начинает расследование на убийствах. Скоро все указывает маленькому вору времени Скюреллу. Ларри арестовывает его и заставляет вора признаться. После того, как короткая Белка испытания идет в тюрьму, где он будет казнен.

История теперь перемещается семь лет спустя, когда новые доказательства появляются. Никто больше не так уверен, что это был Squirell, который фактически убил те трех человек несколько лет назад. Кроме того, кажется, что судья от его испытания не был абсолютно чистым.

Бросок

• Уильям Х. Мэйси… Артур Рэйвен
• Том Селлек… Ларри Старкзек
• Моника Поттер… Мюриэл Уинн
• Фелисити Хафман… Джиллиан Салливан
• Джеймс Ребхорн… Эрно Эрдаи
• Шемэр Мур… Коллинз Фарвелл
• Гленн Пламмер… Белка / Ромео Гэндольф
• Янна Макинтош… Женевьева Каррир
• Найджел Беннетт… Тэлмэдж Ломен
• Дэвид Фокс… Судья Харлоу
• Дебора Аллен… Официантка
• Морэлеа Остин… Тина — бистро Woman
• Дуг Баррон… Похоронный репортер
• Роберт Бокстэель… Детективный
• Рэй Бримикомб… Помощник шерифа судьи Харлоу
• Рон Кэнэда… Джексон Эйрес
• Юджин Кларк… Руководитель Гарольд Грир
• Стивен Коутс… Праздничный хозяин
• Кристина Коллинз… Луиза Ремарди
• Роджер Данн… Лео Карнахан
• Джон Дансуорт… Иконоскоп
• Джон Эванс… Том Уозники
• Брайан Хитон… Пол Джадсон
• Марта Ирвинг… Женщина Уозники
• Эрик Лемойн… Судебный чиновник
• Гэри Леверт… Чиновник доказательств помещения
• Ронда Маклин… Марта Стерн
• Джерри Мендикино… Гас Леонидас
• Франк Нэкэшима… Дэниел ‘безболезненный’ Kumagi
• Майкл Пеллерин… Тюрьма заместитель
• Джуэнита Питерс… Охрана женского пола
• Нэнси Реган… Репортер
• Аллан Руаяль… О’Грэйди
• Шон Танака… Заключенный
• Иэн Тенч… Помощник шерифа судьи Салливана
• Роберт Верлэк… Дикермен

Домашние СМИ

Обратимые Ошибки были выпущены на DVD в Соединенных Штатах 12 октября 2004.

Внешние ссылки

---

Предложить материал

Если вы хотите предложить нам материал для публикации или сотрудничество, напишите нам письмо, и, если оно покажется нам важным, мы ответим вам течение одного-двух дней. Если ваш вопрос нельзя решить по почте, в редакцию можно позвонить.

Адрес для писем: partner@film.ru

Телефон редакции: 8 (495) 229-62-00